— Во что? В то, что там написано?
— Ага.
— Не верю, конечно. Но… интересно.
— Жаль, — очень огорчился Чак. Мне стало неудобно.
— Ну как я могу верить? — извиняясь сказал я. — Как я могу верить в какой-то там ковер-самолёт или летучий корабль, когда сейчас ракеты в космос летают, да и я сам на реактивном самолёте с папой летал?! Что там тот ковер-самолёт против ИЛ-18! Или волшебное зеркальце, в котором видно, что где делается. А у нас цветной телевизор дома… Ну как я могу верить?
— А что такое сказка? Как ты думаешь?
— Ну… сказка… это… это… — сказка. Выдумка.
— А почему она живет, эта выдумка? Давно уже реактивные самолёты, космические ракеты летают, давно телевизоры цветные, а сказки о коврах-самолётах и о волшебных зеркальцах до сих пор печатают, и люди их читают. А?
— Ну, потому что… просто интересно.
— Нет, друг мой дорогой. Потому что это — искусство, творения воображения, творческой фантазии народа. И не было бы ни реактивных самолётов, ни космических ракет, ни цветных телевизоров, если бы не было сказок. Когда бы далекие наши предки не мечтали об этом, не облекали свои мечты в сказки, в сказочные образы.
— Наверно, — вдруг поняв, согласился я. — Конечно, если бы люди не мечтали, они бы не стремились всё это сделать.
— То-то и оно! — обрадовавшись, улыбнулся Чак. — Сказки — точно такая же реальность, как и всё другое. Это — создания реального творческого воображения народа, наших далеких-далеких предков. И они бессмертны, они будут жить всегда, пока будут жить люди, пока бьет ключом их фантазия. И вот… — Чак снова заметно заволновался. — Когда я был совсем маленький, бабушка рассказывала мне сказки. И героем этих сказок чаще всего был добрый, симпатичный леший Елисей Петрович. По-моему, бабушка его сама выдумала. Он помогал пташкам и зверям, выручал их из беды, защищал от злых сил. Я так полюбил Елисея Петровича, что представлял его как живого. Он часто снится мне и теперь. И вот я решил обратиться к нему за помощью…
— Как это? — волнение Чака передалось и мне. Я почувствовал холодок в груди.
— Понимаешь… Я мог бы и сам. Но с ним мне будет легче. Легче фантазировать, Вот ты же хочешь побывать у предка старого Хихини козака Тимохи Смеяна?
— Хочу.
— Но, чтобы проникнуть во времена, в которых я не жил, моих воспоминаний, моей памяти не достаточно. Тут требуется уже, кроме моих знаний о том времени, еще и мое воображение, которое есть частичка той творческой фантазии народа, что живет с незапамятных времен и что творила сказки. И твоё воображение. Ты должен поверить в то, что я буду внушать тебе. Так, как веришь во сне, когда с тобой происходят даже самые удивительные вещи. Они могут удивлять тебя, но ты веришь в их реальность. И лишь, проснувшись, понимаешь, что это был сон. Да и когда ты смотришь хороший фильм-сказку, ты же не думаешь всё время: «Так не бывает.» Ты поддаешься искусству кино и живешь в его мире. Поэтому постарайся верить. Хорошо?
— Ну, я… постараюсь.
— Сейчас познакомлю тебя с Елисеем Петровичем. Теперь он леший-инспектор по Киеву и Киевской области. Я себе так придумал. Он приходит ночью к зверям, которые гастролируют в это время в нашем цирке, и к тем, что живут в Киевском зоопарке. Рассказывает им лесные новости, передает приветы от родственников, что живут на воле, утешает, успокаивает и вообще следить, чтобы их не обижали. Ты не бойся, он добрый и не сделает тебе ничего плохого. — Чак поднял голову и позвал: — Елисей Петрович! Спуститесь к нам, будьте добры!
Я тоже поднял голову и… на дереве увидел лохматого дедушку в очках. Дед сидел на ветке и читал книжку.
Услышав слова Чака, он сдвинул очки на кончик носа, посмотрел поверх них на Чака и меня и сказал: «Ага! Сейчас!» — закрыл книжку и с неожиданной ловкостью слез на землю.
— Познакомьтесь, Елисей Петрович, это Стёпа, — произнес Чак.
— Здравствуйте, — сказал Елисей Петрович и протянул руку мне.
Рука была маленькая, мохнатая. Но пожатие теплое, приятное.
Из-за очков на меня смотрели зеленые кроткие глаза. Большая седая борода была взлохмачена, в ней запутаны сухие листья и лепестки каких-то цветов.
Неожиданно я узнал его. Это был тот самый старик, который стоял рядом с Чаком и Стороженко на галерке в цирке «Гиппо-палас», когда упала Тереза. Это он что-то крикнул тогда зверям, и они, вместо того чтобы броситься на Терезу, убежали с арены.
Впервые в жизни я видел собственными глазами живого сказочного лешего.
По площади туда и сюда ехали троллейбусы, автобусы, машины, сновали тысячи людей, а лавке возле цирка, рядом с нами, закинув ногу на ногу, сидел леший. Среди белого дня, в центре Киева. И никто не обращал на него никакого внимания.
Но вдруг я увидел милиционера, который шел прямо к нам, к нашей лавке. Рыжий, высокий, усатый милиционер.
Я не успел даже открыть рот, как милиционер уже был возле нас, козырнул и, обращаясь к лешему вежливо произнес:
— Здравия желаю! Извините, что случилось?
— Нет-нет, товарищ старшина, всё хорошо, — успокоил его леший.
— А я уже думал… Никогда вы, Елисей Петрович, днём с дерева не спускаетесь.
— Да это у нас тут одно дело…
— А-а, тогда извините. Извините, что вмешался. До встречи! — Милиционер снова козырнул и пошёл.
— Старшина Лепешко, — пояснил Елисей Петрович. — Часто по ночам дежурит. Мы с ним беседуем. Очень любит сказки. Сам пробует писать для детей. Рассказы о природе. Хороший человек.
И я даже не удивился, что никто Елисея Петровича не видит, а старшина Лепешко, который любит сказки и сам пишет для детей, видит и дружит с ним. И подошел проверить не обижают ли лешего-инспектора.
Всё было как и должно быть.
— Елисей Петрович, — спросил Чак, — а вы нам поможете?
— А как же. Если, конечно, вы не нанесли вреда живой природе, не обидели кого-то из моих подопечных. Сейчас. Глянем в мою книгу жалоб.
Леший достал из кармана пиджака толстую записную книжку в красном переплете и начал листать.
— Да нет, нет, — улыбнулся Чак. — Нет нас там.
— Сейчас проверим. Извините, но такой порядок.
Пока он листал записную книжку, я взглянул на книжку, которую он читал на дереве, а теперь держал подмышкой. «Остап Вишня Усмешки», — прочитал я на корешке.
«Во! — подумал я. — Ты смотри!»
Это был любимый писатель и мой, и особенно деда Гриши. Дед Гриша вообще считал Остапа Вишню одним из лучших писателей мира. После Шевченко, Гоголя и Чехова, конечно.
— Нет, — сказал леший, закрывая записную книжку. — Все в порядке.
В это время ему на плечо сел воробей и зачирикал в ухо.
— Ну вот! Извините! — сказал леший, достал авторучку, раскрыл записную книжку и что-то записал. — Семиклассник Василий Лисичко снова стрелял из рогатки по воробьям. Не люблю я этого!
Воробей подпрыгнул и улетел.
Елисей Петрович поднял очки на лоб и озабоченно глянул сперва на Чака, потом на меня.
— Так, значит, во времена Богдана Хмельницкого хотите? В тысяча шестьсот сорок восьмой?
— Вот-вот, — кивнул Чак.
И тут неожиданно для самого себя я сказал:
— А может, сперва…
— Что? — склонив голову набок, внимательно посмотрел на меня Елисей Петрович.
— Ну, может… — я посмотрел на Чака, — может, сначала выполним волю старого Хихини? А?
— А-а… — Чак улыбнулся. — Ну что же… Молодец, что не забыл, — и, обращаясь к лешему, сказал: — Если можно, сначала в тысяча восемьсот пятьдесят девятый. На Приорку. Примерно в середину августа. К дому Пашковской.
— А-а, ясно, — понимающе кивнул леший. — Только, думаю, нужно вам сначала туда подъехать, а тогда уже… Потому что ни трамваев, ни троллейбусов не будет, добираться вам до Приорки придется долго. Да искать дом Пашковской там будет тяжело.
— Верно, — сказал Чак.
И мы поехали на Вышгородскую улицу дом 5 (это адрес того места на Приорке).
Сели у цирка на девятый трамвай, доехали до нового кинотеатра «Киевская Русь», там пересели на восемнадцатый троллейбус. Проехали под мостом по Вышгородской и у кинотеатра «Кадр» вышли.
Елисей Петрович мог, естественно, просто перенестись, но он ехал вместе с нами.
В трамваях и троллейбусах, он размещался под потолком, лежал, скорчившись, на поручнях и читал Остапа Вишню. И хохотал, заливался. Но никто из пассажиров его не видел и не слыхал хохота. А я смотрел на него и тоже улыбался. Некоторые пассажиры удивленно поглядывали на меня и пожимали плечами. Что это, говорят, за глупый мальчик — смотрит на потолок и смеется.
Выйдя из троллейбуса, мы перешли на другую сторону улицы.
— Вот! — останавливаясь у небольшого домика в три окна, что смотрели на улицу, с деревянным крылечком, к которому вели с тротуара несколько ступенек, произнес Чак.
Всю боковую стену домика занимала каменная мемориальная глыба с барельефом, на которой написано, что в этом доме в августе 1959 года жил великий сын украинского народа, поэт, художник, революционный демократ Тарас Григорьевич Шевченко.
