— Что ты там видишь, Дюро?
— Цветок, — ответил я. И это была правда.
— А ты, Вок?
— Тоже. Целых три.
Честное слово, мы нашли три белых картофельных цветка. И всё. Сколько ни искали.
— Мировое достижение в огородничестве! — вскричал отец. — Ступайте зовите маму.
— Зачем? — сказал я. — Сорвем цветы и поставим их дома в вазу.
Мы долго смеялись, но цветов обрывать не стали.
— Маме не нужны картофельные цветы, — проворчал Вок. — Ей нужна картошка. И нечего над мамой смеяться!
Наша мама выросла в деревне и постоянно что-нибудь сажает да окапывает. Напрасно наш отец ее поучает: «На высоте тысяча двести метров природа диктует свои законы и дает жизнь только тем растениям, которые отбирает сама». Мама его не слушает. Каждую весну она пропалывает свой участок, вырывает с корнем бурьян и сажает картошку.
«Она привыкнет, приживется, — говорит мама. — Ведь и человек не сразу привыкает».
Но если судить по маме, то картошка не приживется здесь никогда. Нашу маму все время тянет в долину. Я так думаю, потому что хорошо помню, о чем мне рассказывает мама, когда мы остаемся одни. Знаю и то, что она целое лето мечтает о том, как на праздник поминовения поедет в Бенюш на кладбище.
А картошку мама сажает для того, чтоб ей было здесь немножко повеселей. Ведь, говоря по правде, пользы от этой картошки никакой. На посадку нужны два мешка, а в прошлом году, когда мама собрала самый большой урожай, она накопала всего два ведра. И то картошка была такая меленькая, что ее можно было варить только в мундире. «Здесь какое-то недоразумение, — говорил тогда отец. — Я не видал, чтобы она цвела. Ты, случайно, не из подвала ее притащила?»
Потому-то он так и удивился, когда увидал белые цветочки. А может быть, картошка действительно привыкает. Лишь бы ее не задушили сорняки. Мы с Йожо принялись вырывать с корнем сорняки, чтобы они не добрались до самой середины и не заглушили картофель в цвету.
— На будущий год поставлю здесь загородку, — злился Вок, — Сплету из лыка такой плотный плетень, что через него не прорвется даже самый мелкий сорняк!
— И я сплету, — сказал я. — Половину ты, половину я.
Мне, правда, неясно, где мы возьмем столько лыка, но Вок это наверняка знает. Я пройду с ним хоть пять километров, ведь где-нибудь мы лыко и найдем.
Отец полез на косогор взглянуть на малину. Мы с Воком продолжали прополку и вдруг с самого краю увидали еще два картофельных цветка. Их совсем прикрыл старый, отвратительный лопух. Мы вырвали его с корнем и затоптали в грязь.
— Привезу-ка я от Рыдзиков навоза, — разозлился Вок, увидев, какая глинистая здесь земля.
— И я привезу, — ответил я.
Только я не совсем ясно представляю себе, как мы этот навоз повезем. Машины у нас нет, и лошади нет. Только две тележки. Или, может быть, Вок запряжет в тележку Стража и Боя? В ту самую, на которой мы учили их возить тяжести, когда сами были маленькими. Не думаю, что отец разрешит нам возить навоз в автомобиле. А ведь мог бы. Ведь «лимон» уже старенький, и если б мы закрыли сиденье оберточной бумагой, то могли бы нагрузить его навозом. Я сказал об этом Воку.
— Не сходи с ума, — пробормотал он.
Он не любит лишних разговоров. И наверняка уж придумал, каким образом доставить сюда навоз.
Вдруг мы увидели маму — она шла через мостик. Мама торопилась и была очень красивая. В воскресенье, когда она собирается на свое картофельное поле, то надевает серое платье с белым воротничком, а волосы собирает в большой тугой узел, а не заплетает в косы и не скалывает на затылке, как обычно, когда работает на кухне. Габуля уцепилась за ее юбку. Ведь наш мост — это всего-навсего две дощечки. Я закричал и хотел броситься им навстречу.
— Не дури! — зашипел Йожо. — Хочешь, чтобы они испугались и свалились в воду?!
Доски и вправду переброшены высоко над ручьем, а из воды торчат огромные камни. Но я-то прекрасно знал, что Йожо просто не хочет, чтобы я первым рассказал маме о картофельных цветах. Я остановился, а когда они подошли совсем близко, показал маме три цветочка, остальные я оставил Йожо.
Мама очень обрадовалась, стала рассматривать цветы и говорила, что не позже чем через неделю зацветет все поле.
Лично мне очень хотелось этого.
— Подойди сюда, Тереза, — позвал ее отец с косогора. — Ну-ну, иди! И вы, ребята, идите!
Мы взобрались вслед за отцом на крутизну. В нескольких шагах от себя он велел нам остановиться.
— Я всегда говорил, что картофель так высоко в горах выжить не может, — сказал он торжественно, — что его задушат растения, привыкшие к местному суровому климату. Я говорил так?
Ну конечно, говорил. Каждый год раз по сто.
— Я смеялся над мамой, что она навязывает горам картофель, как мне пирожки с маком? Смеялся.
Конечно, смеялся, да еще как!
— Пеки, мать, маковые пирожки! — захохотал он вдруг. — Вечером все уничтожу. И я тебе покорюсь, как покорилась тебе природа.
Он отвел рукой большой малиновый куст и показал нам раскидистую картофельную плеть, богато расцветшую белыми цветами. Она росла в нескольких метрах от поля!
— Да, плохо я думал о бенюшском картофеле! — воскликнул отец. — А он, оказывается, отважный боец. Косогор на него шел войной, а картофель ему сопротивлялся. И вот вам результат!
Мы рассыпались по косогору и действительно нашли здесь еще много цветущего картофеля. Мама смеялась, а отец продолжал произносить речи:
— Трусов природа уничтожает, но храбрецов умеет оценить. Горы приняли твои труды, Тереза! Поле они, может, и задавят, но бенюшскому картофельному вторжению противостоять не смогут.
Было очень смешно, когда отец сочинил рассказ, как через лет сто ученые-ботаники станут ломать себе головы, докапываясь, откуда на такой высоте взялся картофель, как мог сюда попасть из самой Америки этот выведенный индейцами клубень!
Через сто лет картофель обязательно разбредется по всем Низким Татрам, и никто не будет помнить, что когда-то под Шпрнагелем его посадила Тереза Трангошова, которая тосковала по родным бенюшским полям.
Мы очень смеялись, а потом задумались.
— Иезус Мария! — схватилась вдруг мама за голову. — У меня пирог в духовке!
Она хотела бежать бегом, но отец удержал ее за руку.
— Не станешь же ты из-за пирога ломать себе ноги, — сказал он тихо. — Сгорит так сгорит! Кухню проветрим, а к чаю подадим хлеб с маслом.
Вообще-то такие вещи не в его правилах. Он очень строго следит за порядком. И слушаться его должны мы все, и мама тоже.
Мы шли домой медленно, все вместе. Еще в лопуховых зарослях мы почувствовали запах сгоревшего пирога.
— Сначала заполонит своей картошкой все Низкие Татры, а потом еще выкурит отсюда все зверье, — смеялся отец. — Вот это называется преобразование природы!
* * *
Не могу понять, что случилось с нашей кошкой Жофией. Она совсем перестала охотиться. Живет исключительно на домашней пище. Однако это еще не значит, что наша Жофия труслива. Тот, кто видел, как она рыщет в лопухах, кто, как я, мог видеть ее часовую схватку с рассвирепевшей змеей, поймет, что отказаться от охоты ее могла заставить лишь очень серьезная причина.
И если бы только от охоты! Вот уже целый месяц она вообще никуда не отлучается из дому. Иногда вдруг побежит по направлению к лесу, но метрах в двух от ледника замрет, постоит с поднятой лапкой, помяукает и возвращается обратно. Она попыталась идти и в другом направлении — вдоль поросячьего загона, через волейбольную площадку, но это всегда кончалось одинаково — Жофия поворачивала домой.
Я внимательно изучил окрестности. Не начертил ли кто-нибудь вокруг дома волшебный меловой круг, за который не смеет выйти наша бедняга Жофия. Но ничего не обнаружил.
— Уж не больна ли она? — сказал я Юле, когда снова услышал, как Жофия жалобно мяучит под печкой.
— Не приставай! — фыркнула Юля. — Вот тебе тряпка, вытирай вилки.
Подумаешь, какие господа эти туристы — не желают есть сосиски руками!! Сразу же начинают ворчать и требовать заведующего.
Ну позови заведующего, и дело с концом. Я спрятал руки за спину и попятился к двери. Но тут я заметил, что Юля откладывает тряпку, поправляет на себе беленький фартучек, и с ее лица быстро исчезает злая мина. Теперь она, честное слово, стала похожа на принцессу в своей белой наколке в волосах.
— Ах, — сказала она изменившимся голосом, — добро пожаловать! А я уже думала… Мы думали… Как вы попали к нам посреди недели?
Я оглянулся. В кухонных дверях стоял тот самый гражданский летчик из Братиславы, что недель пять тому назад увез от нас в коробке из-под сахара трех Жофиных котят. Он сверкнул своими белыми зубами и тут же начал морочить Юле голову, будто встретил в небе на своей линии, как раз над нашим домом, гигантское марсианское летающее блюдце, посадил на него свой «ИЛ», а сам спустился на парашюте посмотреть, все ли еще Юленька такая красивая.
