которые вкладывались одна в другую, как детская посуда. Получилось дорого и совсем некрасиво, но продавец так уговаривал, что мне неловко было отказаться. Еще купила две шариковые ручки Тантике и тете Баби, уже заранее со страхом представляя себе, как они обе долго будут охать и восхищаться ими из вежливости.
— Сейчас мы зайдем в цветочный магазин к моей маме и попросим по маленькой еловой веточке для наших подарков, — мягко скомандовала Кати.
— Может быть, хоть немного оттаю там, — вздохнул Андриш. — А то я замерз как сосулька от всех этих хождений.
— Не надейся! Там не очень топят: цветам ни к чему слишком много тепла.
— Тогда плохо ваше дело! После обеда на танцкружке на меня не рассчитывайте.
— Ничего, у нас совместное обучение, найдутся другие партнеры!
Цветочный магазин был чудо как хорош — словно аквариум. За стеклянными стенами теснилось множество цветов, вызывающе красивых: на них нельзя было не обратить внимания! И люди послушно останавливались у витрин. Сквозь заросли растений пробивалась чуть приглушенная, внутренняя жизнь магазина: покупатели, а их было довольно много, переминались, не спеша оглядывались по сторонам, и только девушки-продавщицы ловко и быстро скользили между ними в одинаковых халатиках, словно голубые рыбы.
Мама Кати увлеченно подбирала букет для невесты. Она очень нам обрадовалась, я видела это по ее глазам. Глаза у нее были красивые, ласковые, как у косули. Она быстро и умело обслужила еще двух клиентов, а потом пошла вслед за нами в заднюю комнатушку, которую называли заготовочной. Девушки завязывали большие банты на корзинках с цикламенами, но, по-моему, корзинки не становились от этого́ красивее, а напоминали скорее комнатных собачонок. Великолепные еловые ветки они осыпа́ли какой-то отвратительной белою пылью — это, объяснили они, искусственный снег, и под рождество так принято.
— Здравствуйте, тетя Секей! — вскочил со стула Андриш, уступая место вошедшей Катиной маме. — Я тоже пришел сделать заказ. Мне нужен букет для невесты. Или лучше два букета. Чтобы не рассорились из-за меня две подружки.
— Ну и задавака! — рассердилась я.
Кати ничего не сказала, только поднесла искусственный снег к губам и, дунув, обдала им Андриша.
Ее мама весело смеялась.
— Две невесты сразу? Как же ты это, Андриш, а?
— Я, вероятно, перейду в магометанство — там принято иметь много жен.
— Не обращай на него внимания, мама! — вмешалась Кати. — У нас в классе есть и вполне нормальные мальчики, не думай!
— Простите, — заглянув в комнату, обратилась к заведующей одна из голубых девушек. — У нас еще есть сирень? Клиенту во что бы то ни стало нужна сирень.
Катина мать вышла, а мы с Кати — за ней. На этого клиента стоит поглядеть! И мы поглядели.
— Симпатичный, — сказала я.
— Он тебе в отцы годится, — сказала Кати.
— И для отца вполне симпатичный.
— Смотри, виски седеют.
— А может, его тоже снегом посыпали, как ты Андриша!
— Но вот загар у него роскошный, что правда, то правда! И где это он умудрился так загореть в декабре?
— Под кварцевой лампой небось.
— Белая сирень! Послушай! Да за эти деньги можно целую корзину цикламенов купить!
— Я тоже предпочла бы сирень.
Мы еще раз выглянули, теперь уже и Андриш за компанию.
Загорелый мужчина за это время написал записку, вложил в конверт и вежливо попросил тетю Секей:
— Если можно, доставьте сейчас же, еще до обеда. — У него был удивительно приятный голос.
— Конечно, конечно! — ответила тетя Секей. — Правда, сегодня особенно много заказов, но мы распределяем их так, чтобы посыльному было поменьше разных концов. Позвольте адрес?
— Первый район, улица Боганч, четыре.
До сих пор я и не заметила, что три стены магазина зеркальные. Сейчас в них бесчисленно повторялась, множилась фигура человека и сирени…
Кати дернула меня назад, за занавеску.
— Послушай, да ведь он же посылает цветы в ваш дом! — зашептала она взволнованно.
— Слышала. Не глухая.
— А может, он тебе их посылает? — сострил Андриш.
— Может быть. Хотя, кроме меня, в доме четыре по улице Боганч живет еще человек семьдесят.
— Но я послал бы только тебе! А правда, какие послать тебе цветы, когда я вырасту? Хочешь такие же, как этот седой посылает своей невесте?
— Совсем одурел!
— Вот бы узнать, кто его невеста! У кого может быть жених с седыми висками? Я еще таких не видывала! — соображала Кати. — Мелинда, ты ведь можешь разведать: дворничиха ваша наверняка знает ее, даже если ты сама еще не…
— Оставь меня в покое, слышишь?
Кати и Андриш обиделись и без меня вернулись в заготовочную. Они стали там дурачиться, Андриш пугал девушек-заготовщиц, грозя еловыми шишками. В магазин входили все новые покупатели, с удовольствием брали посыпанные «снегом» еловые ветки. А я все смотрела на конверт, адресованный незнакомцем на улицу Боганч, четыре. Во что бы то ни стало я хотела прочитать написанное на нем имя, и в то же время так боялась прочитать его, что даже ладони вспотели. Вот так же страшно бывает у зубного врача, когда еще ничего не болит, только жужжит бормашина, пробирая до мозга костей. А ты сидишь и ждешь: когда уже станет больно? Потому что боль неизбежна, когда игла дойдет до живого нерва. Это ожидание, напряжение и есть самое худшее. Когда же боль приходит, я сразу перестаю бояться: знаю, что выдержу.
На конверте стояло: Эстер Б. Ко́та.
Я вытерла ладони носовым платком, терла долго, тщательно. Теперь-то уж они больше не вспотеют. К счастью, в магазине никто, кроме меня, не знал, что так зовут мою маму.
Тетя Секей завернула сирень в целлофан, потом накрутила сверху много-много газет.
— Это чтобы цветы не замерзли, — пояснила она мне, видя, что я стою молча, не шевелясь и смотрю.
Получился безобразный сверток, в таком может быть все, что угодно, хотя бы сковородка для яичницы. Но это ведь неважно: мама сбросит газетную бумагу, даже не заметит, какая она безобразная, только цветам будет радоваться. Мама обожает цветы. Раз
