— Мальчики, я хочу знать…
И понимал: они его не слышат и, кажется, даже не видят. Впрочем, не только его. Беня обреченно обвел взглядом комнату, ожидая даже не понимания, а хотя бы жалости. Брига усмехнулся; отвела глаза Олюшка. Вадик, ничего не понимающий и потому испуганный, захлопал ресницами. Алексей Игоревич осознавал, что сейчас он выставляет ребенка за дверь, в предрассветную мглистую сырость, на улицу. Но понимал, что, оставь он Беню — за дверь шагнет Бриг.
Беня оглушительно захлопнул дверь. С потолка отвалился кусок штукатурки, обнажив темное перехлестье дранки, неровные края коричневой корки, торчащую солому. Почему-то вспомнилось некстати, что вот надо бы дом перештукатурить.
— Куда он теперь? — выдохнула Олюшка. — Без денег-то…
Все обернулись на нее. Алексей Игоревич открыл тяжелый ящик комода, выхватил остававшийся червонец и выскочил на улицу.
Беня неторопливо шагал в никуда. Со стороны могло показаться, что парень просто прогуливается спозаранку, даже плечи распрямил, точно свалившаяся свобода, запах улицы, перекличка ночных поездов вернула прежнего Беню. И он шагал уверенно, чуток расслабленно, ровно настолько, чтоб никто не понял, в какую передрягу он только что попал.
«Да пошли они все!» — сказал он себе.
— Беня! — Алексей Игоревич поймал себя на мысли, что впервые произнес его кличку.
Все это время он никак не звал парня и испытывал при нем странную неловкость. Да, сейчас старик был благодарен мальчишке: он снял эту неловкость. Больше не надо было настороженно приглядываться, прислушиваться и ждать беды. Алексей Игоревич даже не счел унизительным, что Беня не замедлил шага и заставил догонять себя.
Учитель поравнялся с парнем только у вагончика, который гордо именовали вокзалом. Беня опустился на лавку:
— Че надо? — бросил исподлобья.
Бене захотелось, чтобы старик стал уговаривать его вернуться. С каким наслаждением он послал бы его куда подальше! Воздух свободы волновал беглеца. Теперь не надо было мыть руки, чистить зубы скрипучим порошком, следить за словами, чтобы не выскользнул в неурочное время колючий мат, и ложиться спать вовремя… Ну нет, назад Бене не хотелось — но пусть старик попросит!
— Вот деньги, возьми, — проговорил старик, пытаясь отдышаться. — Я ничем больше…
— Бабки? — опешил Беня, соображая, стоит ли брать.
По всему выходило, что надо оттолкнуть. Но какой же дурак от дармового отказывается? Он протянул цепкую лапу.
— Сколько? Чирик? И на том спасибо.
Алексей Игоревич потоптался еще на месте, хотел сказать что-то ободряющее, но Беня отвернулся и засвистел фальшиво.
— Взял бабки? — спросил Брига, пристально глядя в окно.
— Взял.
— Так я и знал.
Говорить было не о чем. Все сидели неподвижно, странно опустошенные. Только Вадька бессмысленно качался на сетке кровати, и она откликалась ржавым фальцетом.
— Ольга-а-а-а! Ольга-а-а-а! — раздалось вдруг так резко, что все вздрогнули.
— Мама! — испуганно ахнула девушка.
И никто больше не успел заволноваться — да и сил больше не было чувствовать что-то. На визжащую, как поросенок под ножом мясника, Алину смотрели равнодушно. И только когда она скаканула не по весу шустро к дочери, Алексей Игоревич произнес:
— Сядь, Алина!
И так спокойно это было сказано, что тетка и в самом деле замерла и даже присела было на стул, но тут же взвыла:
— Это ты сядешь! Сводник старый! Она же у меня не тронутая еще, ребено-о-о-ок.! — и кинулась к Бриге, взметнула перед глазами скрюченные пальцы. — Думаешь, городской, так все можно? Можно? Она одна у меня-а-а-а!
— И у меня, — отвел Брига от лица пятипалую угрозу.
— У тебя-а-а-а? — перешла на свистящий шепот мать. — Да ты выучись сначала, щенок!
— И выучусь, — хмыкнул Брига и вдруг застыл, даже рот приоткрыл; легко метнулась вверх черная крутая бровь…
Он обернулся на Вадика, потом на Алексея Игоревича.
— Ну, тогда и получишь ее, — отрезала Алина.
Ее ладонь с силой стукнулась о лакированный бок баяна.
— Инструмент! — поморщился Алексей Игоревич. — Ради Бога!
Брига, кажется, даже не расслышал последних слов, он вдруг очень явственно понял, что ему придется выучиться. Не было у него другого выхода.
Час назад он безоговорочно выгнал за порог не дружка, и не врага, и не случайного попутчика. Да! Он выгнал прежнюю жизнь со всей ее свободой, страхами, хождением по острому краю, со всем тем, от чего дни, даже полуголодные, приобретали особую окраску и особое звучание, притягательное, острое, сладкое. Как сквозь крашеное окошко общественной бани, попытался он разглядеть, от чего отказался, но видел лишь грязные потеки и разводы. Точно ночь отсекла все, что было, и остался лишь круг света под тряпичным абажуром, Оленькино лицо, покрасневшие глаза учителя, встревоженная мордашка Вадика и темный глянец баяна. Настоящее. А все прочее было игрой, пустой детской забавой.
— Выучусь, — сказал Женька твердо.
Олюшка, покорно уходящая вслед за матерью, резко развернулась. Она хотела что-то сказать, однако Алина дернула ее за руку. Но взгляд девушки… В нем было столько веры, страха, нежности, что слова были не нужны.
Брига все же пошел следом за ними в сени и на крыльцо, и долго смотрел вслед.
Молочный туман заливал деревню, сквозь него кое-где мелькали огоньки теплых окон, еле заметные за влажной пеленой. Но уже наползало утро, густое, как деревенские сливки, ленивое, сонное. Брига жадно втянул свежий холодный воздух. Сейчас, когда никто его уже не слышал, он повторил, словно заклиная себя: «Выучусь! Выучусь!»
Хорошо, что ни Алексей Игоревич, ни Вадька не вышли на крыльцо, и какое-то время Брига мог не объяснять, что стоит за семью звуками, сорвавшимися с губ случайно, но ставшими теперь девизом и планом: «Выу-чу-сь!»
Брига еще не хотел думать о том, что ждет его за порогом стремительно гаснущего лета. Он смотрел, как проступают сквозь туман макушки сосен, как одно за другим загораются темные окна, как мирно и тихо начинается день, и старательно считал.
Ему оставалось еще десять дней лета. Десять дней и ночей. Этого должно хватить, чтобы надышаться теплом, решить, что делать с Вадиком, как рассказать и объяснить все Алексею Игоревичу. Десять дней тишины до возвращения в детдом. До начала долгой дороги, которую он должен пройти.
© Ковалева Н. В., 2011
© ООО «Издательство Астрель», 2011
Овод (местн.).
Зимний ветер (местн.).
Куржак — изморозь, снежный нарост, образующийся на ветвях деревьев и под окнами, над дверями в сильный мороз.
