и… растерялась. Окон было много, и все они синевато отсвечивали. Вот не сосчитала этажи, когда глядела с подоконника… Нельзя же обойти все-все квартиры и в каждую звонить! Что делать? Конечно, посоветоваться с Анечкой. Они вместе ходят в старшую группу детского сада, вместе пойдут осенью в школу. И вообще Аня — лучшая Надина подруга.
Дверь Наде открыл Анин папа.
— Здравствуй, Надюша, — сказал он ласково. — Снимай пальто. — И ушёл в комнату.
Оттуда сейчас же раздался его голос, очень строгий:
— Ну, я жду! Живо признавайтесь во всём!
В передней у Ивановых, так же, как дома у Нади, рядом с большой вешалкой была низко прибита маленькая. На ней висело три пальто. Теперь повисло четвёртое — Надино.
Надя вошла в комнату.
Её лучшая подруга Аня и два её брата, пятилетний Петя и трёхлетний Ваня, стояли в ряд, опустив головы. Напротив них сидел на диване папа и зачем-то тёр себе лоб и щёки.
— Ну? — сказал он вопросительно и зевнул.
— Мы болтались в аквариуме, — пробурчал Петя.
На столике у окна стоял аквариум, и Надя на него посмотрела: целы ли рыбки? Две золотые рыбки шевелили хвостами среди водорослей, а третьей что-то не видать…
— Строго запрещено плескаться в аквариуме, — подавляя зевок, сказал папа. — Но это я уже слышал. Дальше…
— Я накрасила брови гуталином, — жалобным голоском произнесла Аня.
Только теперь Надя поняла, почему такое знакомое лицо Анечки показалось ей каким-то странным. Вместо бровей-то у Ани красные полосы.
— Разве у вас гуталин красный? — удивилась Надя. — А зачем ты накрасила брови?
Анечка сжала губы, слезинки покатились у неё из глаз.
— Гуталин у нас чёрный, как у всех людей, — сказал папа. — Отмывать его пришлось щёткой, натёртой мылом, и очень долго… Когда я пришёл с ночной смены, у моей дочки на лбу извивались две чёрные толстые гусеницы. Мне даже страшно стало. Аня хотела походить на Шамаханскую царицу из сказки, но не учла, что в те времена такого трудноотмывающегося гуталина ещё не производили… Так. С гуталиновыми бровями покончено. Но это ещё не всё. По лицам вижу, что вы натворили что-то ещё…
Зазвенел звонок. Папа устало поднялся и пошёл открывать. Вернулся он вместе с пенсионером Трофимом Ивановичем, жившим этажом ниже. Этот маленький сухонький белоусый старичок сейчас был похож на рассерженного ёжика. Едва переступил порог, сразу зафыркал:
— Слушай, Пётр! Я тебя уважаю, как отличного инструментальщика, как изобретателя и всё такое! Но твои ужасные топочущие дети! Они проломят мне когда-нибудь голову. Как проснутся, так сразу сыплют с потолка штукатурку. Хуже лошадей топают, скачут и всё такое, будто у них по восемь ног у каждого. И все ноги, это самое, — с копытами!
— Садись, Трофим Иванович, — папа показал на диван. Старичок сел, отфыркиваясь. — Понимаешь, какое дело, жена ушла в магазин, а я должен был тут же прийти с ночной смены. Так что минут двадцать им бы и побыть одним. Но я не много задержался. Пришёл, а тут… А бабушка-то где же? Из-за этих бровей и спросить не успел.
— Из-за бровей? — вытаращил глаза Трофим Иванович. — Уже заговариваешься, Петруша? Хотя с такими детями…
— Бабушка в церкву уползла! — звонко сказал Ваня.
Петя захохотал:
— Что ли бабушка змея?
— Вот! Вот! — зафыркал Трофим Иванович. — Преступников вырастишь, Петька, тебе говорю! Про родную бабку такое! Не дети — аспиды какие-то!
— Кто это — аспиды? — спросила Надя.
— О господи, — завздыхал Трофим Иванович. — Развёл детсад, майся теперь!
— Аспиды — это скверные люди, — объяснил папа. — Те, которые непочтительно говорят о старших. Как ты смел, Ванюшка, сказать «уползла»? Надо было сказать «ушла».
— Так она же сама, сама! — закричал Ваня. — Сама сказала: «Поползу-ка я в церковь. А папа, — говорит, — сейчас придёт». А ты и не сейчас пришёл!
— Правда, она так сказала, — вступилась Аня и вдруг заговорила плачущим голосом: — Папа! Мы уж тебе сразу скажем… И больше ничего, правда, ничего такого не было! Мы, понимаешь, только попробовать хотели…
— А они оказались сладкие! — сказал Петя.
— Что вы пробовали? — грозно спросил папа.
— Мы сначала по одной попробовали, — торопливо сказала Аня. — А потом Петька взял сразу штучек… пять. А тогда Ваня себе в рот сыпанул немножко. А потом уже всё равно совсем мало осталось и… Петька доел.
— Что, что вы съели? Да говори же, наконец! — прикрикнул папа.
— Бабушкины пилюли, — прошептала Аня.
— Гемо… го-ме-о-па-ти-ю! — выпалил Петя.
— Сладкие потому что, — пискнул Ваня.
В комнате стало тихо. Папа, Трофим Иванович и Надя смотрели на Анечку и её братьев. Папа — растерянно, Трофим Иванович — с ужасом, даже белые усы встали у него торчком, Надя — с испугом.
Папа ладонями потёр себе щёки и сказал негромко:
— Вы в самом деле кошмарные дети! А где бутылочка от этих пилюль?
— Ваня её куда-то закатил, — виновато ответила Аня. — Мы уже искали…
— Петруша, вызывай «Скорую помощь»! — прохрипел Трофим Иванович. — Ведь это лекарство. Они у тебя, выходит, отравленные…
Папа тяжело вздохнул:
— Большая ты девочка, Анюта, как тебе только не стыдно? На какой-то несчастный час нельзя одних оставить. Сколько пилюлек пришлось на каждого?
— Не знаю, — заплакала Аня.
Надя подошла к подруге и обняла её за плечи. Неужели Анечка отравленная? Какое несчастье!
— Ваня сколько съел? — спросил папа.
— Мало. Не успел он. Может, три штучки. Петька ведь сразу все сглотал.
— Пойду по телефону «Скорую помощь» вызову, — Трофим Иванович поднялся. — Жалко младшего Петра Петровича, хоть он и аспид… гм! гм!
— Подожди, дядя Трофим…
Папа притянул к себе Петю, поставил его между колен, вгляделся ему в глаза и надавил пальцем на живот.
Петя захохотал:
— Не щекотись!
— Там, папа, было немного в бутылочке, этих белых шариков, — сказала Аня. — Они уже кончались у бабушки.
— А от чего она их принимала, не знаешь?
— Чтобы ножки у неё не болели, — сказал Ваня.
— Ну, у Петра Петровича ноги не болят, — хмыкнул Трофим Иванович. — Стукотит ногами своими спозаранку и до самой ночи. Ты зачем без надобности чужое лекарство слопал? — накинулся он на Петю и повернулся к папе: — Так что? Не вызывать, что ли, «Скорую помощь»?
— Мы вот что сделаем, — сказал папа и зевнул так сильно, что зубы у него лязгнули. Петя хохотнул. Папа щёлкнул его по лбу и повторил: — Сделаем мы вот что… Кстати, я в гомеопатию не очень-то верю. Хороша только тем, что вреда тоже не приносит. Так вот, — он посмотрел на Надю, — на тебя, Надежда,
