— Вернулся? Совсем вернулся? Хвала богам! — Он бросился к Тиберию, чтобы обнять его, но, увидев бледную, дрожащую мать, отступил: — Ты оскорбил мать?
Тиберий, жалея, что погорячился, подошёл к Корнелии и, целуя её руки, сказал:
— Прости меня, мать!
Но Корнелия не простила: отвернувшись от сына, она медленно вышла из атриума.
— Что ты наделал? — вскричал Гай, растерянно оглядывая всех. — Ты обидел её?
Тиберий рассказал, как было дело. По мере того как он говорил, лицо Гая светлело, улыбка появилась на его губах.
— Конечно, ты прав, брат, — сказал Гай. — Но ты, вероятно, употребил резкие выражения…
— Я сказал, что не дело женщин вмешиваться в такие дела.
— И это, брат, верно, но ты знаешь нашу мать, и так говорить не следовало.
— Да, я погорячился.
В этот день Тиберий побывал у своего тестя Аппия Клавдия. Выслушав зятя, Аппий Клавдий обещал ему поддержку в сенате, однако сказал:
— На улицах сторонники сената кричат: «Позорный мир!» И, хотя плебс не хочет их слушать, Сципион Назика взывает к чести римлян, напоминая о доблестных обычаях предков. Он требует смертной казни для военачальников и децимации для легионов.
— Но это жестоко!
— Я постараюсь смягчить решение сената, если это будет угодно богам.
На другой день было объявлено постановление сената: мирного договора не утверждать, отправить в Испанию сенатскую комиссию для расследования дела и выдачи неприятелю консула Гостилия Манцина, босого, раздетого, связанного по рукам и ногам; легионеров и военачальников освободить от наказания.
Тиберий, делавший доклад в сенате о положении в Испании, подвергся оскорблениям со стороны Сципиона Назики; огромный, тяжёлый, неповоротливый оптимат был взбешён, глаза его сверкали, лицо пылало.
— Кто это перед нами, отцы государства? — кричал он, наступая на Тиберия. — Не узнаю! Сын доблестного Семпрония Гракха? Мой двоюродный брат? Квестор при консуле? Непостижимо! Нет, это грязный плебей, бродяга, возбуждающий народ в попинах.[111] Субурры, пьянствующий с ворами и презренными…
— Замолчи! — резко прервал его Тиберий. — Всё это ложь, и ты хочешь восстановить против меня не только Сципиона Эмилиана, но и всех отцов государства. Я горжусь тем, что спас от смерти или рабства несколько тысяч римлян!
— Слышите? — загрохотал Сципион Назика. — Гракх в роли спасителя легионов — ха-ха-ха!
Громовые раскаты разнеслись под сводами курии Гостилия, перекошенное яростью лицо Сципиона Назики приблизилось к лицу Тиберия, глаза их встретились. Но Тиберий не отвёл взгляда, только тихо сказал:
— Ты несправедлив… Пусть боги воздадут тебе за это.
Сципион Назика отшатнулся от него, сжал кулаки, но, сдержавшись, отошёл.
После смерти Деция, когда скорбь Тукции улеглась и в доме стало спокойно, в сад пришёл с таинственным видом Нумерий. Сперва он заговорил о цветах, потом о винограде и оливках, о ценах на хлеб и наконец, как будто случайно, обронил несколько слов о восстании рабов.
— Подумать только, — заговорил он, — половина острова охвачена огнём! К Евну убегают даже рабы из нашего города.
— Что ты говоришь? — вскричал Сервий. — А помнишь того нищего с вороной? Говорят, он вербовал рабов в войска Евна.
— Да, это так, — подтвердил Нумерий и тихо прибавил: — Зайди ко мне, есть о чём поговорить.
— Говори здесь.
— Нет, зайди ко мне, — настойчиво повторил Нумерий.
Тукция прислушивалась к беседе мужчин, не вмешиваясь в неё. Последние слова Нумерия особенно обеспокоили её.
И, хотя Тукция продолжала срезать цветы, работа не спорилась, и она, с досадой отбросив нож, пошла взглянуть на детей: мальчик играл ка дорожке, строя из веточек шалаш, а девочка спала в колыбели.
Сервий отправился к Нумерию.
— Не уходи никуда, — приказала Тукция сыну и тихо вышла на улицу.
Из дома Нумерия доносились голоса, и она различила голос мужа, что-то говорившего с жаром, потом голос Нумерия, а затем послышался чей-то резкий, настойчивый голос, часто повторявший «порази меня Юпитер!»
«Где я слышала этот голос? — думала Тукция. — А ведь слышала, я уверена в этом… О боги! Неужели это Аврелий? Ну конечно, он!»
Она подошла поближе к дому соседа и услышала слова:
— Евн борется за свободу. Вожди рабов Ахей и Клеон берут города, уничтожают публиканов[112] и ростовщиков, делят богатства среди рабов. Я убеждён, что римляне будут побеждены, — порази меня Юпитер!
— Об Евне я слыхал, — молвил Нумерий. — Он глотает огонь, творит чудеса!
— Евн стал царём Сицилии под именем Антиоха, — рассказывал Аврелий. — Он учредил народное собрание, назначил туда Аxея и самых умных из рабов…
— Ты поступил, друг, опрометчиво, перейдя на сторону рабов, — с дрожью в голосе сказал Сервий. — Почему ты это сделал?
— Я стою за справедливость, хочу помочь Евну разбить римских военачальников — порази меня Юпитер! — и получить наконец участок земли, в которой всю жизнь нуждаюсь.
— Не обольщай себя, друг, сказочными надеждами, — говорил Сервий, и Тукция радостно прислушивалась к его словам, то утихавшим, то становившимся громкими. — Рим победил Ганнибала, разрушил Карфаген, неужели он не справится с рабами?
— Значит, ты, Сервий, не пойдёшь с нами?
— Это безрассудно, Аврелий! Вам не устоять. Спроси Нумерия, и он тебе скажет.
Однако Нумерий оказался на стороне Аврелия.
— Я больше прожил, чем ты, сын мой, — сказал он обнимая племянника, — и жизнью должен дорожить меньше, чем ты… Сервий говорит, что дело рабов без надёжно, но я не хочу так думать. Ты сам видишь, Сервий, как рабы бьют римлян. Евн руководит своими войсками из Энны, конница Ахея взяла Гиблу, опустошила окрестности Сиракуз, доблестно сражалась у Гелы и Гимеры…
— Всё это так, — согласился Сервий, — но я не могу поверить, чтобы рядом с Римом, на его земле, возникло новое государство, основанное рабами… Ты, Нумерий, старше нас, но рассуждаешь неправильно.
— Богачи разорили меня, я лишился своего участка в Италии и вынужден был искать счастья в Сицилии. А Евн, говорят, раздаёт земли беднякам, которые его поддерживают. Что же удивительного в том, что Аврелий на стороне рабов, а я сочувствую им?
Больше Тукция не слушала и потихоньку ушла. Она тоже не верила, что рабы победят. «Нет, не выиграть рабам войны с Римом, владыкой мира! — думала Тукция. — Но оставаться в Сицилии опасно — война может перекинуться в Тиндарис, и тогда всё будет растоптано тяжёлыми калигами[113] легионеров или уничтожено рабами. Что же делать?»
В этот день она рассказала Сервию о том, что всё слышала, и о всех своих сомнениях.
— Ты знаешь, Тукция, — сказал Сервий, — Аврелий сделал глупость: он бежал с римского корабля, перешёл на сторону Евна…
— О боги! — всплеснула руками Тукция, и глаза её стали печальными. — Он идёт на смерть!
На этом разговор кончился. Но тревога запала в их сердца.
«Борьба будет хуже, чем в Карфагене, — думал Сервий, и решимость покинуть Сицилию всё крепла в его сердце. — Возвратиться на родину — что может быть лучше этого? С нами, наверное, отправится и Нумерий…»
Чёрные мысли не давали покоя, и Сервий, чтобы забыться, сказал Тукции:
— Спой мне что-нибудь, как прежде пела не раз. Тяжело у меня на душе, когда я думаю о родных Цереатах, о Тите, Марии и… даже о Мании.
— И мне невесело, — созналась Тукция. — И всё же слава богам, что мы не рабы!
Сервий вздохнул:
— Да, но мы плебеи, а много ли у нас прав? И мы бессильны бороться с нобилями.
— Не может быть, чтобы жизнь плебея всегда была такой… — Тукция задумчиво положила руку Сервию на плечо. — Я спою тебе песню о братьях, основавших Рим.
Сервию стало ещё тоскливее от песни, и он, прервав её, заговорил о родных Цереатах.
Слушая мужа, Тукция не замечала, как по щекам её текут слёзы. Она тоже стала вспоминать Цереаты, и вдруг лицо её оживилось, влажные глаза весело заблестели, и она засмеялась звонко, заливчато.
— Ты что? — с удивлением спросил Сервий.
— Помнишь, как мы встречались по вечерам в расселине горы? Там ты впервые меня поцеловал, а я чуть не заплакала от стыда и радости. Я убежала. А ты догонял меня в поле, но не мог догнать.
— Как это было давно!
— Ничего, Сервий, мы вернёмся домой и будем жить на родной земле, под родным небом!
Тиберий сидел в атриуме, не спуская глаз с рыбок, мелькавших в водоёме. Тревожные мысли одолевали его. Не пора ли выступить с предложением о переделе земли? Надо возродить свободных землепашцев, пополнить легионы. В Сицилии полыхает мятеж рабов, необходимы силы, чтобы противостоять ему. «Нужда в рабочих руках заставила землепашцев наводнить Сицилию множеством рабов, и рабы своей численностью подавили господ. Римские легионы не могут с ними справиться, терпят поражения».
