но ему это явно было по барабану. Можно подумать, этой вонью он с самого начала давал понять, что его не волнует мнение окружающих.
Он сгорбился на кухонной табуретке и уставился на своих новых родственников темными блестящими глазками-пуговицами.
— Во как, — протянул он. — Мистер и миссис Дэвид Бертон. У себя дома. А также их единственный сыночек Мэтью.
Мне показалось, что его американская речь врастяжку звучит что-то уж слишком презрительно для мальчика в его возрасте.
Я покосился на родителей. Я ждал, что они его одернут, но они стояли себе как ни в чем не бывало и дружно улыбались этому лохматому идиоту, как будто в жизни не видели такого очаровательного ребенка.
В конце концов папа обратился ко мне:
— Может быть, Сэм захочет выпить сока из холодильника.
— Сок — это отстой, — сказал Сэм.
Папа улыбнулся.
— Не стану спорить, — примирительно сказал он.
Очень скоро выяснилось, что для Сэма Лопеса отстоем является абсолютно все.
Осматривать лондонские достопримечательности — отстой. Еда, которую готовит мой папа, — отстой. Наши соседи Пантуччи, которые все вчетвером пришли с ним поздороваться, — отстой. Британское телевидение — полный отстой, особенно когда Сэм обнаружил, что у нас нет кабельного канала. («Всего пять программ? Черт возьми, скажи, что ты пошутил!») Ложиться спать раньше полуночи — отстой, вставать раньше полудня — аналогично.
На второй день это начало меня раздражать.
— Что ж у тебя вся жизнь такая отстойная? — спросил я его за обедом.
Он посмотрел на меня расширенными, потемневшими глазами, и я с опозданием сообразил, что не стоило так разговаривать с человеком, у которого совсем недавно умерла мама.
— Сам удивляюсь, братец, — тихо сказал он. — Спроси чего-нибудь попроще.
Для нас наступили трудные дни. В нашей семье всегда было принято сообща обсуждать проблемы, но Сэм предпочитал замыкаться в себе. Он часами просиживал в своей комнате, слушал музыку через наушники или застывал перед телевизором, тупо уставившись в экран.
Если он все-таки разговаривал, то чаще всего хриплым, злым голосом, от которого уютная атмосфера нашего дома трещала по всем швам. К тому же и выражения у него были не совсем подходящие для мальчика его возраста. Хоть Сэм и не получил хорошего образования, однако по части всяческой ругани он вполне мог считаться круглым отличником.
Но я смотрел на дело так: и недостаток общительности, и вспышки дурного настроения, и сквернословие — все это на самом деле крик боли, призыв о помощи. Долг семьи Бертон — помочь Сэму пережить это тяжелое, темное время.
Пара слов о моих родителях. Постороннему человеку — например, Сэму Лопесу — легко может показаться, что они малость с приветом. Сколько я себя помню, деньги на семью у нас всегда зарабатывала мама. Она работает в агентстве по найму, и от этой работенки у нее чуть не каждый день бывает нервный срыв.
А папа работает на полставки корректором в какой-то юридической фирме, но его настоящее призвание — домашнее хозяйство. Папа занимается этим не так, как другие мужчины — тяп-ляп, лишь бы поскорее отвязаться. Нет, он на самом деле гордится тем, что содержит дом в идеальном порядке. Самый что ни на есть домашний хозяин. Он может целый день потратить на приготовление семейного обеда. У него отдельный день отведен на работу с пылесосом. Он без всякого смущения носит фартук. Посмотришь, как он развешивает выстиранное белье, аккуратно, неторопливо, держа в зубах прищепки, сразу понимаешь — для этого человека семья важнее любой работы или карьеры.
Можно сказать, у меня смешанный вариант так называемой нормальной семьи. Не папа с мамой, а скорее, мапа и пама.
Для меня это лето прошло вовсе не под знаком Сэма Лопеса. Это было время надежды, романтики, тайны, мечты о будущем. Это лето прошло под знаком Марка Крамера.
В школе «Брэдбери Хилл» Марка знали все. Все мальчишки хотели быть такими, как он. Они пытались отращивать длинные развевающиеся волосы, как у него. Носили одежду тех же марок. Некоторые (жалкое зрелище!) подражали его улыбке, копировали его манеру лениво растягивать слова при разговоре.
А девочки? Ну, разумеется, они просто мечтали с ним встречаться.
Может быть, я сама себя обманывала, ведь я всего лишь второй год училась в средней школе, а он был королем шестого низшей ступени [1], но, когда в последнюю неделю учебного года он заговорил со мной в очереди в школьной столовой, мне серьезно показалось, что это что-нибудь да значит. Марк и его приятель Джастин обсуждали новый фильм с Камерон Диас, который собирались посмотреть, а я как раз только что побывала на предварительном просмотре (у меня мама работает в этой сфере), и вот я так это невзначай обронила, что фильм неплохой. Даже почти хороший.
Марк посмотрел на меня в своей обычной мягко-аристократической манере, как будто впервые увидел, и спрашивает, откуда, мол, я столько знаю о фильме, который еще не вышел на экраны. Я объяснила, что у меня мама работает помощником режиссера, занимается подбором артистов. Она даже встречалась пару раз с Камерон Диас на киношных тусовках (между прочим, это правда). Я сказала, знаете, а Камерон на самом деле вполне ничего, нормальная.
— Киношные тусовки, говоришь?
Марк засмеялся, и его приятель тоже засмеялся. Марк сказал, что собирается посмотреть этот фильм в следующую субботу, а я сказала, что была бы не прочь увидеть его еще раз. А он сказал:
— Нормально.
Может быть, я слишком много значения придавала этому взгляду, этому его «нормально», но в тот момент мне все казалось совершенно ясным. Между нами возникла какая-то магия, какая-то тайна, и слова тут были ни к чему. Мне предстоит свидание с Марком Крамером, свидание, которое он ухитрился мне назначить так, чтобы Джастин ничего не понял.
Для меня это было громадное событие. Обычно я делилась любыми секретами со своими лучшими подругами, Чарли и Заей, но на этот раз все было по-другому. Они станут надо мной смеяться или еще, чего доброго, позавидуют.
Вот уж что мне сейчас совсем ни к чему.
Летние каникулы в разгаре, а мне уже кажется, что в моей жизни больше никогда не будет ничего хорошего, простого и нормального. Пока мы жили втроем — мама, папа и я, — все у нас было ясно и понятно. Как во всякой семье, случалось, мы и ругались, и ссорились — всякое бывало, но мы
