сказку про гусей… Жили-были два гуся. Вот и сказка вся!
Вася надул губы, а непоседа Тайка громко запротестовала:
— Ну, бабушка! Мы ведь не маленькие.
— А большие-то сказки не слушают! Вон, гляди, Ксюша… — Анисья Кондратьевна посмотрела на старшую внучку. Ксюша сидела в кухне, с вышиваньем. — Раньше и она вот так же просила: «Расскажи, бабушка Ниса, сказку». А теперь для нее сказки — хоть есть, хоть нет, все равно.
Ксюша засмеялась.
— Нет, я и теперь ваши сказки люблю!
— Вот и ладно! — согласилась бабушка. — Давайте зачнем сказку. В некотором царстве, в некотором государстве…
И полилась неторопливая сказка, сказка про Змея Горыныча и про добра молодца, Ивана-богатыря.
За первой сказкой последовала вторая, про бабу-ягу.
Стемнело. Бабушка положила вязанье на колени. Слева, у станции, загорелись огни. От леса потянуло холодком, вечерней свежестью.
Ребята сидели, поеживаясь, не то от ночной прохлады, не то от страшных сказок.
Клавдия, собирая ужин, вдруг спохватилась:
— Будь ты неладна! Забыла ножик большой в огороде. А там уж, поди, роса пала. Заржавеет нож…
— Я схожу, мама, — вызвалась Ксюша. — Где он у тебя?
— Сходи, дочка! В дальнем углу, там, где лук кончается, ножик возле колышка воткнут. А по дороге сорви бутуну. Да обуйся, не ходи босая. Не ровен час на змею наступишь.
Ксюша сунула ноги в высокие калоши и вышла во двор. К ней подбежала Пальма, — вечером ее спускали с привязи, — ткнулась мокрым носом в руку девочки, дохнула теплом.
Вот и маленькая калитка в огород. Здесь все было знакомо. Казалось, Ксюша и в полной темноте нашла бы, что нужно.
Справа — грядки с кудрявой ботвой моркови. Слева привольно раскинулись огромные листья капусты. От них тянет сыростью.
Дальше растут тыквы. В сумерках они похожи не то на огромные мячи, не то на большие глиняные корчаги.
Вот и лук. В эту минуту справа, в вянущей картофельной ботве, что-то прошуршало. Чуть дрогнуло сердце.
«Наверно, мышь… Или ящерка забежала», — успокоила себя Ксюша.
Она пошарила по грядке и рядом с колышком быстро нащупала деревянную ручку воткнутого в землю ножа. Обтерла его, нарезала пучок батуна и без всяких приключений вернулась в дом.
— И не боязно было? — пристально глядя в ее глаза, спросила бабушка.
— Чего же бояться? — удивилась внучка. — Я в огороде, как дома.
Она сполоснула лук и стала крошить его для винегрета.
— Да выросла у тебя, Клава, дочь. Большая стала. И не трусливая, — сказала Анисья Кондратьевна. Помолчав, она продолжала: — Пожалуй, возьму я ее нынче с собой на Хрустальный ключ.
— А меня, бабушка? Когда меня на Хрустальный ключ возьмешь? — с дрожью в голосе спросил Вася.
— Васенька-батюшка! — необычно ласково заговорила бабушка, гладя его голову и плечи. — Подрасти тебе надо, поокрепнуть. На Хрустальный ключ дорога трудная, и тяжесть большую нести надо. А тебе еще только семь годков, со взрослыми равняться нельзя.
— А Ксюша разве взрослая? Она ведь в школе учится.
— Да ты погляди на нее! Она скоро с матерью сравняется! И силы у нее против твоей — вдвое.
Глаза Васи наполнились слезами: вот-вот заплачет.
Анисья Кондратьевна, не глядя на мальчика, достала иголку, и опять ее неутомимые пальцы взялись за работу, в то время как она неторопливо и рассудительно говорила:
— И к тому же, разве это мужичье дело — по ягоду ходить? Вот по грибы — это другой разговор. В грибном деле есть такие мастера, все лучшие места в памяти держат. В лес он идет, как на свой парник. Сколь замыслил, загадал, столько и наберет. А по ягоды — все больше женщины ходят.
Вася затих, потом тяжело вздохнул, удержав слезы.
А бабушка ласково взяла руку Васи — загорелую до черноты, исцарапанную мальчишескую ручонку и, поглаживая ее, приговаривала:
— Ты ведь у нас мужичок, работник… Хоть и не велик еще парень, а рука-то, вишь, мужская — ладошка широкая и пальцы — крепыши. Рабочая рука! Подрастешь маленько, подучишься и пойдешь в депо слесарем или токарем…
— Нет! — резко возразил Вася. — Я буду машинистом.
— Машинистом… — голос Анисьи Кондратьевны дрогнул, в нем появилось такое несвойственное ему выражение, что Вася быстро, подняв голову, посмотрел на бабушку.
Этот перехваченный старой женщиной взгляд помог ей совладать с собой. Когда она заговорила опять, голос ее был, как всегда, неторопливым и певучим.
Вечер.
Уже давно уснул Вася; угомонилась беспокойная Тая.
Улеглась и Ксюша. Но ей не спалось.
Скоро она пойдет с бабушкой к Хрустальному ключу. Сколько рассказов слышала она об этом заповедном месте! А нынче увидит все своими глазами.
Между тем, мать и бабушка, молча сидевшие в кухне, каждая со своей работой, вновь заговорили.
— Трудно, поди, Клавдя? Одна троих поднимаешь, — сказала Анисья Кондратьевна. Голос ее звучал необычно мягко. Клавдию она любила, как родную дочь.
— Одного моего заработка ясно не хватило бы, — ответила Клавдия. — А с пенсией концы с концами свести можно.
…Ксюша понимала, как много значит для семьи пенсия, которую государство дает на детей. Мать однажды объяснила им просто:
— Отца у вас нет. Вот Советская власть и помогает мне учить вас, одевать, кормить.
— К школе-то чего еще не хватает? — помолчав, снова заговорила бабушка.
— Васе я костюм новый сшила. У Таисьи еще старая ферма годится. А вот с Ксюшей не знаю, что делать. Вон как за лето выросла! Я уж на ее форме и в поясе запас выпустила, и в подоле. Первое время походит, а там придется новое платье шить.
Ксюша лежала с открытыми глазами и слушала беседу старших. Она даже на миг почувствовала себя виноватой — зачем она так быстро растет?
Мать и бабушка помолчали. Потом опять заговорила Анисья Кондратьевна:
— Ты ей сшей фартук новый, белый. Купи батисту. Если деньгами сейчас не располагаешь, я дам. Первые деньки в школе, — как праздник! Надо, чтобы и она не хуже других была. Девушка вон какая справная стает. И не шалаганка…
Ксюша слушала этот неторопливый разговор, и на сердце у нее было удивительно хорошо.
Бабушка! На вид строгая, даже суровая. А на самом деле такой заботливый, любящий человек. И мама…
Девочка знала, как трудно матери воспитывать их. Со старшей дочерью мать нередко советовалась, как поступить, что купить. Ксюша не обижалась, если мама шила ей и Тае платья из простой, недорогой материи, если порой не могла купить даже что-то очень необходимое ей. Она не чувствовала себя несчастной от того, что не все ее желания исполнялись. И наоборот, была очень рада простым
