Но дело было уже сделано. Утром крестьяне, взглянув на свои поля, увидели, что все посевы погибли. Это грозило смертью, если люди не уйдут отсюда, потому что голод был всегда так же близко от них, как и джунгли. Когда буйволов выгнали на пастбища, голодное стадо увидело, что олени начисто съели всю траву, и разбрелось по джунглям вслед за своими дикими товарищами. А когда наступили сумерки, оказалось, что три или четыре деревенские лошади лежат в стойлах с проломленной головой. Только Багира умела наносить такие удары, и только ей могла прийти в голову дерзкая мысль вытащить последний труп на середину улицы.
В эту ночь крестьяне не посмели развести костры на полях, и Хатхи с сыновьями вышел подбирать то, что осталось; а там, где пройдет Хатхи, уже нечего больше подбирать. Люди решили питаться зерном, припасенным для посева, пока не пройдут дожди, а потом наняться в работники, чтобы наверстать потерянный год. Но пока хлеботорговец думал о своих корзинах, полных зерна, и о ценах, какие он будет брать с покупателей, острые клыки Хатхи ломали угол его глинобитного амбара и крушили большой плетеный закром, где хранилось зерно.
После того как обнаружили эту потерю, пришла очередь жреца сказать свое слово. Богам он уже молился, но напрасно. Возможно, говорил он, что деревня, сама того не зная, оскорбила какого-нибудь бога джунглей: по всему видно, что джунгли против них. Тогда послали за главарем соседнего племени бродячих гондов, маленьких, умных, черных, как уголь, охотников, живущих в глубине джунглей, чьи предки происходят от древнейших народностей Индии – от первоначальных владельцев земли. Гонда угостили тем, что нашлось, а он стоял на одной ноге, с луком в руках и двумя-тремя отравленными стрелами, воткнутыми в волосы, и смотрел не то с испугом, не то с презрением на встревоженных людей и на их опустошенные поля. Люди хотели узнать, не сердятся ли на них его боги, старые боги, и какие жертвы им нужны. Гонд ничего не ответил, но сорвал длинную плеть ползучей дикой тыквы, приносящей горькие плоды, и заплел ею двери храма на глазах у изумленного божка. Потом он несколько раз махнул рукой по воздуху в ту сторону, где была дорога в Канхивару, и ушел обратно к себе в джунгли смотреть, как стада животных проходят по ним. Он знал, что, когда джунгли наступают, только белые люди могут остановить их движение.
Незачем было спрашивать, что он хотел этим сказать. Дикая тыква вырастет там, где люди молились своему богу, и чем скорее они уйдут отсюда, тем лучше.
Но нелегко деревне сняться с насиженного места. Люди оставались до тех пор, пока у них были летние запасы. Они пробовали собирать орехи в джунглях, но тени с горящими глазами следили за ними даже среди дня, а когда люди в испуге повернули обратно, со стволов деревьев, мимо которых они проходили всего пять минут назад, оказалась содранной кора ударами чьей-то большой, когтистой лапы. Чем больше люди жались к деревне, тем смелей становились дикие звери, с ревом и топотом гулявшие по пастбищам у Вайнганги. У крестьян не хватало духа чинить и латать задние стены опустелых хлевов, выходивших в лес. Дикие свиньи топтали развалины, и узловатые корни лиан спешили захватить только что отвоеванную землю и забрасывали через стены хижины цепкие побеги, а вслед за лианами щетинилась жесткая трава. Холостяки сбежали первыми и разнесли повсюду весть, что деревня обречена на гибель. Кто мог бороться с джунглями, когда даже деревенская кобра покинула свою нору под смоковницей!
Люди все меньше и меньше общались с внешним миром, а протоптанные через равнину тропы становились все уже и уже. И трубный зов Хатхи и его троих сыновей больше не тревожил деревню по ночам: им больше незачем было приходить. Поля за околицей зарастали травой, сливаясь с джунглями, и для деревни настала пора уходить в Канхивару.
Люди откладывали уход со дня на день, пока первые дожди не захватили их врасплох. Нечиненые крыши стали протекать, выгон покрылся водой по щиколотку, и все, что было зелено, пошло сразу в рост после летней засухи. Тогда люди побрели вброд – мужчины, женщины и дети – под слепящим и теплым утренним дождем и, конечно, обернулись, чтобы взглянуть в последний раз на свои дома.
И как раз, когда последняя семья, нагруженная узлами, проходила в ворота, с грохотом рухнули балки и кровля за деревенской оградой. Люди увидели, как мелькнул на мгновение блестящий, черный, как змея, хобот, разметывая мокрую солому крыши.
Он исчез, и опять послышался грохот, а за грохотом визг. Хатхи срывал кровли с домов, как мы срываем водяные лилии, и отскочившая балка ушибла его. Только этого ему не хватало, чтобы разойтись вовсю, потому что из диких зверей, живущих в джунглях, взбесившийся дикий слон всех больше буйствует и разрушает. Он лягнул задней ногой глинобитную стену, и стена развалилась от удара, а потоки дождя превратили ее в желтую грязь. Хатхи кружился, и трубил, и метался по узким улицам, наваливаясь на хижины справа и слева, ломая шаткие двери, круша стропила; а три его сына бесновались позади отца, как бесновались при разгроме полей Бхаратпура.
– Джунгли поглотят эти скорлупки, – сказал спокойный голос среди развалин. – Сначала нужно свалить ограду.
И Маугли, блестя мокрыми от дождя плечами, отскочил от стены, которая осела на землю, как усталый буйвол.
– Все в свое время, – прохрипел Хатхи. – О да, в Бхаратпуре мои клыки покраснели от крови! К ограде, дети мои! Головой! Все вместе! Ну!
Все четверо налегли, стоя рядом. Ограда пошатнулась, треснула и упала, и люди, онемев от ужаса, увидели в неровном проломе измазанные глиной головы разрушителей. Люди бросились бежать вниз по долине, оставшись без приюта и без пищи, а их деревня словно таяла позади, растоптанная, разметанная и разнесенная в клочки.
Через месяц от деревни остался рыхлый холмик, поросший нежной молодой зеленью, а когда прошли дожди, джунгли буйно раскинулись на том самом месте, где всего полгода назад были вспаханные поля.
Каа, большой горный удав, переменил кожу – верно, в двухсотый раз со дня рождения, – и Маугли, который никогда не забывал, что Каа спас ему жизнь однажды ночью в Холодных Берлогах, о чем, быть может, помните и вы, пришел его поздравить. Меняя кожу, змея бывает угрюма и раздражительна, до тех пор пока новая кожа не станет блестящей и красивой. Каа больше не подсмеивался над Маугли. Как и все в джунглях, он считал его Хозяином Джунглей и рассказывал ему все новости, какие, само собой, приходится слышать удаву его величины. То, чего Каа не знал о средних джунглях, как их называют, о жизни, которая идет у самой земли или под землей, о жизни около валунов, кочек и лесных пней, уместилось бы на самой маленькой из его чешуек.
В тот день Маугли сидел меж больших колец Каа, перебирая пальцами чешуйчатую старую кожу, сброшенную удавом среди камней. Каа очень любезно подставил свое тело под широкие плечи Маугли, и мальчик сидел словно в живом кресле.
– Она вся целая, даже и чешуйки на глазах целы, – негромко сказал Маугли, играя сброшенной кожей. – Как странно видеть у своих ног то, что покрывало голову!
– Да, только ног у меня нет, – ответил Каа, – и я не вижу тут ничего странного, это в обычае моего народа. Разве ты никогда не чувствуешь, что кожа у тебя сухая и жесткая?
– Тогда я иду купаться, Плоскоголовый, хотя, правда, в сильную жару мне хочется сбросить кожу совсем и бегать без кожи.
– Я и купаюсь и меняю кожу. Ну, как тебе нравится моя новая одежда?
Маугли провел рукой по косым клеткам огромной спины.
– У черепахи спина тверже, но не такая пестрая, – сказал он задумчиво. – У лягушки, моей тезки, она пестрей, но не такая твердая. На вид очень красиво, точно пестрый узор в чашечке лилии.
– Новой коже нужна вода. До первого купания цвет все еще не тот. Идем купаться!
– Я понесу тебя, – сказал Маугли и, смеясь, нагнулся, чтобы приподнять большое тело Каа там, где оно казалось всего толще.
Это было все равно что поднять водопровод-ную трубу двухфутовой толщины, а Каа лежал неподвижно, тихо пыхтя от удовольствия. Потом у них началась привычная вечерняя игра – мальчик в расцвете сил и удав в великолепной новой коже стали бороться друг с другом, пробуя зоркость и силу. Разумеется, Каа мог раздавить сотню таких, как Маугли, если бы дал себе волю, но он играл осторожно, никогда не пользуясь и десятой долей своей мощи.
Как только Маугли стал достаточно крепок, чтобы с ним можно было бороться, Каа научил мальчика этой игре, и его тело сделалось от этого необыкновенно гибким. Иной раз Маугли стоял, захлестнутый почти до горла гибкими кольцами Каа, силясь высвободить одну руку и ухватить его за шею. Тогда Каа, весь обмякнув, ослаблял хватку, а Маугли своими быстрыми ногами не давал найти точку опоры огромному хвосту, который тянулся назад, нащупывая камень или пень. Они качались взад и вперед, голова к голове, каждый выжидая случая напасть, и наконец прекрасная, как изваяние, группа превращалась в вихрь черных с желтым колец и мелькающих ног и рук, чтобы снова и снова подняться.
