Ждать Петьку дальше не было смысла. Леля оседлала Лошадию, подвела к бричке. Нужно было разыскать документы на лошадей. Бумаги, завернутые в клеенку, нашла на самом дне ящика. И тут на глаза ей попался странный нож с длинным узким лезвием. Хотела его сложить, да не знала, как это сделать. Положила нож, пистолет и бумаги в переметную сумку. Если Петька успеет вернуться, она подарит ему нож и пистолет. Скатала дедову кавалерийскую шинель, пристегнула ремешками к задней луке седла. Там же закрепила торбу с харчами и котелок.
— Ну, Лошадия, поехали, — сказала Леля, забираясь в седло.
Замахала дедовой плетью, отгоняя лошадей от корыта. Но они не хотели уходить, недовольно взбрыкивали. Леля ожигала их плетью, кричала на них — ничего не помогало. Тогда она поехала прочь от стоянки. Лошадия, оглядываясь, призывно ржала. И Коська, шагавший рядом, тоненько ржал, звал своих сверстников. Палема и Кулема первыми догнали их, потом и остальные потянулись.
Леля последним взглядом окинула стоянку и могильный холмик неподалеку от брошенной брички.
Приморенный косяк медленно плелся под отвесным солнцем. На горизонте, там, где смыкались склоны бугров, соблазнительным озером играло марево. А вокруг — увядшие травы и ни одного деревца, чтобы укрыться от колючего солнца и обжигающего ветра «астраханца». Жеребята капризничали, скулили, отставали от косяка, и Леле приходилось подгонять их плетью. Коська плаксиво, тоненько ржал, тыкаясь мордой Лошадии в живот и в ногу Леле. И она не выдержала, облизав сухие обветренные губы, сказала:
— Тпру-у! Стойте, конские матушки, дайте поесть лошатам.
Косяк остановился. Леля сползла с Лошадии. Не удержалась на ногах, опустилась на землю. Завороженно глядела, как сладостно сосет Коська тугой сосок кобылы, как молоко, стекая с его губ, каплет на потрескавшуюся землю. Почувствовала мучительную жажду и голод. Поднялась, достала сухарь из торбы. Грызла его, словно камень, — сухие крошки не лезли в горло, не было слюны во рту, чтобы смочить их. Лошадия повернулась к ней, ноздри у нее раздувались, губы дрожали — она словно бы силилась что-то сказать ей.
— Ты, наверно, разрешаешь мне попить твоего молочка, да, Лошенька? — сказала Леля. — Ну, возьми сухарик, ешь… Поделимся, конская маманя.
Отдав лошади сухарь, Леля стала на колени и припала к вымени. Похрустывая сухарем, круто изогнув шею и перебирая ушами, смотрела Лошадия на человеческое дитя, кормившееся ее молоком. И другие кобылы, стоявшие вблизи с жеребятами, смотрели на нее. Коська, оторвавшись от соска, удивленно захлопал глазами, затем снова с жадностью втянул сосок, боялся, видно, что не хватит ему молока. Но его у Лошадии было достаточно для обоих кормившихся, они пили его большими глотками.
Досыта напилась молока Леля, и опять тяжелый сон навалился на нее. Однако спать нельзя. Надо спешить, а то пропадут лошади без воды. Может, к вечеру удастся привести косяк к лиману.
— Пошли, матушки, пошли! — скомандовала, забираясь в седло.
Спешила Леля. Не давала отдыха ни себе, ни лошадям. Близился вечер. Длинные понурые тени двигались впереди усталого, измученного жаждой косяка. Дымный восточный ветер гнул к земле пожухлые травы, срывая пыль из-под копыт лошадей, и нес ее через скучную, бесконечную степь к солнцу. Задымленное, запыленное, оно светилось тускло, словно сквозь закопченное стекло, и все под ним было коричневым. У Лели кончалось терпение. Она чувствовала себя разбитой, разломанной на части — ей никогда не приходилось так уставать. И к тому же в голове время от времени начинало тягостно гудеть, сознание тускнело, и тогда она снова теряла слух. Стать бы на привал, но где же тот пруд, о котором упоминал дед Лукьян?
Неожиданно Лошадия вскинула голову и бодро зафырчала. Побежала рысью без посыла. За ней наперегонки помчался весь косяк. Впереди виднелась зеленая низинка: там когда-то был пруд, но теперь он высох, зарос травой и только в одном месте, с краю, блестела лужа воды.
Кони кинулись к ней, отталкивая и кусая друг дружку, и через несколько мгновений перемешали воду с грязью.
Леля, онемев, глядела на одуревших от жажды лошадей, потом выгнала их из лужи, спешилась. Несколько минут постояла на уступчатом бережку, отгоняя самых нетерпеливых, кто снова хотел забраться в лужу. Ласково уговаривала их, упрашивала. И когда лошади немного успокоились, Леля положила плеть на уступе, сняла порванное платье и полезла в грязь. Погрузила в нее руки по локоть и начала выбирать из глубины слежавшийся ил. Укладывала его по краям лужи, чтобы в углубление не натекала жидкая грязь. Ил был тяжел и тягуч, как свинец. Она выковыривала его до изнеможения. И не зря — в углублении, тоненько журча, стала собираться вода. Когда самые нетерпеливые кобылы полезли к ней, Леля, схватив плеть, с яростью набросилась на них. И тогда Лошадия, стоявшая на уступе, показала, как нужно делать: стала на колени и, вытянув шею, попила. Когда она отошла, Палема сделала то же самое, за ней — Кулема и остальные лошади.
А Леля торопливо продолжала углублять свою копань. Она, видно, открыла запечатанные плотным илом родники. Вода стала натекать быстро, прохладная, чистая. Она приятно холодила исколотые ноги. Когда последняя лошадь напилась и отошла, Леля обмылась и выползла на бережок. У нее не хватило сил подняться на ноги. К ней подошла Лошадия, подышала на затылок, прикоснулась бархатистыми губами к плечу.
Отдохнув, девочка расседлала кобылу, дала ей сухарь и припала к вымени. Тут же появился Коська, но он был сыт и только таращился на Лелю — заглядывал под живот с другого боку и легонько подталкивал мордой вымя матери.
С заходом солнца утих «астраханец», небо очистилось, и на нем проступили крупные звезды. Они отражались в Лелиной копани. Косяк спокойно пасся у забытого пруда.
Леля спала, положив голову на седло. Она часто просыпалась среди ночи, хваталась за пистолет, прислушиваясь к ночным звукам. Умница Лошадия не уводила косяк далеко.
За всю свою жизнь оберст фон Штюц не выходил из себя так и не бранился, употребляя непозволительные при его воспитании выражения, как в тот вечер, когда он обосновался со своим штабом в станице Дольской. Ему позвонил секретарь рейхсмаршала Геринга и уведомил, что экцеленц очень интересуется, как проходит операция «Рыжая стая»… Но что он, фон Штюц, мог ему ответить?.. Племенных кобыл с жеребятами буденновской породы еще не было у него в руках, и он пообещал прислать их Герингу в ближайшие дни.
— Так где же лошади, любезнейшие? — сквозь зубы спрашивал фон Штюц у майора Кроге и капитана Рихтера, — Где ваш агент «сержант Пудров», могу ли я узнать?
— Последнее сообщение получено от него вчера вечером из — того квадрата. — Капитан Рихтер показал на карте, висевшей над столом. — Он следовал за косяком кобыл и жеребят, который сопровождали только два старика и мальчишка лет тринадцати-четырнадцати… — Рихтер хотел добавить, что опытному диверсанту ничего не стоило уничтожить без лишнего шума двух стариков и подростка, но этого, по-видимому, не произошло. Дело в том, что у него, Рихтера, есть подозрение, что пойманный сегодня утром раненый подросток…
— Видимо, наш агент погиб, — прервал Рихтера майор Кроге.
Вялый капризный рот фон Штюца сжался гузкой. Он прохаживался по кабинету, с ненавистью поглядывая на Рихтера и Кроге. Потом ткнул в карту пальцем.
— Этот район уже отсечен нашими войсками. Но эта дикая степь еще плохо контролируется нами. В настоящее время фронт проходит у Манычских лиманов, и надо помешать косяку проскочить за линию фронта. Мы ликвидируем коневодов, сопровождающих лошадей… Я сам это сделаю, господа!.. А вы, майор Кроге и капитан Рихтер, вы оба, лично, сами пригоните лошадей сюда. Берите солдат, берите собак и возвращайтесь с племенным косяком. Только с ним! Вам ясно, господа?
— Так точно, господин оберст! — майор Кроге и капитан Рихтер щелкнули каблуками.
— Идите!
Оберст отвернулся к окну. Перед одноэтажным кирпичным домом, в котором когда-то жил русский священник, а теперь размещался штаб войсковой разведки, располагались широкая станичная площадь, церковь без куполов и старый парк. И в парке, и во дворах напротив стояли танки. Стояли, не соблюдая уставных правил маскировки. Фон Штюц усмехнулся: «Даже рядовые танкисты понимают, что русские сейчас не способны не только к нападению, но и к защите». Полураздетые танкисты лениво занимались мелким ремонтом, чистили танки, обливались водой, гоготали.
Фон Штюц распахнул окно. Солнце село, но по-прежнему еще по-азиатски жарко и душно. Хорошо бы сейчас принять ванну — день у него был напряженным. Ничего, этот день станет последним неприятным днем в его жизни. Завтра лошади придут под конвоем в станицу Дольскую. С утра он отправит в разведку «фокке-вульф», засечет табун в степи, и туда полетят «мессершмитты» для ликвидации коневодов.
