И потом, если бы пианино или скрипка, можно было бы ещё стать серьёзным музыкантом. Но с твоей гармошкой!
…После «гармошки» Филипп не разговаривал с мамой два дня, а потом она не выдержала.
— Ты упёртый, — сказала, — и всё равно сделаешь по-своему. А ссориться с тобой я не хочу; делай как знаешь.
Филипп не ответил, вернее, ответил не словами — достал инструмент и заиграл Баха.
И когда отзвучала последняя нота — сказал:
— Это называется аккордеон.
И мама пошла печь блины, а папа сказал: «Ешь побольше, в общежитии никаких блинов не будет».
И Филипп удивился — как, оказывается, можно сказать «Да, поедешь учиться, мы тебя поддержим» — с помощью блинов.
В музыкальном училище сразу же, с вступительных экзаменов, почувствовал себя на месте. Очень понравился учитель — тем более раньше Фёдор Алексеевич учил Матвея — а теперь и Филипп у него учится, выходит, они с Матвеем стали «братьями». И даже в общежитии нравилось: главное, сразу же появились и Костя, и Артём — а ведь в школе Филипп очень долго и тяжело сходился с людьми. И потом, в школе всё равно чувствовал себя немного отдельно от всех; а тут — нет. Не отдельно.
В сентябре из школьных чатов вышел, без сожаления, — резко стало неинтересно. Зато начал слушать много музыки — новой, незнакомой. В прошлом году он даже и не догадывался, что это такое на самом деле — аккордеон.
Домой приезжал на выходные, и это было удивительно хорошо: мама пекла блины, они смотрели кино и разговаривали; и главное: родители совсем перестали его воспитывать. Просто разговаривали, как с человеком.
В ноябре родители заболели. Мама перенесла вирус легко, а папа тяжелее — и тест раз за разом показывал положительный результат. Засели на карантин, и Филипп не приезжал целых полтора месяца. Боялся даже, что и на Новый год не получится, — но тут наконец папа выздоровел.
И вот Филипп приехал к ним на каникулы — уже не просто, а с первой сданной досрочно сессией, с честной пятёркой по специальности, и по остальным предметам — без троек, а не как в школе. Приехал к ним, не к себе. В гости. Хотя и общежитие тоже не назовёшь домом. Как будто теперь у него нет дома, он в пути, в дороге. И ему нравилась эта неопределённость, и впереди — всё что угодно может быть.
Когда он шёл домой с электрички и зашёл во двор — с удивлением обнаружил, что за эти полтора месяца огромный дуб стал обычным деревом, дом уменьшился. И папа очень похудел после болезни. Правда, блины были как раньше; но невозможно же их есть каждый день с одной и той же радостью?
Сходил к Матвею Сергеевичу, а больше ни к кому и не хотелось. И через пару дней Филипп вдруг понял, что не знает, куда себя деть. Потому что разговоры все переговорили, а сидеть в телефоне как-то неловко — не за тем же он приехал домой. Поэтому когда папа предложил — пойдём на лыжах! — Филипп обрадовался. Конечно, пойдём!
* * *
Коньковым ходом ходить так и не научился. Просто шёл по лыжне, не очень быстро — но всё же хорошо. А в детстве, лет в пять, когда его только-только поставили на лыжи, он больше всего любил ходить не на скорость, а протаптывать лыжню. По целине, по ровному белому снегу. И ещё делать всякие рисунки лыжами: шлёп, шлёп. Буквы, цветы… И потом придумывать, как выйти из рисунка — не оставляя лишних следов.
Но сейчас нравилось именно ехать по лыжне; снег был идеальный, скользил и не прилипал. Как же здорово! Просто — двигаешься, видишь деревья в снегу и ни о чём не думаешь. Только музыка в голове.
Это случилось недавно — Филипп стал слышать музыку, которой ещё нет. То есть — свою. Иногда пробовал играть, но руки мешали: получалось не то и не так, в голове — гораздо лучше.
Сейчас он шёл за папой, видел его красную куртку впереди и думал без слов, просто сочетаниями звуков. И это было хорошо — ничего не надо говорить, но они с папой вместе.
Да, вместе, — и папа тоже чувствует этот лес, и можно было спросить: видишь, как красиво? И он ответит: вижу — но вслух говорить ничего не нужно, всё ясно и так.
Лес никогда не был одинаковым, всё время менялся. И Филипп не смотрел специально, но всё замечал — будто картинки проходили сквозь него. Вот пень, на нём — снежная шапка странной формы, будто какая-то голова, памятник. Вот — длинный пласт снега свесился с ветки, как удав. Вот птица поползень бежит по стволу. А вот ключики на красной верёвочке, кто-то потерял — а кто-то нашёл, повесил на ветку. Наверное, в прошлом году повесил или ещё раньше — они успели заржаветь и уже ничего не откроют.
Ключики. Филипп вспомнил, как пропал ключ от двадцать второго класса, его все искали, возмущались — а потом Филипп нашёл его у себя в рюкзаке. И так стыдно было, и он не мог уже просто отдать его — оставил на подоконнике в туалете. И потом делал честное лицо, удивлялся, когда они нашлись.
Вообще за ключами в училище шла целая охота. Всем нужен был свободный класс — заниматься. И классов всегда не хватало.
Можно было сидеть внизу, ждать очереди — пока освободится класс, какой-нибудь педагог сдаст ключ. Или договориться с другим студентом: ты ещё долго будешь? Оставь мне потом ключ!
А можно было просто пройти по коридорам и случайно найти свободный кабинет. Но если ты занимаешься в таком случайно найденном пустом классе — тебя мог выгнать человек с ключом, это было такое право на класс: «У меня ключ!» Филипп с удовольствием освоил эту охоту и довольно быстро разобрался во всех тонкостях.
