Бадья со скрипом ползёт вверх. Вот уже уплыл подоконник, вот уже форточка осталась внизу. Перед глазами Олешка — заснеженный карниз второго этажа. Олешек начинает гудеть, как мотор. Будто поднимается на вертолёте. Вертолёт уже возле стёкол второго этажа. Сквозь них пассажир видит забрызганный извёсткой подоконник, на нём кисть и чью-то сделанную из бумаги шляпу.
Стоп! Бадья дёрнулась и остановилась.
— Заело! — крикнул с земли Валерка. — Сейчас исправлю!
Он тянет проволоку, толкает рукоятку. А Олешек висит в бадье. Вниз — далеко, вверх — высоко.
— Скоро? — дрогнувшим голосом спрашивает Олешек сверху.
— Скоро, — отвечает снизу Валерка.
Но случается что-то непонятное. Валерка исчезает. Только что возился тут у лебёдки, и нет его, как ветром сдуло.
— Валерка-а! — кричит Олешек, и бадья, скрипя, танцует под его ногами.
Сквозь рукавицы пробирается к пальцам холод от промёрзшей проволоки. А снежный ветер, как лохматый пёс, дёргает за полы курточки и толкает Олешка и раскачивает бадью.
— Валерка-а-а!..
Но только вороны, испуганные криком, слетают с верхнего карниза. И откуда-то издалека, из-за голой берёзовой рощи, поднимается вверх и течёт по воздуху густой гудок. Значит, уже двенадцать часов! Значит, у всех рабочих уже перерыв и мама сейчас пьёт пустой чай.
Пассажиры вертолётов не плачут. Они не плачут, даже если слёзы подступают к глазам и нижняя губа сама собой вытягивается совком. Пассажир шмыгает носом, один только раз, и подпрыгивает в бадье двумя ногами. Может быть, она всё-таки спустится вниз? Прыг! Ещё раз: прыг! Надо только покрепче держаться за проволоку, чтобы не вывалиться. Прыг-скок! Нет, не идёт, ни с места.
Бадья висит над землёй, а ветер сдувает с крыши снег и кидает его горстями прямо в лицо Олешку.
Тут в окне за стёклами чья-то рука берёт с подоконника кисть и бумажную шляпу, чьи-то глаза, остановившись, глядят на Олешка. Ну конечно, это бригадир маляров тётя Паня. Вот она молча всплеснула руками и убежала. А это кто с таким страшным белым плоским носом? И почему он беззвучно раскрывает и закрывает рот, как рыба в аквариуме? Да это ж завхоз Николай Иванович! Просто он прижался к стеклу и нос его расплющился. Он что-то кричит, а через стекло не слышно.
Все убежали от окна. И вот внизу на террасе дверь сердито скрипнула «прри-бью!», и толстый Николай Иванович без шапки сбежал по ступенькам в своих лохматых, как собаки, сапогах.
— А ну слазь! — закричал он. — Сейчас уши надеру!
Даже если бы Олешек очень хотел, чтобы Николай Иванович надрал ему уши, он и то не смог бы слезть.
— Сейчас я тебе… — пообещал Николай Иванович и взялся за рукоятку лебёдки.
И проклятая бадья, которая раньше не хотела спускаться, теперь, покорно повизгивая, поползла книзу. Всё ближе снежная земля, всё ближе лысая голова Николая Ивановича…
Но тут дверь из дома опять распахнулась: «Прррочь!» — и в брюках, забрызганных извёсткой, в накинутой на плечи рабочей куртке сбежала с террасы мама. Она схватила Олешка в охапку, вытащила из бадьи.
— Сынок! Да зачем ты туда залез? Да кто же тебя поднял? Захолодал весь… — Мама ведёт его в дом и на ходу оттирает ему пальцами замёрзшие щёки.
— Никто, я сам, — отвечает Олешек и покрепче прижимается щекой к её ласковой руке.
— Сам себя поднял на второй этаж? — усмехается Николай Иванович. — Быть того не может. Тут без моего Валерки не обошлось.
Олешек тихонько дёргает маму за рукав, и мама внимательно взглядывает ему в глаза.
— Раз мой сын сказал, что виноват он сам, значит, так и есть, — строго говорит она Николаю Ивановичу и вводит Олешка в дом. Дверь вежливо просит их «прри-крой», и они прикрывают её и сразу вдвоём с мамой убегают вверх по засыпанной опилками, залитой побелкой лестнице.
Когда, запыхавшись, они останавливаются на верхней площадке меж высоких окон, у заляпанных жёлтой краской деревянных подмостей, Олешек говорит:
— Ты у меня молодец, мама. Знаешь, какой он сердитый дядька? Если бы он узнал, что Валерка…
— А ты вот не молодец, — отвечает мама. — Зачем залез в бадью? — Она вынимает из кармана сына завтрак, пододвигает к окну ящик и стелет на подоконник газету.
— Я хотел как лучше, — грустно говорит Олешек.
— Ты всегда хочешь как лучше, а почему-то получается как хуже.
— Да, вот правда, почему? — удивляется Олешек.
Они сидят рядом на ящике и едят хлеб с колбасой, и пьют из гранёных стаканов чай без всякого молока, и мешают сахар одной ложкой по очереди. И Олешек чувствует себя настоящим рабочим парнем, у него даже колено выбелено извёсткой.
Мама кончает завтракать первая. Ловко и быстро, как мальчишка, она взбирается на подмости и там окунает большую кисть в ведро. Олешек жуёт хлеб с колбасой и, задрав голову, следит, как ловко бегает по стене толстая жёлтая кисть.
— Мам, а какие они, отдыхающие люди? — спрашивает он.
— Обыкновенные, как мы с тобой, — отвечает мама. — Поработали, отдыхать приедут.
Длинные жёлтые капли срываются с кисти и сквозь щели в подмостях падают на пол в опилки.
— Мам, а когда вы тут всё покрасите, тогда чего будете делать?
— Правое крыло кончим, заселим — левое начнём, — говорит мама.
— А потом?
— Потом детский сад будем заканчивать.
— Для меня?
— Для всех ребят. И для тебя. Хватит тебе без дела болтаться.
Кисть ныряет в ведро и проводит по стене жёлтую дорожку.
— И нечего тебе с этим Валеркой водиться, — говорит мама. — У тебя из-за него одни неприятности. Он неслух, понимаешь?
— Да, — кивает Олешек.
— И глаза у него какие-то бесцветные, — говорит мама.
До сих пор Олешку казалось, что глаза у Валерки голубые, но мама маляр, она лучше знает.
— И ещё трус вдобавок! Набезобразничал, поднял тебя в бадье, а сам удрал!
— А может, ему некогда было, — подумав, говорит Олешек.
— Да будет тебе, — отмахивается мама и сердито шлёпает кистью по стене. — И что он тебе дался? Никто из ребят с ним не водится! И ешь поскорей, ты что, разучился жевать?
Олешек молчит. Он торопится прожевать хлеб с колбасой, чтобы ответить.
— Ага, с ним никто не водится! — соглашается он, проглотив последний кусок. — Никто, правда! — Он вытягивает шею, чтобы видеть маму, и на нос ему падает жёлтая капля. Олешек моргает коротенькими ресницами, трёт пальцем нос и глядит вверх на мать своими ясными, светло-карими глазами. — Значит, ему одному ведь плохо, мама? Да?
Папа привёз на своей машине большие листы фанеры. Пока они лежали на снегу, Валерка и Олешек на них прыгали сколько хотели. Потом из этих листом плотники вокруг каждой облупленной колонны выстроили башню.
Там, внутри, в башнях, целую неделю стучали и скребли, а когда фанеру сняли, оказалось, что колонны сделались гладкими и блестят, как новые.
С этого дня папин грузовик не стал больше возить мел и краски. Теперь из машины каждый день выгружали очень интересные вещи. Приехала гора пружинных сеток, а кроватные железные ноги и толстые тюфяки Олешек с папой привезли совсем отдельно. Потом в машине приехало зеркало. В его глубине поворачивались сугробы, двигались заснеженные ёлки и даже — Олешек сам видел — пролетела ворона.
Потом в машине ехали две пальмы. Олешек стоял в кабине на коленях задом наперёд и глядел в кузов через маленькое окошечко. Пальмы сидели в кузове важные, как две тётки, закутанные в рогожные шубы, и недовольно качали головами. Олешек сразу понял их разговор. Одна пальма возмущалась: «К чему снег, к чему снег?»
А другая поддакивала: «Плохо, всё плохо…»
Когда грузовик остановился и папа отвалил борт машины, Олешек сердито крикнул пальмам через стекло:
— Ничего не плохо, а очень даже хорошо! И снег нужен, чтобы на лыжах бегать! — Больше Олешек не стал с ними разговаривать. Он вылез из машины и побежал наверх, смотреть, как вешают люстры.
Монтёр сплел пол самым потолком и вкручивал лампы и маленькие золотые гнёзда, а стеклянные льдинки на люстре качались, ударялись о его руки и звенели.
Скоро Олешка познал папа, и они опять поехали. Это был самый весёлый рейс: такого грома и звона Олешек не слыхал ещё за всю свою жизнь. Они ехали с папой и смеялись, и даже песни пели во весь голос, но друг друга не слышали. Потому что вместе с ними в машине ехали тазы и баки, золотые и громкие, как трубы из оркестра. Потому что гремели и звенели кастрюльки, разноцветные, как радуга, и миски, и сковородки, лёгкие и звучные, как бубны. Здравствуй, посуда для новой кухни!
По дороге раз пришлось остановиться и вылезти. Одна сковородка вдруг вылетела через борт прямо в снег. Хорошо, что встретились вертушинские девчонки на лыжах, стали махать и кричать. Спасли сковородку. Дальше Олешек вёз её у себя на коленях, в кабине.
