понимаю, что он сам не знает, кто он такой. Да уж, проклятая наша наследственность.
А мой отец, наоборот, — Каноседа с кучей комплексов и никогда этого не скрывал. Ему всегда было тяжело сжиться с дедовой властью и славой — это же чистейший криптонит [1] для любого, кто пытается быть самостоятельной личностью. Рядом с дедом каждый чувствует себя жалким червяком.
Мой отец сам не свой с тех пор, как случилась эта история с дедушкой. К счастью, они теперь не общаются, потому что он, как и дед, стал бы тогда врагом государства номер один.
Я не преувеличиваю.
Меня достало слушать эти разговоры про кризис: кризис то, кризис это, кризис, кризис, кризис. Скука смертная, и все эти толки на один мотив, как буддийские мантры, которые мать завывала в поисках себя. Ом-м-м… В итоге она нашла свой путь — прямиком в адвокатскую контору, где они с отцом оформили развод. Оригинально, ага. Но для меня самое то.
Это было еще более уныло, чем разговоры про кризис, — смотреть на то, как они строили из себя героев мелодрамы, когда ссорились. А ссорились они каждый день. Каждый. Орать друг на друга не орали никогда, зато побили мировой рекорд по взглядам — испепеляющим, ледяным и убийственным взглядам. Но после развода мать забросила мантры и наслаждается жизнью: вволю работает (она представитель в компании, которая торгует деликатесами), вволю путешествует и вволю гуляет с подружками.
Отец переносит новый порядок вещей хуже: выглядит как эктоплазма в депрессии и живет будто на автомате. А кризис тем временем всё продолжается, и люди всё продолжают о нем говорить. Как жилось до кризиса, сколько всего можно было сделать, пока не начался кризис, как всё изменилось с тех пор, как у нас кризис… Взрослые словно ошалелые только и обсуждают, как хорошо всё было до 2008 года и как в 2008-м всё пошло под откос. Будто всё случилось не в этой жизни, а в какой-то другой, где каждое лето можно было ездить в отпуск в разные тупые круизы. А для меня весь их 2008 год — ничто по сравнению с тем, что случилось у нас. История с дедушкой — такой кошмар, что сейчас трудно даже вспоминать о том, какой была моя жизнь до нее.
Казалось бы, всё идет по-прежнему или почти по-прежнему: мы с отцом никогда не ладили и теперь не ладим, матери вечно не хватало свободы, да и теперь не хватает, школа как была мне побоку, так и осталась, а дед всегда любил меня и, думаю, любит и сейчас. Думаю… Но остальное изменилось безвозвратно. Ничто не осталось как было. Ничто, nichts, nothing.
Я прокручиваю в голове, как видео, последнюю неделю хорошей жизни. Потому что жизнь у меня тогда была кайфовая.
Благодаря своей фамилии и хорошо продуманной стратегии я завоевал лидерство в классе.
Насколько я знаю, у всех в классе родители где-нибудь да работают и почти все летают на каникулы в Нью-Йорк и тому подобные места. Но ни у кого и близко нет такой власти и такого положения в обществе, какие тогда были у моего деда. Дед на них свысока поплевывал, на этих «левых богатых».
— Знаешь, о чём на самом деле думают мамаши и папаши твоих одноклассников? Что денег у них полно, но надо делать вид, будто деньги им вовсе не нужны, а в глубине-то души они до смерти хотят, чтобы денег у них стало еще больше. Столько, сколько у нас с тобой, шельмец! — И дед хохотал.
Выбор школы для меня — одно из немногих сражений, где победа осталась за моим отцом. Дед предлагал оплатить мне суперэлитную гимназию, где учатся иностранцы и уроки ведут на английском, и мать была в восторге от этой идеи. Мать от всего в восторге, если не ей за это платить. Но отец уперся. Считаные разы в жизни он так упирался — со школой и еще тогда, когда дал понять деду, что зарабатывает себе на жизнь графическим дизайном и ни от самого деда, ни от фонда ему ничего не нужно. Во всём остальном отца постигает судьба койота из мультика, ну, того, которого пришибает наковальней, взрывает, сбивает автобусом и так далее, — его всегда побеждает дурацкая птица, которая говорит «бип-бип». Или «я в восторге от этой идеи».
Когда я поступил в среднюю школу, то первые дни присматривался, какая у меня там будет роль. Началка осталась позади, теперь надо было как-то себя позиционировать. Я знаю, что я ни разу не лучший ученик, не главный юморист, не самый харизматичный, не самый накачанный (я вообще скорее тощий), в общем, ни в чём я не самый. Но иногда мне в голову приходят удачные мысли — я решил держаться так, как будто моя фамилия не имеет для меня значения. Как будто я скромничаю. Как будто я никогда ею не пользуюсь (хотя я пользовался, и еще как, просто никому об этом не рассказывал). Девчонок это впечатляло. Я им улыбался, делал щенячьи глазки и приглашал в гости, чтобы они посмотрели: внук самого Виктора Каноседы живет без всякой роскоши, ни горничной-филиппинки, ни сауны, ни джакузи. Хоть я сам не понимал, почему отец сглупил и отказался оттого пентхауса с бассейном, который предлагал нам дед, но я притворялся, что одобряю решение отца, и девчонки восхищались:
— Как круто!
Мои самые любимые слова. Пароль к веселому часику на диване — за обнимашками или кое-чем поинтереснее.
Нет. Исправляюсь. Кое-чего поинтереснее не было. Врать не буду — смысла нет.
Но да, с девчонками мы обжимались. И надрывали животы над видео всяких чудаков. В этом мне нет равных — находить всяких чудаков в интернете.
С пацанами я пользовался такой же стратегией, только цель была другая: чтобы меня уважали и считали самым интересным в классе. Мне надо было пометить свою территорию, но так, чтобы меня не воспринимали как угрозу. Напоминать, что я внук Виктора Каноседы, но держаться, будто это не так. Но всё-таки быть внуком Виктора Каноседы.
Они за деньги мне делали уроки, писали всякие сочинения, когда мне было некогда или неохота (дед всегда давал мне деньги без объяснений). Или выгораживали меня, когда я забивал на школу. Меня выбрали заместителем старосты класса, хоть и знали, что мне пофигу. И мы покуривали вместе — из той пачки, которую я якобы стащил у деда. На самом деле дед
