— Это который цветы, что ли, повыдергал? — отец усмехнулся в усы. — Иди, невеста.
— Куда пойдет? К ворью? — вскрикнула мать так пронзительно, что Ольга сжалась.
— Папа, папка! Если он — вор, тогда и мы все воры… Папа!
Отец кашлянул сухо:
— Иди, доча, да смотри: дождь.
Ольга не дослушала — как была босая, кинулась вон. Спохватилась, только открывая ворота. На цыпочках назад — к крыльцу.
— Ты что же делаешь-то? Что? — взвился тонко-тонко голос матери.
— Алина, сколько я для тебя тех цветов потаскал? Тут стонали все, — ровно басил батя.
— Да, что ж цветы, что ты к ним прицепился? — голос матери наливался металлом, тяжелел. — Какой из него жених, Леша? Голь! Господи прости, учитель в одних штанах всю жизнь, и этот…
— Я тоже не жених был, а живем, — рубанул отец, громыхнул чем-то тяжело. Болезненно отозвались дребезжащие кружки.
— А как живем? Как?!
Ольга подхватила босоножки и побежала прочь.
* * *
Больше всего на свете Брига сейчас хотел бы иметь обычные наручные часы, чтобы точно знать, сколько еще ждать. В дом идти не хотелось и спрашивать — тоже. «Скорей бы, скорей бы, скорей бы!» Он торопил время, гнал, как ленивую лошадь, хлестал злостью. Душа металась, как по черно-белым клавишам, взлетала до пронзительного «си»:
— Не могл-а-а-а-а-а!
Скатывалась до низов, к гудящему неотвратимому «до»:
— Мо-о-о-о-о-огла!
Ему хотелось за инструмент — рвануть меха, вылить злость, тоску, то, чему и названия еще не знал. Женька ударил кулаком по твердой земле раз, другой. «Выбить бы, выбить бы все раздирающее, острое, горькое, выкрикнуть, выдохнуть… — Он прижался к прогретой земле щекой. — Надо ждать».
— Ну пошли, что ли. Аль заснул? — насмешливо протянул Беня. — Уже десять, да я сейчас туда сгонял: ждет у лодок.
Брига задохнулся:
— Жде-о-от?
— А то! Все они сначала сохнут, потом… — Беня булькнул что-то невнятное.
Топали через сумерки, белесоватые еще, прозрачные.
— Куда летишь-то? — едва поспевал Беня. — Думашь, уйдет? Не-ет. Ты с крутяка зайди и в кустах жди. Сам увидишь.
* * *
Олюшка зябко повела плечами, опасливо взглянула на небо: половину его затянуло густой пеленой. Ветер сырой лапой обхватил голые коленки. «Надо было бы хоть кофту накинуть, да разве думала тогда?» Край тучи, такой тяжелый, что все небо сразу стало ниже, угрожающе омывали молнии. И гром, пока еле слышный, теребил барабан, будто горох по нему катал.
Холодало. Ольга все оглядывалась на крутяк: не идет ли Брига. «Может, и правда, Алексей Игоревич не пустил? Сейчас дождь рванет», — подумала тоскливо и поняла: все равно будет ждать. И не держит никто, а точно привязали к берегу, к лодкам, приковали мучительным и радостным томлением.
* * *
Брига смотрел, как Беня крался по склону, точно в чужой огород, мягко, по-кошачьи. Олюшка кидала камешки. Брига мог бы сосчитать, сколько серых голышей ушло в воду, бултых — и ничего, кроме тьмы и холода.
Беня подошел совсем близко. Женька затаил дыхание. Не камешек, а его самого взяли в кулак, высоко над землей. Сердце заколотилось о ребра. И… ничего, кроме падения с головой, свистящего ветра и темного сырого холода. Девичьи руки, обхватившие шею — не его шею.
* * *
Чужие цепкие руки уверенно держали ее. Одна клешня репьем — в узел кос, вторая — на талию. Губы впились до боли. «Господи, Господи!» — мелькнуло отчаянно в голове девушки. И громыхнуло совсем близко, раскатисто, точно отрабатывая звук «р». Первые тяжелые капли, пытаясь пробиться через жесткую корку прибрежного ила, пометили его россыпью точек и запятых. Беня дернулся, на миг выпустив теплый затылок. Девушка вывернулась ужом — и рванула вверх по откосу. Беня не догонял, а только смеялся.
Ольга подняла взгляд и увидела коренастую фигурку, мчащуюся по горе, по самому крутяку, отчего казалось, что мальчишка бежит не по земле, а по стремительно чернеющему небу.
— Брига! Брига!
Она не кричала — молила на выдохе в грозовое небо. Оно ответило ослепительной вспышкой и сразу зарокотало долго, страшно.
— Бр-р-р-р-р-ига-а-а-а-а-а!
Женька не услышал — почувствовал всей кожей, повернулся на пятке. Обман, нет? Но не прочь надо бежать, а к ней, к ней!
Ноги подвели, скользнули по мокрой траве — он скатился на спине, цепляя ребрами острые камни.
— Больно? Брига! Бришенька!
Оля провела мокрой ладошкой по щекам парня.
— Жень, хороший мой, хороший, я к тебе, тебе… — и что-то птичье, невнятное, немыслимо испуганное, нежное, ласковое.
Брига оттолкнул ее:
— Нормально все. Подержи!
Сунул ей куртку — и к лодкам. Беня ждал спокойно, не дергаясь.
Брига махнул кулаком со всей дури, мотнул головой и поймал удар слева, тяжело ухнул в ил двумя руками. Вскочил, ненавидя себя: не падать, только не падать! Парни закружились в вечном танце ненависти и ревности: заходили по кругу без слов, сжав кулаки, боясь хоть на миг упустить противника.
Олюшка понимала: нельзя сейчас ни кричать, ни между ними кидаться. А хотелось заорать на весь белый свет и прикрыть собой Женьку. Но она присела на корточки, не замечая расходящегося дождя, и вцепилась в траву руками, вырвала ее с корнем, разрезая пальцы жесткими листьями. Во тьме, обступившей так, что трудно было дышать, не то что разглядеть две сцепившиеся фигуры, она молилась на короткие вспышки молний. И то ли дождь тек по щекам, то ли слезы.
Ноги скользили, утрамбовывая расползающийся ил. Парни дрались молча. Все было сказано. И нельзя было уступить, нельзя! Оба уже хрипели от усталости, от клокочущей ненависти, но еще хлестко били друг друга, еще держались на ногах, то принимая, то уходя от удара. Еще миг — и пойдет в ход все, за что рука зацепиться. Из разбитого носа — кровь, втягивать без толку.
Вдруг долбануло совсем рядом. Молния вошла в песок между мальчишками. Женька заметил очумело: земля в ее свете казалась нереально зеленой, какой-то химической.
Парни отскочили друг от друга.
— Сука! — ругнулся Беня. — Из-за шалашовки эт..
Не договорил — загнулся от удара в бок и плашмя упал в ил, хватая воздух распахнутым ртом.
Брига бил, бил, бил. Беня беспомощно пытался отползти к лодкам. Брига подгонял его ногами, уже не сопротивляющегося.
— Брига, хватит, — сипел бывший дружок.
Но Брига не слышал. Олюшка как из-под земли выросла:
— Стой! Женечка-а-а-а! Стой! — Сжалась в комочек, точно от него, от Бриги, заслоняясь:
— Ты не такой, не такой…
«Не такой…» Женька внезапно услышал, увидел, почувствовал: хлещущий дождь, шум реки, особенно громкий в свалившемся на него бессилии. Брига отер кровь. Беня лежал, зажав голову руками, и всхлипывал, как кто-то другой, трусливый и слабый.
— Заберешь шмотки — и катись отсюда! — выдохнул Брига и пошел устало, не оборачиваясь.
Женька точно знал, что враг его все также пластом валяется под покатым бортом старой лодки. И еще знал, что Олюшка идет следом.
Глава 26
Десять дней до начала дороги
— Бриг, ты понимаешь, что нельзя так? — вздохнул Алексей Игоревич.
Он все пытался заглянуть в глаза мальчишке, но Брига отводил взгляд, показывая всем своим видом: «Будет так, как я сказал, потому что я так сказал. И нечего болтать попусту».
С той минуты, как в доме, где в эту ночь никто так и не уснул, появился Беня, Брига не проронил ни слова. Он даже позы не изменил: так и стоял, прислонившись к косяку, и напряженно наблюдал, как суетится Беня, засовывая свои вещи в рюкзак. Алексею Игоревичу вдруг показалось, что Брига стал выше ростом, будто эта ночь сделала его старше. Точно все детское, что жило в нем до сей поры, стерлось, резче и злее проступили скулы, а у губ залегла характерная горькая складка. Такая обычно появляется у людей, мало улыбающихся, но умеющих скрывать свое понимание мира за усмешкой, которую многие считают высокомерной. Алексею Игоревичу подумалось, что это несомненный признак силы — вот так взять да и спрятать душу за еле заметным движением губ. Но к добру или к худу эта сила?
Беня с надеждой взглянул на учителя. Брига нетерпеливо повел плечом, и Беня опять зашнырял по комнате в поисках давно уже собранных вещей. То, что мальчишки подрались, было очевидно. Сколько раз на памяти учителя они схватывались, казалось бы, с нешуточной яростью, а через десять минут уже мирно трепались на своем полуязыке-полущебете. Нет, музыканта никогда не радовала эта дружба. Если уж честно, он и дружбой это не называл: так могут срастись воедино стволы ели и березы, если капризной судьбе взбрело в голову швырнуть рядом два разных семечка. Они тянутся к свету изо всех сил и где-то даже помогают друг другу, укрывая от солнца, но приходит пора и одно из деревьев неминуемо гибнет. Людям проще: они просто могут оторваться друг от друга. С болью, с кровью, с муками, но оторваться. И надо бы радоваться тому случаю, что развел их тропинки, но Алексей Игоревич, сам себя не понимая, жалел сейчас шмыгающего Беню и в который раз бесполезно начинал:
