Часть 16
Волк, который съест барашка
— Не буду сидеть, — проворчала Кьяра.
— А под «Барашка Шона»?[4]
— Нет!
— Ну пожалуйста, малыш, нам надо с тобой досидеть ещё пять минут.
Строго говоря, Кьярка уже просидела время, которое ей прописал педиатр. Десять минут. Но я вычитала на упаковке с кремом, что лучше, если крем побудет на коже пятнадцать минут. Поэтому я включила второй диск «Шона» и снова усадила Кьярку на колени. Лучше подержать крем подольше. Мне совсем не нравится, как выглядит её нога. Красные прыщики расползаются по всей коже, а кое-где она уже успела расчесать их до крови.
— Не хочу Шона, — губы у нее выгнулись полумесяцем и задрожали, — вон там волк! Он съест барашка!
Она указала пальчиком на окно.
— Это не волк, это ветер, солнышко, — я поймала и поцеловала её пальчик, но она всё равно хмурилась.
А холодный мартовский ветер и правда распоясался за окном. Гудел так, словно пытался снести балкон.
— Давай ещё чуть-чуть посмотрим, а потом я покатаю тебя на одеяле, — предлагаю я.
— Мама не разрешает. Мама будет сердиться. Пол грязный.
— Ну на пледе. Давай?
— А плед чистый?
— Ага.
Она тут же светлеет. Везёт же, умеет так быстро переключаться. Вот она уже смеётся над тем, как Шон платит за пиццу живой лягушкой и как продавец на радостях целует эту лягушку, а та с ужасом на него косится.
А я всё думаю: надо было уточнить — хотя плед чистый, пол-то всё равно грязный? Получается, мы вроде как обманываем маму? Она же сердится, когда что-то таскают по грязному полу…
«Ну и пусть сердится, — думаю я в конце концов, — как могу сидеть с Кьяркой, так и сижу».
Ощущение от того, что я делаю втихаря от Татьяны то, что ей не понравится, если узнает, — странное.
Вроде как неловкость. Но и радость, что ли. Не потому что не понравится Татьяне, а потому что нравится Кьяре.
У меня нет желания расстраивать Татьяну. Иногда, когда Кьяра особенно громко смеётся или крепко обнимает меня, я даже испытываю благодарность к её маме. Хорошо, что она позволила мне сидеть с её дочкой. Иначе я бы сходила дома с ума от мыслей и переживаний о папе. А заботиться о Кьяре мне нравится. Я сразу чувствую себя сильной. С ней я учусь тому, что умеет папа, — распрямлять стальные клетки. Так что, нарушая правила Татьяны, я испытываю стыд, но мне так хочется, чтобы Кьяра веселилась.
Поэтому я почти с чистой совестью врубаю «Рок-сет»[5] на полную громкость:
«If you had one wish, what would it be?
If you had one wish, would it be about me…»[6]
Мне кажется, Татьяне и громкость бы не понравилась, и текст. Но меня это только подгоняет — как будто ветер дует в спину, а я на санках несусь с горы, подпрыгивая на кочках. Как тогда, с Андрюшей. И снова неловкость. Человек доверил мне своего ребёнка, а я громкую музыку включаю. Но Кьяре же нравится!
Так меня пробрали и музыка, и эти нарушения, и Кьяра, которая хохотала, как мешочек со смехом, пока я возила её на пледе по полу, что я даже сама начала приплясывать.
И даже поглядывала в тёмное окно. Руку вверх, потом рисуешь в воздухе круг. Я даже подумала, что, если перенести меня прямо сейчас на школьную дискотеку, я неплохо смотрелась бы в круге танцующих. Не то чтобы кто-то упал в обморок, но меня бы не отличали от остальных. Может, я не казалась бы себе такой страшной?
— Лиса! У тебя касивое платье! — закричала Кьяра, переворачиваясь со спины на четвереньки и хватаясь за плед.
— Да? — спросила я, оглядывая старую застиранную серую футболку с дыркой на груди и со следами яблочного пюре, которым она меня закидала. — Спасибо, ты у меня тоже красавица!
Она правда была хорошенькой — с блестящими глазами и прилипшими ко лбу светлыми волнистыми волосами, в розовых лосинах и белой футболке с Микки-Маусом. Она смотрела на меня с таким обожанием, что мне захотелось ей поверить.
Ну, красавицей я всё-таки себя не назову… И эта футболка — не платье, как ни крути.
Но в целом-то я похожа на обычную девчонку, которая танцует под музыку со своей младшей…
Стоп.
Не со своей.
Я вдруг выронила уголок пледа.
— Ещё! — закричала Кьяра. — Я хочу ещё!
Но я не могла заставить себя поднять плед. Меня вдруг пронзила мысль. Знала я об этом всегда, но по-настоящему дошло только что.
Кьяра ведь мне не сестра… И не мой ребенок. Она вообще мне никто. Через пять-десять лет она вырастет и забудет про меня. Разве помнят тех, кто возился с тобой, когда тебе было три года? Или даже пять… Если это не родственник.
Я вдруг ощутила боль. Жуткую боль в груди. Как будто там пробили дырку. И в ней дует ветер. Ветер-волк, который съест барашка. У-у-у!
Вопрос, который нельзя задавать
— Ещё!
— Кьяра…
Вопрос закрутился у меня на языке. Так и хочет спрыгнуть вниз, на девочку. Девочку с огромными серьёзными глазами.
Но я ему не даю. Нельзя, нельзя! Лизка! Дура! Ты не имеешь права задавать ребёнку такие вопросы. Она же маленькая. Нельзя ни в коем случае. Вопрос нарушит какой-то там баланс, и вообще…
— Кьяра! Ты кого больше любишь — маму или меня?
И зажала рот рукой. Когда произнесла эти слова.
— Музики нету, — сказала Кьяра хмуро, — а, нет! Опять! Опять музика!
И заиграло «Спать в твоей машине». Я подошла и выключила.
— Лисаааааааа!
— Маме не понравится. Эта песня — не для деток. Давай и плед уберём.
— Лиса…
Она дёрнула меня за руки и заставила сесть на пол. Села я, конечно, на зелёного поющего ежа, у которого и так вывалился один глаз и оторвались передние лапы, но он был ёж-оптимист и радостно запел прямо под моей попой: «Включи-включи скорей меня, мы будем танцевать!»
Я схватила его, выключила звук, однако ёж продолжал радостно вращать оставшимся глазом.
— Поцему ты гусная? — спросила Кьярка, взяв моё лицо в ладошки.
Я выронила ежа, и у него отвалилась задняя лапа. И всё же он подмигнул мне. Я пожала плечами.
«У-у-у», — гудела в дырке невозможная любовь к этой маленькой девочке, которая скоро забудет меня. У неё мама-балда и брат-растяпа, но она всегда будет любить их больше всего на свете, просто потому что они ей мама и брат. А что бы я ни делала, какие домики под столом и пластилиновые овощи, для кукол ни придумывала, я ей — никто.
— Я тебя юбью, — сказала Кьяра и сунула мне в рот пальчик.
Я прихватила его легонько зубами. Солёный.
Ее слова на секунду прикрыли гудящую дырку. Но только на секунду. В следующее мгновение их выдуло оттуда свистящим ветром.
Всё, привет.
Волк съел барашка.
Потом пришла Татьяна.
— Мамоцька! Мамоцька!
— Как я люблю, когда ты меня так называешь, детка!
Я не стала говорить Татьяне, что Кьяра просто посмотрела утром «Ариэтти из страны лилипутов»[7], где главная героиня полчаса ищет маму и вопит: «Мамочка! Мамочка!» Это было бы жестоко. В конце концов, Татьяна не виновата в том, что она — мама Кьяры, а не я.
Татьяна плюхнулась на пол, расстегнула шубу и распахнула Кьяре объятия. Та влетела в них и прилипла, как мячик-лизун, который прилипает к любой поверхности. Спрятала голову у Татьяны на плече и затихла. А Татьяна гладила её по спине, улыбалась и смотрела вперёд.
— Я счастлива, как же я счастлива, — выдохнула она.
Счастье Татьяны, я видела, на самом деле не имеет отношения к моей девочке, оно принесено откуда-то извне, из ресторана, пахнет смесью мужских и женских духов, звенит, как кокетливый смех, шуршит, как деньги, поёт, как обещание надежды. И ещё оно явно связано с большим белым бумажным пакетом, который Татьяна поставила рядом с собой. С белым пакетом, на котором написано название огромного и очень крутого магазина.
«Прекрати ей завидовать, — сказала я себе строго, — Кьяра же сказала, что любит тебя!»
— Я тебя босе всех юбью! — вдруг заявила Кьяра.
Тихо сказала, но я услышала. И в груди завыло: «У-у-у»!
«Не буду я при них плакать», — сжала зубы я и схватила сумку.
— Лиза! А бельё ты не вытащила? — удивилась Татьяна вслед. — В чём же я завтра пойду?
— «Ответы-мейл-ру». Наберите и спросите, в чём.
— Что?!
Но я уже хлопнула дверью.
Нажала на кнопку лифта. «У-у-у», — загудел лифт.
«Нашла тоже умпа-лумпу[8], — бормотала я сквозь сжатые зубы, — бельё, плед, пол… Может, ей ещё шнурки погладить?! А жареной морковкой в неё не плюнуть, нет?!»
Загудел телефон. Татьяна. Ну что ещё?! Я пыль не протёрла на балконе? Варенье из лепестков роз не сварила?!
— Лиза, я только что говорила с доктором, — чуть растерянно сказала Татьяна, — ему не нравится, как я описываю Кьярину ногу. Он хочет видеть нас завтра в час. Поедешь с нами?
