Дядя — его пригласили на сбор — сидел у костра на пеньке.
Осунулся дядя за последние дни: паводок, а как-то плотина себя покажет? Выдержит ли напор буйной Талицы? Ведь у дяди, рассудите сами, партийное поручение.
Под глазами у дяди набрякли мешки, он потемнел от загара, и резче стали выделяться морщины у губ, по щекам.
Верка отметила про себя, как дядя внимательно слушал выступления ребят…
А Веня Потапов опять отличился.
Подошла его очередь — он встал, заложил руки за спину и запел. О трех танкистах, экипаже машины боевой. Одни слова Веня пел, другие, когда переводил дыхание, торопливо выговаривал.
Броня крепка, и танки наши быстры,
И наши люди мужества полны…
Володя схватился за голову:
— Что ты делаешь? Прекрати фокусы. Нашел место!
Он оглядывался да дядю, разводил руками: вот народ, с ним разве мероприятие проведешь! Что ни поручи, напутают обязательно…
Веня, красный, с черным торчащим шишом на макушке, размахивал кепкой и, раздувая горло, заводя вытаращенные круглые глаза под лоб, уже не пел, а орал:
Вот солдаты идут по степи опаленной,
Тихо песни поют про березки да клены…
Николай Иванович, прикрыв рот ладонью, беззвучно смеялся.
Ребята, те прямо катались по земле от хохоту.
— Потапов, сядь, — приказал Володя. Исподтишка показал Вене кулак. — Солист выискался. Из погорелого театра. Сбор испортил!
— Ну и сяду… — Веня набычился, сопел, тяжело дыша. — Была мне охота за поджигателей отвечать! Их давно в порошок надо… Мне вон Америка досталась, а там поджигатели — ой-е-ей! О них петь, да? На дурачка напали, да?
— Верно, солдатские песни нам забывать не след, — сказал дядя. — А в Америке, Веня, тоже люди, ты это учти.
Расстроенный Володя тогда объявил:
— Слово Николаю Ивановичу! — и первый захлопал в ладоши.
— Расскажите чего-нибудь! — загалдели ребята. — Расскажите!
Дядя поднялся с пенька, неожиданно предложил:
— Давайте посмотрим вокруг, помолчим…
Будто лаковые, блестели брусничные кочи.
Солнечно светились белые, смуглые в тени березы. Зеленоватые гладкие осины высоко возносили сучья, бархатились на них лиловые сережки. Тихо, ровно шумел лес… Ветер будто рождался здесь, у костра, чтобы отсюда разлететься по белу свету.
Потоки солнца лились на поляну, деревья стлали синие шевелящиеся тени, и казалось, что поляна— вечно живое солнечное сердце леса.
У плотины плескалась вода. Гудел, рокотал, трактор: прокладывал траншею самотечного водопровода. От кузницы летели удары молота. На стройке скотного двора стучали топоры, звенела циркульная пила.
— Это и есть наш мир, — протянув худые руки к костру, сказал дядя. — Веня тут возмущался: «За поджигателей отвечать нет охоты». Д-да… А знаете, живет в Америке одна девочка. Поди, ровесница вам. Вот эта девочка просит маму увезти ее туда, где нет неба…
Ребята зашевелились, придвигаясь ближе к костру.
— Как это — без неба? — послышался шепоток.
— Совсем без неба жить? Зачем?
— Так и просит девочка увезти ее, чтобы не было неба, — повторил Николай Иванович. — Почему? Об этом и хочу потолковать. Раз вы… — Он потер подбородок. — Поскольку все мы отвечаем за мир. Отвечаем за небо, за солнце… Мы счастливее других: нам не надо искать путей борьбы за мир. Если Родина наша крепче — мир прочнее. Слабого-то всяк обидит! — Дядя обвел ребят долгим взглядом, улыбнулся Лене. — И «самотек» Лени— большое дело. А вы как считаете? Тоже ведь вклад в дело мира. Весь труд наш — вклад…
Он помолчал, шевеля пруточком в костре, и продолжил:
— Год назад довелось мне встретиться с Чебыкиным. Он земляк наш.
— Бабушки Власьевны сын! — крикнул Веня.
— Верно, — кивнул дядя. — Он врач. Большой специалист. С делегацией советских врачей Чебыкин ездил в Японию, многое мне порассказал об этой поездке, и я вам кое-что передам из встречи.
…Ночью японская шхуна «Фюкуру-Мару» закинула сети и стала на якорь километрах в ста пятидесяти от острова Бикини в Тихом океане. Свободные от вахты рыбаки занялись завтраком.
Внезапно по глазам их полоснул ослепительный свет. Вздыбился над мирным покойным океаном огненный шар. Он был огромен. Он жег и слепил, неизмеримо более яркий, чем солнце. Он вспухал и медленно меркнул, по сторонам его сверкали змеи молний…
— Солнце взошло с запада! — испуганно метались рыбаки по палубе.
Грохот потряс суденышко. Дрожали мачты. Шхуна трещала и билась на волнах.
А наутро небо обрушило тучи пыли.
Пыль скрипела на зубах, рыбаки кашляли и задыхались.
Так американские империалисты совершили чудовищное преступление, провели взрыв водородной бомбы. Сотни жителей Маршалловых островов заражены радиоактивной пылью, выпавшей после взрыва на острове Бикини. Скольких из них — женщин, стариков, детей… — голос Николая Ивановича звучал отрывисто и гневно, — особенно детей, ждет одно — смерть… Один из экипажа шхуны «Фюкура-Мару» Айкици Кубояма — уже погиб.
Дядя обнажил седую голову.
Далеко за дремучими лесами, за горами и морями— Япония, где безвестно жил Айкици Кубояма.
Ребята встали, чтя его память.
— А ведь ту пыль по небу куда угодно может занести! — вдруг сказал Леня.
Светились березы на пригреве, шелестели клочьями сухой бересты. Настоем смолы дышали мохнатые елки, и по серым морщинистым их стволам, шелестя лапками, бегали проворные муравьи.
Чистой студеной водой, скопившейся у подножий деревьев, молодой травой, прелыми прошлогодними листьями влажно пахла земля. Милая щедрая земля под сияющим небом.
Глава XVI. Гвардейская бригада
Вот несчастье: Пипик стал худеть. Сидел, тоскливо нахохлившись. На грудке поблекли румяна.
Напуганная Верка притащила его показать Петру Петровичу: что с ним? Петр Петрович, не долго думая, выпустил снегиря в форточку. Сперва Пипик бывал под тополями на кормовом столике. А, оправившись, скрылся в леса…
Пусты клетки в зеленой лаборатории на втором этаже. Летают звонкоголосые свиристели, наверно, в сырых ельниках за Зимогором, хлопочут о гнездах. С зайцем ребята расстались еще по снегу: пусть его скачет на воле, наш Разбегаюшка!
Леня принес в школу связку железных грабель— отковал их с батей в кузне. Николай Иванович, как убеждал Леня — по-родственному, устроил дядю Павла в колхоз кузнецом.
Работа была на совесть, Леню хвалили.
— Чего вы… — тянул он в ответ, счастливо блестел зелеными глазами, застенчивый и робкий мальчик. — Да мне Николай Иванович по-родственному такой инструмент подарил — самолет отковать не задача! Полный набор: одних ручников трое, и тисочки слесарные есть!
Из сарая под тополя вынесены и расставлены столы и скамьи. Будто класс под тополями, только крышей — небо. И здесь проходят уроки ботаники…
И, конечно, опять Веня отличился. Сделал ему Петр Петрович замечание:
— Ты что, ворон на уроке считаешь?
— Не-е! Я грачей, Петр Петрович! — засмеялся Веня.
Известно, посмешить сам не свой.
На тополях грачей — поди, десятка два. Из одних гнезд торчат черные хвосты грачих, севших на яйца, остальные гнезда спешно достраиваются, гомон, крик стоит над тополями, и крыша школы вся побелела — закапали ее грачи сверху.
А самая главная новость: открыта Талицкая ГЭС. Открыта и дает ток!
Председатель Родион Иванович, куда бы ни шел, ни ехал, непременно привернет к станции. Он принес к ее тесовому крылечку половик, ворча на монтеров: успеете нахалявить! Он прибил к дверям медную ручку и Веню заставил натереть ее кирпичом. И все посматривал критически на крышу:
— Надо было шифером покрыть, оно бы и поприглядней было.
Леня, объясняя поведение Родиона Ивановича, сказал:
— А чего? А ничего особенного. Мне мамка в прошлом году купила перочинный ножичек. С двумя лезвиями и шильцем. Я уж его обиходил: то наждаком потру, то на бруске поточу. Только и делал, что в карман лазил: тут ли ножичек? Два лезвия в шильце… понимать надо!
Ветер срывает с арки при въезде на плотину еловые ветки, сорит жухлыми сухими иголками. Ревет, ропщет Талица, кипит у плотины, взбивает пену. Трещат кумачовые флажки, украшавшие арку в день открытия станции. Быки плотины чуть подрагивают, и эта волнующая дрожь передается берегу.
Провода гудят.
Гудят, гудят…
Их стало больше, проводов, и новенькие столбы линий энергопередач бегут с берега станции ко всем деревням колхоза — и к фермам, и к мукомольной мельнице, и к избам.
Что-то весеннее, радостное слышалось Верке в гуде проводов. Как в пенье жаворонков, как в крике грачей, со всех крыльев поспевавших за тракторами, пахавшими поля…
Ее приняли в «гвардейскую бригаду». Тут же, на плотине. Значит, в воскресенье — в поле. Боронить пашню. А как это делается? Верка думала, думала: ночь плохо спала. Вене с Леней и Маней что — они знают, они каждую весну работали на бороньбе. Они ж деревенские, у них опыт!
