— Рассказывай, — говорит она и показывает на пустой стул для посетителей.
Я не знаю, с чего начать.
— Кажется, было воскресенье, — неуверенно начинаю я. — Вам ведь знакомы такие тихие воскресные дни, когда пыль застывает в воздухе, а часы тикают все медленнее? А дальше я не знаю, — говорю я и замолкаю. — Хотя это мог быть и понедельник.
— Все будет хорошо, дорогая, — говорит Гун-Хелен. — Вот увидишь, все будет хорошо.
Гун-Хелен исчезает. «Чертов кролик, — думаю я. — И эта Гун-Хелен. Сначала появляется, потом исчезает и оставляет меня гнить тут в одиночестве».
— Я пожалуюсь на тебя в Управление среднего образования! — кричу я в пустоту.
* * *
Когда снова открываю глаза, понимаю, что сижу за столом. Вкусно пахнет рублеными котлетами с луком, мама мертвого семейства передает мне миску с вареной картошкой, от которой идет пар.
— Спасибо, — говорю я и накладываю себе на тарелку семь крепеньких картофелин с несколькими кисточками укропа, затем передаю миску сестре-близнецу, сидящей рядом.
— Меня зовут Мимми, — говорит она и улыбается.
— Юдит, — представляюсь я. — А ты, должно быть, Кайса? — спрашиваю я сестру Мимми. Та озадаченно смотрит на меня своими похожими на маслины угольно-черными глазами.
— Откуда ты знаешь?
— Я особенная, — отвечаю я и протягиваю ей руку. Кайса громко смеется и говорит:
— У тебя талант, Юдит.
— А я считала вас мертвыми, — говорю я.
* * *
Когда я открываю глаза, понимаю, что умерла, и это прекрасно. Расстегиваю молнию, сбрасываю с себя тело и кидаю его в корзину для грязного белья. Наконец-то свобода! Я бегу к ангелам, но они говорят мне, что я ошиблась.
— Ты же обычная птица, — говорят они.
Я присаживаюсь на край облака и грущу. Ко мне подлетает маленькая девочка-ангел. Она посасывает большой палец, в другой руке держит игрушечную собачку.
— Почитаешь мне? — просит она.
Я терпеливо объясняю ей, что здесь нет книг. Тогда она просто кивает.
— У тебя есть ангел-хранитель, — говорит она. — Ты умерла не по-настоящему.
С этими словами она спихивает меня с облака, и я падаю, падаю, пока желудок не сжимается от головокружения.
Я открываю глаза, и меня тошнит.
Вытерев рог тыльной стороной ладони, я замечаю, что лежу в кровати. От удивления тело словно цепенеет. Я закрываю глаза. Долго лежу неподвижно и прислушиваюсь. Кругом тишина. Чувствую щекой мягкую подушку, вспоминаю, что с тех пор, как я последний раз лежала в постели, прошла вечность. Не слышно никаких звуков: ни поскрипывания ступеней, ни торопливых маминых шагов, ни болтовни телевизора, ни приглушенного гула работающего холодильника, никаких привычных шумов. Сегодня мог бы быть вторник, но по всему совсем не похоже. Даже по вторникам не так тихо. Я понимаю, что это значит. Надежда, мелькнувшая было в моем сердце, когда я почувствовала тепло простыни, погасла.
Я не дома в своей постели.
Это не кошмарный сон.
Все продолжается.
Я медленно открываю глаза. Светло. Я вижу розовых и голубых птиц. Осторожно поворачиваю голову и вижу письменный стол, красное кресло-мешок, белый ковер. Я лежу в комнате. Эта комната не моя. Здесь жила одна из сестер-близнецов. Та, которую звали Мимми. Я вижу фотографии пони Леди, частично закрывающие птиц на обоях.
Я снова закрываю глаза. Пытаюсь собраться с мыслями. Ничего не получается. Открываю глаза. Птицы остаются на месте. Почти весь потолок покрывают желто-голубые банты. Кругом тишина. Странная такая тишина. Тут я вспоминаю, как падала и падала. Как провалилась под землю и ударилась затылком… Теперь все сходится. Я умерла и лежу в кровати в доме, где все мертвы.
Чувствую облегчение. Намного проще, если знаешь, как обстоят дела. Подумать только: умереть и после смерти оказаться в загородном доме! Никогда бы до такого не додумалась. Чувствую боль в затылке. Когда мои пальцы прикасаются к больному месту, я понимаю, что сильно ушиблась. Боль нестерпимая. Странно, я всегда считала, что мертвые не чувствуют боли. Наверное, я на какое-то время оглохла, потому что вдруг слышу какой-то звук. Это торопливые мамины шаги. Скрип ступеней. С тихим вздохом открывается дверь. Дверь в мою комнату…
* * *
Я с удивлением вижу Гун-Хелен. Как-то все это нелепо. Мне всегда казалось, что в мире мертвых больше порядка. Гун-Хелен осторожно присаживается на край кровати. Кладет руку мне на лоб.
— Тебе лучше, дорогая?
— Ты не моя мама, — говорю я.
Гун-Хелен странно улыбается.
— Ты уверена?
— Где мама с папой?
— Ты встретишься с ними позже.
— Что, все умерли?
Гун-Хелен внимательно на меня смотрит, но ничего не отвечает.
— Где мои друзья?
— С ними все в порядке.
— Они живы?
— Скоро увидим.
— А Умник, моя свинья?
Гун-Хелен вдруг начинает смеяться.
— Эта свинья доставляет всем массу беспокойства, — говорит она.
— Умник — умный, — говорю я.
— Ты не все правильно понимаешь, но, когда встретишь других, поймешь.
— Других умерших?
— Других из «Зеленого круга».
Мне нужно время, чтобы все обдумать, но я по-прежнему не понимаю, что она имеет в виду. Я помню, что в школе Фогельбу мы организовали тайное общество под названием «Зеленый круг», но до сих пор не знаю, в чем его задачи.
— Я хочу отдохнуть, — говорю я и закрываю глаза.
* * *
Проснувшись, я опять чувствую запах еды. «Рагу с мясом», — думаю я и осторожно поворачиваю голову в поисках источника запаха. Наконец я понимаю, что он исходит от рвоты на подушке.
Гун-Хелен исчезла. Хорошо, что ее нет, — она порядком меня запутала. Кругом та же тишина, что и раньше. Дождь прекратился. Поэтому-то так тихо.
Вдруг я слышу шаги на лестнице. Не Гун-Хелен, не мамины или папины. Мелкие легкие шажки, которые я не узнаю. Дверь со вздохом открывается, и на пороге возникает Мимми.
— Тебе лучше? — спрашивает она.
Я смотрю на нее и киваю.
— Где Леди?
Мимми смотрит на меня серьезно и произносит:
— Это долгая история.
* * *
Когда я встаю с кровати, голова идет кругом. Я сажусь на край, выпрямив спину. Снова встаю и чувствую себя немного лучше. Боль в затылке почти прошла. Медленно ступая, я спускаюсь по лестнице и захожу на кухню. За столом сидит Бендибол. Я не верю своим глазам.
— Что ты здесь делаешь?! — кричу я и бросаюсь его обнимать.
— Я так рад снова видеть тебя, Юдит, — отвечает он.
— Что происходит? — спрашиваю я.
— Все встало с ног на голову, — отвечает он.
— Я живу в другом мире, но ты ведь живешь в том же самом, — говорю я и улыбаюсь.
Бендибол кивает.
— Ты всегда была умной девочкой.
— Какой сегодня день? — спрашиваю я.
— Среда, седьмое марта, первого года.
— Ты видел наш календарь?
Бендибол кивает.
— Чудесная идея.
— Спасибо. А ты статую видел?
Он снова кивает.
— Молодцы, — говорит он. — Но вы не поняли. Не будет никакого корабля. Вы должны сами сделать всю работу.
— Какую работу?
Но Бендибол не отвечает. Лишь серьезно на меня смотрит.
— Вам нужно быть осторожными. Похоже, будет война, — говорит он, встает, надевает старый велосипедный шлем и уходит прямо сквозь стену…
После долгого совещания мы решаем остаться на ферме. Все согласны, что лучшего места не найти. У нас есть крыша над головой, дровяная плита на кухне, баки, полные дождевой воды. Есть возможность защитить себя, если вдруг появятся враждебно настроенные люди.
Габриэль с Дэвидом нашли наш календарь неподалеку от лагеря, и Габриэль прибил его над входной дверью.
— Вот теперь они живут здесь как цивилизованные люди, — довольным тоном говорю я.
— Кто — они? — спрашивает Дина.
Мне уже гораздо лучше. Я стараюсь не думать о своем провале в памяти — с того момента, как я упала в подземный туннель, до того, как ребята нашли меня в кровати. Я сказала им, что просто зашла и прилегла погреться. Теперь я брожу по двору, украдкой выискивая скрытые ямы, и зову Умника.
— Наверное, он испарился, — говорит Дэвид. — Жизнь вышла из него, как воздух из шарика.
— Не шути так! — сердито говорю я.
— Я и не шучу! — огрызается Дэвид.
Габриэль снимает нашу ссору на видеокамеру.
— Прекрасная сцена! — восклицает он, искренне пытаясь подражать голосу Ингмара Бергмана.
— Заткнись, идиот! — кричу я на него.
* * *
Я открываю дверцу дровяной плиты и заглядываю внутрь. Там все черно от копоти. Должно едко пахнуть старой сажей, но запаха нет. Я выпрямляюсь, осматриваю кухню и обнаруживаю на мойке рулон бумажных полотенец. Отрываю кусок примерно в метр длиной, скатываю его в комок и засовываю в плиту. Сверху кладу горсть хвороста и поджигаю бумагу зажигалкой Дины. Огонь вспыхивает сразу, и я удовлетворенно закрываю дверцу. Так делала моя бабушка. Из щелей конфорок пробивается дым и клубами расплывается по кухне. Я быстро оглядываю плиту в поисках задвижки, нахожу и изо всех сил стараюсь ее сдвинуть. Наконец задвижка с ворчливым скрипом открывается. Огонь в плите погас, и я снова комкаю бумагу и поджигаю.
