Не успели мы выскочить оттуда, как в прачечную пришли мама и отец Шпало.
Мы очень смеялись, потому что отец Шпало сказал:
— Что ты только за человек? Из-за каких-то пустяков шум подняла. Что у тебя тут случилось с этой печкой?
Мама Шпало сказала с удивлением в голосе:
— Честное слово, после обеда ее тут не было! Ну и времена пошли! Собственным глазам верить нельзя!
Потом мы катались на тележке, и каждый был то конем, то кучером. Наконец наши родители позвали нас домой, и Миша сказал Шпало:
— В следующий раз сначала думай. А то знаешь, как бывает? Повадится кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить — смотри не воруй больше, а то в тюрьму угодишь.
Мы решили, что футбольный мяч будет общим.
Еще хорошо, что тележка осталась у нас и на следующий день.
Когда мы шли с урока труда, Червенка сердился, потому что на спине у него был синяк. Он то и дело снимал пальто, а Шпало должен был поднимать ему рубашку, чтобы мы посмотрели на синяк. Но мы ничего не видели, потому что синяк, наверное, был очень маленький. Червенка хныкал и говорил, что он должен быть большой, ну хотя бы со сливу, и такой же синеватый. Но ничего не было.
— Вы потому ничего не видите, — говорил Червенка, — что уже темно. А тьма тоже синяя.
Он ударил молотком по спине. Не нарочно, а когда хотел забить гвоздь. Он так размахнулся, что попал не по гвоздю, а по собственной спине,
— Вечно с тобой что-нибудь случается, Червенка, — сказал Миша. — Тебе уже сто раз говорили, что молоток нужно держать не в левой руке, а в правой. А ты все левой да левой! Тогда и нечего удивляться.
Шпало сказал:
— Ему все равно — правая или левая рука. У него обе левые.
Червенка сказал:
— Ты молчи! У тебя двойки, а у меня одни пятерки.
Он думает, что все, у кого не одни пятерки, хуже его.
Миша ему сказал:
— Лучше помолчи ты, Червенка! Потому что из-за тебя все мы четверо на уроке труда получили двойки.
Мы вчетвером — Миша Юран, Червенка, Шпало и я — делаем одну вещь. Эта вещь — стул. Самый обыкновенный стул. Но это трудная работа. Когда к нам с Мишей учитель прикрепил еще и Шпало, мы не очень обрадовались, потому что он, по правде говоря, получил уже по математике двойку, и мы боялись за него. А когда к нам послали Червенку, мы, наоборот, обрадовались, потому что он все знает, хотя и не из нашей компании.
Но мы ошиблись.
Шпало — самый ловкий, а Червенка — самый неловкий. Он сломал две пилки, рубанком разорвал одну рубашку (Шпалову), испортил четыре ноги (от стула) и ударил один раз по спине (своей) молотком.
А сегодня мы все четверо получили из-за него за работу двойки. У всех групп стулья уже были готовы. А у нашего стула было только три ножки. Учитель сказал, что он велел нам сделать не треножник, а настоящий стул, и поставил нам двойки.
Он бы поставил нам и единицу, но нога Шпало была такая красивая, что он сжалился над нами. Нога Шпало была самая красивая, Мишина и моя — средние, Червенкова — никакая, потому что он уже испортил четыре ноги. Первая у него получилась очень тонкая, вторая — очень толстая, третья была на десять сантиметров короче, а четвертая — на пять сантиметров длиннее. Червенка спорил, что пять сантиметров это ничего, но Шпало сказал:
— Лучше уж не спорь, а делай! А то ты только портишь материал. Ты бы на один стул перевел весь лес.
Червенка рассердился, стал забивать гвоздь и тут-то и ударил по спине. А когда мы шли домой, еще и жаловался,
— Отстань уж ты со своей спиной! — сказал Миша. — Нам нужно подумать над заданием, а тут выслушивай твои глупые разговоры.
Я сказал:
— Еще из-за тебя погорим.
Но Червенка нам гордо сказал:
— Об этом я не стану думать! Пусть за меня Шпало сделает ногу, а я ему один раз дам списать математику.
Миша рассердился, потому что он занимается со Шпало по математике постоянно. Он сказал:
— Шпало в списывании не нуждается! И без тебя у него по контрольной была четверка. Знаешь что?. Иди-ка ты снова в группу Канториса. Нам такой барин, как ты, не нужен.
Червенка испугался, потому что он боится Канториса, и уже не жаловался, а только сказал:
— Не я барин, а Шпало. Потому что он умеет, а мне не хочет показать.
Шпало спросил у него, есть ли у них дома доски, и Червенка сказал, что есть. Они пошли в сарай Червенков, и Шпало два часа, наверное, учил Червенку, как надо стругать ножку стула.
Потом мы шли домой через наш двор. На небе уже появились звезды. Мы играли в футбол и позвали Шпало и Червенку. Шпало пошел, а Червенка нет, потому что у него болело все тело от работы, Тогда мы его поставили в воротах, но он пропустил все голы, потому что под мышкой он держал готовую ногу, а собственными ногами ловить не умел. Такой уж он неумелый.
Миша сказал:
— Знаешь что, Червенка? У тебя хорошая голова, потому что ты все знаешь. Но если бы тебе пришлось быть Робинзоном на необитаемом острове, ты не сумел бы сделать даже постели и спал бы на голой земле. А дикие козы ходили бы по тебе, и ты не заснул бы. Ты просто умер бы раньше, чем тебя спасли.
Червенка подумал и сказал:
— Я не буду Робинзоном! Я буду доктором.
Миша сказал:
— Как хочешь. А мне, по правде говоря, медицина не нравится. Если бы я не был астронавтом, я бы хотел стать Робинзоном. У меня был бы целый остров, и я бы построил на нем все что хочу. И зверинец для тамошних зверей. Пусть потом удивляются, когда приплывут меня спасать.
Потом Червенка сказал, что и ему хотелось бы быть Робинзоном, но чтобы с ним был и Шпало. Он был бы Пятницей и сделал бы ему постель.
И мы поняли, что Червенка совсем не такой уж дурак, а, наоборот, очень умный.
А синяк он нам больше не показывал.
Бабушку я очень люблю, но молиться не хочу. Я и ковры ей чищу и в молочную хожу, но молиться не хочу уже с третьего класса.
Когда я был маленьким, я верил всему, что говорила бабушка. Я и сейчас ей верю. И пусть никто не думает, что моя бабушка обманывает кого-нибудь.
Но просто тогда я молился, а сейчас нет.
Когда я был маленьким и бабушка укладывала меня спать, мне не всегда хотелось молиться. Бабушка пугала меня и говорила, что если я вечером не помолюсь, то до утра умру и господь на меня рассердится. Она пугала меня потому, что я иногда ленился. Что же ей оставалось делать?
И я боялся, умирать мне не хотелось, потому что в постели лучше. Вот я и молился.
Потом она меня больше не пугала, а я сам молился каждый божий день. Иногда я пропускал середину молитвы, но потом для верности я начинал все сначала.
В третьем классе отец пообещал мне купить лыжные ботинки, но купил самые обыкновенные. Мне стало очень жалко себя, потому что Мише купили настоящие лыжные, — у него были, а у меня нет.
Вечером я лег в постель и нарочно не помолился, потому что я хотел умереть до утра. Долго я не мог заснуть. Всю ночь представлял себе, как наутро я уже буду мертвым и отец не пойдет на работу и мама тоже; как все будут плакать и жалеть, что не купили мне лыжных ботинок. Но уже будет поздно, потому что я уже умру и всему наступит конец.
Так я долго лежал и никак не мог уснуть, я уже успел и всплакнуть сам о себе, но молиться я все-таки не стал. Потом я заснул навеки.
Когда утром я проснулся, я очень удивился, что я не мертвый, а живой. Тут я понял, что с этими молитвами не все в порядке. С того самого дня я не хочу молиться. Теперь я знаю, что молитвы не помогают.
А бабушку я люблю.
Когда мы с Мишей шли к искрам 1, мы говорили о воспитании, потому что у нас с этим воспитанием одни хлопоты. Мы вожатые у искр, и нам хочется их хорошо воспитать, потому что мы хорошие пионеры, — это нам сказала сама учительница.
— Знаешь что, — сказал Миша, когда в прошлый раз мы шли к искрам. — Мне не нравится, что первоклашки не очень-то слушаются нас и шумят, хотя мы им и говорим, чтобы не шумели. Мне это воспитание что-то не дает покоя.
Мне тоже оно не давало покоя, и я сказал:
— Вся беда в том, что искрам только по шести лет. Будь им хотя бы двенадцать, они если бы даже не слушались, умели бы лучше бегать по крайней мере.
Что правда, то правда. И Миша с этим согласился. Если бы они умели бегать, с ними бы можно было во всякие игры играть.
Но потом он сказал:
— Ничего не поделаешь! Видно, должны мы с ними мучиться, чтобы в отряде не опозориться.
Я ответил:
— Может быть, такие малыши лучше слушаются маму с папой, чем вожатого?
Потом мы долго раздумывали над этим и, наконец, в четверг снова пошли к искрам.
Миша произнес речь:
— Искры! Мы долго тут раздумывали о вас и решили, что школа для вас это все равно, что родной дом, а мы Для вас все равно, что родители. Я вам буду вроде папы, а Миро Фасолинка вроде мамы. Ну, не совсем так, но почти что так. А это значит, что вы должны слушаться нас, потому что мы вас будем воспитывать.
