Женька вскочил торопливо:
— Кастет нам покажет шоколадку. Пошли, что ли?
— Мне-то что, тебе опять достанется.
— Я крепкий, — успокоил Женька друга, но подумал, что достанется непременно: не любит его Кастет.
Утренний мороз не давал расслабиться. Неровные ряды младшаков тянулись через двор детдома; старшаки выгоняли заспанных мальчишек и девчонок; слышались вскрики и оханья зазевавшихся, звонкий шлепоток оплеух и тапок. Физрук курил в сторонке, болтая с молодой воспитательницей.
Когда все улеглось и ровный строй воспитанников был готов к утренней зарядке, Кастет прошелся вдоль него, подталкивая и подхлестывая тех, кто, как ему казалось, стоит недостаточно ровно. Женька вздрогнул, когда увесистый шлепок пришелся на спину Чухи, Олега Чухнина — мальчишка вскрикнул и тут же получил подзатыльник.
— Это тебе за голос! — хмыкнул Кастет.
Женька напрягся и постарался думать о другом: о белой скатерти и о том, что его обязательно когда-нибудь заберут. И вот когда он вырастет, то встретит и Кастета, и всю его шушеру, и обязательно…Что именно «обязательно», он додумать не успел.
— А это тебе, Цыган, слива! За просто так! — Кастет ущипнул Женьку за тонкую кожу между лопаток, да не простым щипом, а с вывертом.
Куртка не спасла; в глазах потемнело от острой боли. Женька закусил губу, он твердо знал: кричать нельзя, нельзя. В душе взвилась обида, как обычно, бессильная, и оттого еще более горькая.
— И не больно! — крикнул он Кастету.
Этого говорить тоже не следовало, но собственное упрямство не давало пацану безгласно сносить щипки и оплеухи.
— Добьешься, сука, — прошипел Кастет так, что Женьке стало страшно — да так, что терпеть этот страх не было сил.
— А не больно, курица довольна! — Мальчик высунул язык и скорчил уморительную рожицу.
— Ты кого курицей назвал, недоносок?! — Кастет рванул его за плечи.
Женька зажмурился.
— Что там у тебя, Кастаев? — рявкнул физрук.
— Товарищ учитель физкультуры! — бодро отозвался Кастет. — Младшие звенья детского дома имени Антона Семеновича Макаренко на утреннюю гимнастику построены!
— Нале-е-во! — скомандовал физрук.
Строй послушно повернулся.
— Шагом марш! Песню запе-е-вай!
Последнее относилось именно к нему, Женьке. Он начал привычно:
— Солнечный круг, небо вокруг…
— …это рисунок мальчишки, — подхватил строй.
Женька поморщился. Казалось, что песню, звонкую и яркую, разбили на сотню осколков, и теперь они перекатываются не в такт, не к месту. Он попытался вывести ее:
— Нарисовал он на листке…
Но его уже никто не слышал. И Женька обреченно забубнил вместе со всеми, хватая стылый воздух ртом:
— Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я…
Женька отчаянно торопился в детдом. Опоздает — к Алене больше не пустят. А Алена Дмитриевна — она такая, такая… ух! как в старом фильме, где у всех людей лица светлые. В пятницу оглушила Женьку неожиданным счастьем:
— Пойдешь ко мне в гости? На выходные?
Женька, ополоумевший от радости, не успел придумать достойного ответа — только закивал, как китайский болванчик. Алена рассмеялась:
— Все ясно. Собирайся.
А что собирать? Все на нем.
Перед торжественной линейкой по случаю открытия учебного года Алена впервые примерила туфли на шпильке. Очень хотелось быть особенно красивой для всех этих одинаковых и таких разных мальчишек и девчонок. Она шагала мимо длинных рядов воспитанников и воспитанниц и улыбалась, а у самого крыльца вдруг рухнула на землю, неловко подвернув ногу. Строй сдержанно хихикнул, Алена попыталась подняться, но подвели каблуки. Тогда и метнулся к ней маленький, худенький, смуглый до черноты мальчишка. Протянул руку:
— Вставайте!
Он смотрел очень серьезно, настороженно, совершенно не по-детски, точно чувствовал опасность и был готов защищаться.
— Здорово я брякнулась? — спросила девушка.
Мальчишка просиял озорной белозубой улыбкой, будто душу свою распахнул доверчиво. Так кулак разжимают, в котором жука держат: на вот тебе небо! Лети!
— Как тебя зовут?
— Женька! — выпалил мальчик, но тут же торопливо поправился: — Воспитанник Бригунец.
Алену, как впрочем, любого новичка, удивляла манера обращаться к детям: «воспитанник такой-то». Само это слово, тяжелое, неподъемное для детского языка, отделяло их от звенящего яркого детства — такого, каким оно представляется начитанным взрослым. Так межа, поросшая бурьяном, отделяет нетронутую зелень лугов от черной пахоты. Мальчик, сам того не зная, разом перемахнул эту границу, и именование себя «воспитанником» уже ничего не изменило.
— Женька, — повторила Алена и поднялась, опершись на неожиданно сильную руку.
Неделю спустя ее вызвали к директору. Владлен Николаевич возвышался над лакированной столешницей, и Алене он показался похожим на гипсовую статую Ильича — такой же массивный, неподвижный и величавый, — и девушка одернула себя, устыдившись.
— Алена Дмитриевна, Бригунец не подарок. Упрям. Наказания, даже карцер, на него никакого действия не оказывают. И если он решил, что небо красное, а земля желтая в синюю клетку, его уже никто не переубедит. Мальчишка, бесспорно, музыкально одарен. Но учится весьма средне, читать не желает, на зарядку опаздывает, на политинформации откровенно спит. Ознакомьтесь, — швырнул он на стол «Личное дело № 1335». — И мой вам совет: не выделяйте никого. Эти дети иначе понимают любовь. Наследственность, знаете ли.
Вместе с дипломом им, выпускникам педагогического института, вручили плакаты. Строгая учительница, вокруг счастливые лица ребятни, такие красивые лица! И надпись: «Всюду светлые, красивые мы сады откроем детские, чтоб веселая, счастливая детвора росла советская!»
Алена понимала, что скорее всего устаревшая наглядная агитация пылилась на складе, занимая место. Вот и нашли повод избавиться, всучив ее будущим историкам, но картинка была исполнена солнца, музыки, счастья — и девушка повесила ее над кроватью.
После разговора с Владленом Николаевичем она написала в углу: «Настоящий педагог не имеет права заводить любимчиков». Поставила восклицательный знак, подумала и добавила еще два.
Утром она улыбалась всем детям совершенно одинаково. А глазами упорно искала Женьку Бригунца.
Женька замер у освещенной витрины универмага. За стеклом застыли манекены: мужчины в костюмах с галстуками, женщины в коротких юбках и пиджаках с немыслимо широкими плечами, в широкополых шляпах. Они напоминали мальчику инопланетян: слишком чистые и красивые для темного городского ноября. Женька представил себе, как однажды он вырастет, заработает много денег и купит Алене и пиджак, и юбку, и шляпу. Наверное, она обрадуется.
— Ну что, погнали? — подмигнул он расплывчатому отражению.
Отражение подмигнуло в ответ, запустило руку за пазуху и поправило под ремнем Аленину книжку.
И когда Женька прикоснулся к гладкому переплету, ему внезапно стало стыдно. Непростой разговор у них вышел в пятницу. Всю дорогу, пока добирались на дребезжащем троллейбусе, и потом, пока шли мимо гаражей и пятиэтажек, он думал, что бы такое сказать Алене, чтоб не показаться ей совсем несмышленым малышом. У взрослых парней разговоры другие. Сказал…
— А я знаю, чего вы одна! — возвестил он, бросая в таз очищенную картофелину.
Алена отвлеклась от приготовления салата и удивленно вскинула брови:
— Ну, и почему же?
И Женька ляпнул:
— Да кто же вас трахнуть решится, вы ж такая, такая… красивая. Таких, поди, и это… нельзя.
Алена как-то сникла и растерянно опустилась на табурет.
— Это у вас «трахнуть» называется?
— Да, — серьезно подтвердил Женька. — Ну, не только так. Много там словечек разных: натянуть, загнуть.
— Загнуть?
— Поиметь, загнать, палку кинуть, — перечислял он самозабвенно.
Хлоп. Теплая ладошка, пахнущая луком, зажала рот накрепко:
— Женечка-а-а! Нельзя так про любовь! Пони-ма-ешь?!
Он вырвался из плена и усмехнулся по-взрослому, как Санька Кастет, когда про такие дела рассказывал:
— Любить? Ха! Пусть Бобик любит, когда ему Жучка не дает, — и для убедительности сплюнул.
— Жень, — робко начала Алена, но мальчика уже несло.
Он смело выкладывал ей все, что знал о любви, услышанное, подслушанное, сотни раз пересказанное старшими младшим, обросшее немыслимыми подробностями, и грязью, тяжелой, как суглинок на проселочной дороге.
— Женя! Стоп! — Алена хлопнула по столу раскрытой ладонью. — Ты не такой. Ты понимать должен. Хотя, что это я — маленький ты еще…
«Маленький?!» — Женька оторопел… Он ведь так старался! Хотел, было, сказать, что он уже сам пробовал, хотя… что врать-то!
