— Это почему? — подозрительно спросил Горохов.
— На футболиста одного похож. А я думаю: может, встречались где? Может, земляк мой… Ну, не говори, не говори, если не хочешь. Подумаешь — военная тайна!
— Из Новозагорска я, — помедлив, сказал Горохов.
— Да ну! — поразился Башмаков. — Я тоже!
Горохов недоверчиво покосился на него:
— Заливаешь небось? Ты на какой улице жил?
— На Советской.
— Точно. Есть такая. А где?
— Да возле почты.
— Точно! Я ж там недалеко живу! У меня ж там все пацаны знакомые! Смотри-ка!
— А Смирнова ты знаешь? — спросил Башмаков.
— Это какого? Витьку, что ли?
— Ну да, Витьку!
— Так мы же друзья с ним! — восторженно закричал Горохов.
— А Рыжего?
— Саньку? Вратаря? Да его ж вся Советская знает! Помнишь, как Пека вышел один на один с ним? А Санька ему под ноги! А Пека…
— Точно! Я тогда за воротами стоял, — сказал Башмаков.
— Ну, здорово! — сказал Горохов. — Вот здорово! Второй год служу, а первый раз земляка встретил!
…Когда Башмаков довёл рассказ до этого места, ефрейтор Барабанщиков, который давно уже порывался перебить Башмакова, не выдержал.
— Что же ты молчал до сих пор? — закричал он. — Земляки мы, выходит! Я же тоже из Новозагорска!
Мы все так и покатились со смеху, а Башмаков спокойно спросил:
— У вас в Новозагорске, что, все такие?
— Какие?
— Сообразительные. Я, между прочим, в Новозагорске никогда и не был.
С минуту Барабанщиков обалдело смотрел на Башмакова.
— А Советская улица? А Витька Смирнов? А Санька Рыжий? — наконец спросил он. — Откуда ты узнал?
— Ловкость рук, — сказал Башмаков. — Подумай сам. В каждом городе наверняка есть Советская улица. На Советской улице почти всегда найдётся почта. У каждого человека всегда отыщется хоть один знакомый по фамилии Смирнов. И по прозвищу Рыжий — тоже. Так что всё очень просто.
Барабанщиков пошевелил губами, но ничего не сказал. Нечего ему было сказать.
— Ну а дальше-то что? Дальше? Как ты из плена смылся? — нетерпеливо спрашивали мы.
— А дальше ещё проще. Сказал, что скоро еду в отпуск, в Новозагорск. Сразу после учений. Мол, не нужно ли что-нибудь передать. Горохов тут же помчался за какими-то фотографиями в свою палатку. Мне велел подождать. Ну, а я ушёл. Вот и всё.
Мы, смеясь, смотрели на Башмакова. И только ефрейтор Барабанщиков бросал на него сердитые взгляды. Видно, никак не мог простить, что Башмаков так безжалостно обманул его земляка из Новозагорска…
Как Башмаков одолжил свою фамилию
Если приключалась в нашей роте какая-нибудь странная история, то приключалась она непременно с Башмаковым. Хотя, в общем-то, она вполне могла произойти с любым из нас, но вот происходила почему-то всё-таки с Башмаковым.
Так было и в этот раз.
Почему именно на Башмакова пал выбор сержанта Модестова — неизвестно. Этот сержант Модестов в нашем батальоне отвечал за спортивную работу, и была у него одна слабость — во что бы то ни стало хотелось ему прославить наш батальон.
И вот этот сержант Модестов подходит как-то к Башмакову и говорит:
— Придётся вам, Башмаков, на вечерок одолжить свою фамилию.
— То есть как? — удивился Башмаков.
— А очень просто. Я тут в посёлке классного боксёра разыскал. Договорился с ним, чтобы он за наш батальон выступил. Ну вот вы ему свою фамилию и одолжите. Объявим, будто Башмаков выступает. Ради спортивной славы батальона.
— Ладно, — говорит Башмаков. — Если ради славы… Правда, я этот бокс не люблю, смотреть даже на него не могу. Но мне-то что. Берите мою фамилию.
Поговорили они так, и Башмаков об этом разговоре тут же забыл. А на другой день прибегает в казарму лейтенант — начальник физической подготовки части.
— Кто у вас тут Башмаков? — спрашивает.
— Я Башмаков, — говорит Башмаков.
— Что же вы, — говорит лейтенант, — молчали до сих пор? Что же вы свои боксёрские способности скрывали? На тренировки почему не ходили?
— Да я… — говорит Башмаков, но взволнованный лейтенант не даёт ему сказать больше ни слова.
— Я понимаю, — говорит он. — Вы и без тренировок вчера отлично выступили. Одним словом, собирайтесь. С начальством я уже договорился. Едем.
— Куда, — спрашивает Башмаков, — едем?
— К танкистам. Товарищеский матч, у нас сегодня с ними по боксу.
Кажется, первый раз в жизни Башмаков растерялся. Стоит и молчит, не знает, что делать. Сказать правду, признаться, что вовсе не он вчера выступал — вроде бы подведёт он тогда сержанта Модестова, да и спортивной славы батальону тогда не видать. Один позор. Не сказать правду — тоже плохо.
— Да вы не бойтесь, — говорит лейтенант, — противник у вас сегодня не очень сильный. Всего второй разряд.
Вздохнул Башмаков.
— Ладно, — говорит, — едем.
Вернулся он в этот вечер поздно, уже перед самым отбоем.
— Ну как? — спрашиваем, а сами смеёмся.
— Ничего, — спокойно отвечает Башмаков. — Всё в порядке. Победил.
— Как победил? Ты?
— Я, — говорит Башмаков.
Не поверили мы. Но на следующий день в газете читаем: «Победа в легчайшем весе была присуждена рядовому Башмакову, поскольку его противник не смог явиться на соревнования. Теперь победителю предстоит встретиться с перворазрядником Зайцевым».
— Вот, — радостно говорит сержант Модестов, — наш батальон и прославился.
— Неизвестно, что ещё дальше будет, — говорит Башмаков.
— Это верно, — говорим мы, — неизвестно.
Вечером снова отправился Башмаков на соревнования.
В спортивном зале начал переодеваться, лейтенант — начальник физической подготовки — посмотрел на него и говорит:
— Что-то вы мне в прошлый раз повыше ростом казались…
— Возможно, — говорит Башмаков, а сам на своего противника смотрит.
— И в плечах вроде бы пошире были, — печально говорит лейтенант.
— Тоже возможно, — говорит Башмаков.
— Ладно, — говорит лейтенант. — Идите.
Пошёл Башмаков на ринг.
Что там было — об этом нам никто не рассказывал. Настроение, говорят, не то, чтобы рассказывать.
Только дневальные утверждали, что Башмаков не спал всю ночь, ворочался на своей койке, охал и бормотал:
— Чтобы я свою фамилию ещё когда-нибудь кому-нибудь зачем-нибудь одолжил! Да никогда в жизни!
Но больше всех пострадал в этой истории сержант Модестов. Был сержант, а стал рядовой Модестов. Разжаловали его. Недаром говорят — спортивная слава переменчива.
Почти у каждого солдата наверняка есть маленький фотоальбом. На страницах этого фотоальбома вы обязательно встретите и фотографии его владельца — непременно в парадной форме, в фуражке, со всеми знаками солдатской доблести на груди; и фотографии его друзей — тех, кто уже отслужил своё и оставил снимки на память, и тех, кто ещё продолжает служить…
Был такой альбом и у Башмакова. И когда отправился Башмаков в краткосрочный отпуск, домой, он, конечно, прихватил этот альбом с собой.
Дома всем, кто ни придёт в гости, есть что показать. Гости смотрят, а Башмаков объясняет. Пришёл однажды двоюродный брат Костя, Башмаков и ему дал посмотреть.
Листает двоюродный брат Костя альбом.
— Так… так… — говорит он. — Ясно…
Наконец дошёл до самого главного, до самого интересного снимка.
— Это товарищи мои, — объясняет Башмаков, — сослуживцы. Во время затяжного высотного прыжка. С семи тысяч прыгали. Вон Мишка Бандура летит. А это Витька Печенкин, ефрейтор. А там вон, совсем маленький, руки раскинул, лейтенант Петухов…
— Интересный снимок! — говорит двоюродный брат Костя. — Только… Кто это снимал?
— Я, — говорит Башмаков.
— Ну, конечно, сразу видно. Что ж ты, на резкость не умеешь наводить?
— Умею, — говорит Башмаков печально.
— Умеешь… А не наводишь. Это ж каждый пацан умеет!
— Да я и сам теперь вижу, — виновато говорит Башмаков, — у меня с этой резкостью всегда не ладится…
— И скадрировать надо было по-другому! Неужели не ясно?
— Я как-то не подумал… — говорит Башмаков и становится ещё печальней.
— И потом я тебе посоветую…
И вдруг двоюродный брат Костя останавливается на полуслове и пристально смотрит на Башмакова.
— Подожди… подожди… — говорит он. — Так это ты, говоришь, снимал?
— Я, — говорит Башмаков.
— А откуда снимал? Ты-то сам где был?
— Как где? В воздухе. Вот тут, рядом с Мишкой Бандурой летел.
— В воздухе? С семи тысяч метров? Летел и снимал?
— Ну да, — говорит Башмаков. — А что?
