Неизвестно, чем бы все это кончилось, если б вдруг поросенок с превеликим усилием не приоткрыл один, залепленный пылью глаз. Сквозь тонюсенькую щелку он увидал Боя, фыркнул ему прямо в нос, подняв облачко пыли, и, продолжая лежать, хрюкнул: «Хрю!»
Одно только «хрю», и с Боя словно сняли заклятие.
Он раза два трепыхнулся, прежде чем ему удалось подняться на лапы, перемахнул через загородку и с быстротой молнии исчез в малиннике (насколько я знаю нашего Боя, он там не меньше получаса дрожал от страха!). Тут я тоже оторвался от забора и захохотал. Я просто помирал со смеху, увидев, как этот шалопай поросенок улыбается, даже смеется пыльными глазками-щелочками.
К осине я больше не пошел. Деревья, как по команде, зашумели, макушки старых сосен закачались, лопухи у забора мягко захлопали серебристыми ладошками. Из-за дома, печально квохча, выплыла Крампулька. Миновала «пустыню» и важно прошествовала в сарай.
Меня больше не занимала осина. Я уже знал, что она снова трепещет под теплым ветром.
Из-за Круповой Голи послышался мелодичный рокот. Сначала он был тихим, будто жужжанье лесной мухи, что ползает утром под абажуром. Потом стал сильнее, сильнее, и вот над серым горным хребтом появился сверкающий самолет. Утренний татранский рейс. Самое время удирать подальше от дому.
— Дюро-о-о-о! — послышался из окна Юлин голос.
Эх, опоздал!
— Дюро-о-о-о! — зовет с ехидством в голосе Юля. — Ступай домой, Дюрка!
Как бы не так! Ну уж нет, пусть Юленька поищет Йожо.
Я решил, что сегодня ей не удастся меня загнать в кухню чистить картошку. Решил и выполнил. Не дал загнать себя в кухню. Вытащил корзину и котел с водой во двор и принялся чистить картошку перед домом.
* * *
В долине громыхнул взрыв. Эхо подхватило его и еще семь раз швырнуло с вершин прямо на наш дом.
Собаки примчались к дверям, когда грохнуло во второй раз. Сбили с ног отца, который выходил из дому, влетели в кухню и минут пять, забившись под стол, тряслись от страха.
— Ну, лопнуло мое терпенье! — закричал отец, поднимаясь с земли. — Бабы трусливые, а не собаки. Ступайте вон, трусы! — крикнул он в кухню, сорвал с вешалки дробовик и стал заряжать.
Бой забился в самый темный угол, а Страж остался сидеть на месте, притворяясь спокойным. Из-под стола виднелись только его глаза, но они говорили, что ему все это далеко не безразлично. Глядеть злобно, а тем более рычать на отца он не отваживался.
«Оу, оу…»— подвывал Страж, пытаясь задобрить отца своим красивым, глубоким голосом.
Так отец учил его приветствовать туристов.
— Прекрати! — не смягчался отец. — Что я сказал — убирайтесь вон!
Сбежались все наши женщины. Из комнаты вышла мама, из столовой — Юля, из-под стола вылезла Габка, которая там потихоньку обнимала Боя. Все принялись уговаривать отца, пытались отнять у него дробовик. Габка обхватила отца за ноги, чтоб он не мог сдвинуться с места.
— А ну, — сказал отец, — не выводите меня из себя. Ступайте все прочь! И вы марш из-под стола! — Это уже относилось к тем несчастным трусам.
— У них слабые нервы… — умоляла мама.
Действительно, у наших собак испортились нервы с тех пор, как минеры начали взрывать скалу. В двух километрах от нашего дома расширяли дорогу; скала мешала, и ее понемногу взрывали. Наши сенбернары просто дурели от страха.
— Трескать по два ведра в день у них нервы не слабые! — кричал отец, нагнувшись и заглядывая под стол. — А когда с дерева шишка свалится, готовы со страху в мышиную нору влезть!
— Ага, шишка! — хмыкнула Габка. — Ага, в нору!
— Хватит! — рявкнул отец. — Страж, вперед! Бой, вперед!
Когда отец назвал их по именам и дал команду «вперед», собаки поняли, что придется подчиниться; они вскочили, стол приподнялся и доехал на их спинах почти до самых дверей. Потом, поджав хвосты, уже без прикрытия, псы проскользнули мимо отца на улицу. А стол остался в кухне.
— Стоять! — крикнул им вслед отец. — Йожо, бери сахар, — сказал он брату, и мы все втроем вышли из дому.
Собаки нас ждали. Страж стоял как каменное изваяние. Лишь глаза в черных ободках блестели и пристально глядели на ствол ружья. Бой вилял хвостом, крутил задом и протягивал отцу лапу. Этим трюком он может задобрить кого угодно, только не отца.
— Прекрати, негодник, — скомандовал отец. — Лежать, разбойники!
Страж послушался сразу. Бой тоже послушался, но со второго раза. Пес чувствовал, что отец смягчился, и улегся, но лапы перед собой не вытянул, хотя полагается вытянуть. Он повалился мешком на землю, задрал лапы вверх, перебирал ими и катался с боку на бок, чтобы развеселить хозяина.
Да только на этот раз у него ничего не получилось. Отец приказал еще раз:
— Лежать!
Бой довольно быстро поднялся и лег возле Стража в положении «смирно», Йожо положил им на вытянутые лапы по кусочку сахара. Бой стал вертеться и обнюхивать сахар. Сенбернары очень любят сладкое, и потому отец воспитывал у них характер: сахар давал, но не разрешал его есть.
У Стража воля сильная, на сахар он и не глянул. Но бедняга Бой испытывал адские муки. Он не мог отвести глаз от белого квадратика, обнюхивал его, подвывал, из пасти у него струйкой бежали слюни.
— Только посмей! — прикрикнул отец, отбивая у него охоту ослушаться.
Отец, конечно, жалел его. Тряпка какая-то безвольная, а не собака. Не может пересилить себя, чуть не плачет из-за несчастного кусочка сахара!
Отец докурил сигарету, поднял свой дробовик и сказал, обращаясь к кухонному окну:
— А ну-ка, женщины, ступайте готовить ужин. Это дело наше, мужское!
Мы-то с Йожо мужчины, нам, конечно, можно остаться.
Страж и Бой тоже мужчины, да только трусливые.
— Слушайте вы, щенки, — бросил отец им это оскорбление, чтобы они разозлились и стали похрабрее. — Трусливым бабам в горах не место. Я хочу, чтобы вы были смелыми. Я сейчас выстрелю и, если кто-нибудь из вас шевельнется или, не дай бог, удерет, изрешечу всю шкуру дробью — и баста! Поняли?
Собаки лежали неподвижно и смотрели отцу прямо в глаза.
Мне казалось, что они даже не дышат. Я боялся за Боя. Не такой уж он большой герой. Ума-то у него хватит на десяток собак, а вот насчет храбрости…
— А ну-ка, ребята, откройте рты, — посоветовал мне и брату отец. — Не то барабанные перепонки лопнут.
И он дал в небо такую очередь, что я едва удержался на ногах.
Я открыл глаза и увидал, что Страж не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза в черных ободках испуганно моргают.
Бедняга Бой тоже лежит на месте, но только задрав вверх лапы. Я кинулся к нему и схватил его за передние лапы. Он мигом вскочил, обрадованный, что остался в живых. И тут же проглотил свой сахар, отлетевший в сторону, когда пес от грохота перевернулся на спину.
— Не знаю, выйдет ли толк из этого пса, — засмеялся отец и медленно подошел к Стражу.
— Ты, Страж, молодец, — похлопал он Стража по голове. — Настоящий мужчина! Можешь взять сахар!
Страж с достоинством слизнул с лапы белый квадратик и не спеша захрустел. Настоящий мужчина не станет показывать, что он лакомка, даже если будет помирать с голоду.
Отец протянул дробовик Йожо (я до него даже дотронуться не смею) и крикнул:
— Ко мне, разбойники! Сюда, тяпы-растяпы!
Собаки, радостно взвыв, вскинулись на задние лапы, передними уперлись отцу в плечи, хотя были выше его на целую голову. Отец продолжал ругать их, утверждая, что они его опозорили, но было ясно, что он уже больше не сердится. Бой облизывал его с одной стороны, Страж с другой, и оба готовы были слопать его от любви.
Они даже нашу маму любят меньше, хотя она их кормит, и нас с Йожо меньше, и даже Габулю, которую обожает все зверье в мире.
Так они любят только отца.
* * *
Наш Йожо редко вымолвит словечко. Он охотнее всего молчит и бродит один, как отбившийся от стаи волк. Именно так сказал про него дядя Рыдзик, когда был у нас в одно из воскресений вместе со своей младшей дочкой Либушкой.
— Вок, вок, — закричала, картавя, Либушка, — нас Йозо вок!
И с тех пор это имя к нему прилипло.
— У него просто возраст такой, — заступилась за Йожо мама. — В его годы все мальчики любят одиночество. Не приставайте к нему!
Если к Йожо начинают приставать, он злится и не ночует вместе с нами в пятнадцатой комнате, а уходит за дом и устраивается на ночь в кроне старого бука. У него там шалаш, он устроил его на раскидистых ветвях дерева. Раньше Йожо отсиживался там только днем, когда читал папины приключенческие книги, а теперь иногда и ночует там.
Когда это случилось в первый раз, мама с фонариком стояла под деревом и звала Йожо домой. Но он убедил ее, что там ему будет лучше. И мама вернулась. А через минуту взяла одеяло и снова отправилась к старому дереву. Погасила фонарик и принялась уговаривать своего Йоженьку, чтоб он сделал ей одолжение и спустился вниз за одеялом.
