Синькова взяла палочку в руки.
— Это, Леночка, писало, костяное писало! Да какое хорошее! Посмотри-ка. — Она кисточкой осторожно очистила палочку от земли, и Лена увидела на тупом конце палочки вырезанную на кости рыбью голову. — Нам ещё такие не встречались. Ты просто везучая! Ну пойдём покажем Наталье Ивановне. Пусть запишет в журнал.
— Писало? Я видела чехольчик. Это для него? Да?
— Да, писала носили в чехольчиках, которые пристёгивали к поясу.
Пока шли к столику Натальи Ивановны, Синькова рассказывала:
— Ещё давно, когда в Новгороде только начали вести раскопки, археологам часто стали попадаться костяные и металлические палочки. Долгое время учёные не могли догадаться, что это такое. И только потом узнали, что такими палочками в старину писали. Писали ими, конечно, не так, как ручкой или карандашом на бумаге. Ведь бумаги тогда не было. На пергаменте выводили буквы при помощи гусиного пера чернилами, добытыми из ореховой коры. Но пергамент был дорогой. И чаще писали на берёсте — уже безо всяких чернил. Вот этими заострёнными палочками просто процарапывали буквы на специально заготовленных берестяных листках. Однажды даже нашли тетрадку, сложенную из таких листочков.
— А что там было написано?
— Вот то-то и оно-то, что? Учёные не день, не два думали, пока догадались. Сверху на листке — пословица или какое-то изречение…
— Это когда о чём-нибудь говорят коротко и мудро? Нам Нинель Викторовна — наша учительница — объясняла.
— Хорошо вас учит Нинель Викторовна, — сказала Синькова. — Вот и в этой тетрадке тоже ребёнок, наверное, мальчишка, учился писать. Но вместо урока, который ему был задан, написал, баловник, такое, что и учёные люди долго не могли понять.
— Что же он написал? — опять спросила Лена.
— Про какого-то шишела, который куда-то вышел. Нацарапал, будто курица лапой: «Шишел вышел…» А люди учёные головы ломали, пока догадались, что мальчишка просто озорничал. Наверное, и у вас в классе есть такие озорники?
— Есть, — вздохнула Лена. — Пеночкин, например. Он всегда балуется. И даже колючками кидается. Сегодня и в Натку кидал, и в Андрюшу. Вот Андрюша не балуется на уроках. И учится хорошо. Он отличник. Его фамилия Вишняков. А Пеночкин дразнится: «Вишня-Черешня!»
Наталья Ивановна тоже похвалила находку:
— Какая искусная резьба! Это писало принадлежало, наверное, боярину или богатому купцу. На каком горизонте вы его нашли, Людмила Петровна?
— Всё тот же седьмой ярус. Должно быть, двенадцатый век. Только это не я нашла, а наша новая помощница. Это знаете кто?
— Знаю, — сказала Наталья Ивановна, — приятельница нашего Димы.
— Вот как! Этого я не знала. Зато я знаю, что это Леночка, сестрёнка того парнишки — Серёжи из КИСа. Помните, который недавно нашёл мячик.
— Ну что ж, поздравляю! Так и запишем в журнале находок: «Костяное писало. Резное. С изображением рыбьей головы. Седьмой ярус. Дом сапожника на улице Добрыни. Двенадцатый век. Нашла школьница Лена…» Как твоя фамилия? Малявина? Значит… «школьница Лена Малявина!..» Алёша, идите сюда! — окликнула она молодого человека в белой рубашке с фотоаппаратом в руках.
Лена этого Лёшу ещё раньше приметила. Все работают, а он повесил свой фотоаппарат на шею, прогуливается взад-вперёд по котловану и посвистывает. Рубашка белая, брюки чистые, и руки землёй не испачканы. Иногда подойдёт к кому-нибудь, постоит, поглядит, снимет аппарат, щёлк-щёлк и опять повесит его на ремешке. Вот и сейчас Лёша подошёл к столу Натальи Ивановны, наклонился, прицелился, нажал кнопку.
— Ваше задание выполнено! — Это он Наталье Ивановне сказал, да так важно, будто и в самом деле невесть что сделал. А потом повернулся к Лене: — Когда отпечатаю снимки, можешь получить на память карточку!
— Чью карточку? — не поняла Лена.
— Твоего писала! — торжественно ответил Лёша.
— Мы всегда фотографируем интересные находки, а иногда и зарисовываем. Лёша наш главный фотограф и художник, — пояснила Наталья Ивановна.
А Лёша подмигнул Лене и, насвистывая мотив какой-то песенки, пошёл по улице Добрыни.
Это было вчера.
Лене очень хотелось похвалиться находкой. И больше всего, конечно, перед Серёжей. Пусть не воображает со своим КИСом. Серёжа уже был дома — у себя на чердаке. Лена прислушалась — тихо. Значит, Серёжа сидел и сосредоточивался. Во всяком случае, так считала мама, потому что говорила: «У Серёжи ответственная четверть, не мешай ему сосредоточиваться».
Лена решила подождать, пока Серёжа слезет с чердака, но тут пришла Натка и закричала под окном:
— Ле-на! Выходи гулять!
А потом Лену едва дозвались домой, и надо было мыть ноги, и ужинать, и ложиться спать. Вот и получилось, что рассказать про писало она смогла только одной Натке да ещё Пеночкину. Но сегодня Лена была рада, что так случилось. Ей почему-то казалось, Дмитрию Николаевичу это понравилось, что она не хвалится. Теперь, когда мама сказала: «Не выдумывай» — Дмитрий Николаевич отставил стакан с кофе и сказал:
— Не беспокойтесь, Татьяна Сергеевна, Лена пойдёт со мной. Она вчера очень нам помогла. Нашла замечательное костяное писало, вырезанное из моржового клыка, который в то время называли рыбьей костью.
Тут Серёжа перестал жевать и посмотрел на Дмитрия Николаевича. А Дмитрий Николаевич продолжал:
— Эта находка лишний раз подтверждает имеющиеся у нас предположения о торговле, которую вели предприимчивые и смелые новгородские купцы с народами Севера. В эпоху средневековья Европа не имела почти никаких сведений о жизни этих народов. Например, известия той поры о ненцах дошли до нас только от новгородцев.
— Дима, — сказала Лена, — значит, это писало — тоже доказательство?!
— Конечно. И немаловажное! — сказал Дмитрий Николаевич.
А Серёжа так ничего и не сказал. Только посмотрел на Лену, потом на Дмитрия Николаевича, потом опять на Лену, будто видел её первый раз.
Глава первая
На улице стоял Пеночкин. Стоял и смотрел, как Лена с Дмитрием Николаевичем идут через дорогу к дощатому забору, на котором висит табличка: «Посторонним вход воспрещён!» Лена теперь была не посторонняя и даже нашла замечательное писало с рыбьей головой. «Я бы тоже нашёл», — сказал вчера Пеночкин, когда узнал об этом. Натка сказала: «Подумаешь, какое-то писало». А Пеночкин сказал: «Я бы тоже нашёл, — и, шмыгнув носом, добавил: — Если бы меня пустили туда».
Теперь, проходя мимо Пеночкина, Лена сказала:
— Привет!
— Привет, — мрачно буркнул Пеночкин.
Пеночкин сам был виноват. Если бы он тогда не дразнился и не кидался колючками, может, они бы вместе попали в тот день на раскоп. И всё-таки… «Всё-таки это нехорошо, когда двое куда-то идут, а третий стоит и завистливо смотрит им вслед», — подумала Лена. Она оглянулась. Пеночкин всё стоял и смотрел. И тогда Лена сказала:
— Дима, а можно, Пеночкин с нами тоже пойдёт?
— Пеночкин? — переспросил Дмитрий Николаевич.
Лена подумала, сейчас он спросит: «А кто такой этот Пеночкин, как он учится?» Потому что взрослые почему-то всегда спрашивают, «как учится», как будто это самое главное в человеке. Но Дмитрий Николаевич ничего не спросил. Покосился сверху вниз на Лену и разрешил:
— Ладно, пусть идёт.
— Пеночкин! Если хочешь, иди с нами! — крикнула Лена, и Пеночкин радостно заскакал по улице, догоняя их.
В котловане Дмитрий Николаевич сразу же заторопился куда-то по своим делам. Лена опасливо посмотрела туда, где стоял стол Натальи Ивановны, и обрадовалась — Натальи Ивановны не было. И они с Пеночкиным без всяких помех отправились в домик сапожника. Синькова уже сидела на своём месте и просеивала землю. Лена поздоровалась с ней. Пеночкин шмыгнул носом и тоже поздоровался. Синькова посмотрела на Лену и на Пеночкина и сказала:
— Здравствуйте, здравствуйте. — А потом спросила: — Это что же, ещё один помощник явился?
Пеночкин ничего не сказал. А Лена сказала:
— Да!
Пеночкин хоть и хвалился, что найдёт, если его пустят, но не нашёл. А Лена опять нашла. В этот раз она нашла птичку. И вот с этой самой птички всё началось. Так, по крайней мере, мне кажется теперь.
Птичка была неказиста на вид. Вся какая-то облезлая, со всех сторон оббитая, грязно-рыжего цвета. Сделана она была из глины. Это Лена и сама догадалась. Она держала птичку на чёрной от земли ладошке, и её переполняла такая радость, что хотелось завизжать или запрыгать. Но она не прыгала и не визжала, потому что не знала, можно ли визжать и прыгать на раскопе. Она только ойкнула, и то не очень громко:
— Ой, смотрите!
Синькова и Пеночкин сразу поднялись и стали смотреть. И тут вдруг Лена испугалась, что Пеночкину может не понравиться эта птичка, как сначала ей самой не понравились похожие на старые тапочки замечательные поршни, которые шил сапожник в этом самом домике. Но тут на помощь Лене пришла Синькова. Она взяла птичку из рук Лены и осторожно стала обметать с неё кисточкой землю, а потом сказала:
