в неделю непременно себе покупает: устроит в квартире генеральную уборку, устанет, а потом цветы купит — в награду, так и говорит. Позавчера принесла подснежники, весь букетик был с наперсток. Я такие и за цветы еще не считаю, уж лучше зеленый лук или петрушка. Сирень, конечно, другое дело! Эстер Б. Кота получает сирень от неизвестного мужчины! Какое ему до нее дело?
— Можешь купить мне этот утюг, видишь? Раз уж ты такой щедрый! — грубо сказала я появившемуся в дверях Андришу.
В витрине, среди ваз и горшков, стоял утюг. Это был добрый старый утюжище, который разогревают древесным углем. Прошлой весной в Тисааре мы выбросили точно такой же, потому что всякий раз от него угорали. А теперь вот он. И в нем красуются цветы, кактусы и даже какой-то красивый камень.
— А что ж, современно, — заметил Андриш тоном знатока. — У тебя есть вкус!
— Не городи глупости! Просто мне он подходит, вот и все!
Я попрощалась и заспешила домой: хотела прийти раньше, чем прибудут цветы.
На обед был цыпленок в сухарях, как всегда в воскресенье. А каждую субботу у нас — гуляш, а каждую пятницу — лапша, а каждый четверг — пюре из шпината и глазунья… И так далее. Мне не раз уже приходило в голову, что в нашем доме привычные понедельник, вторник и т. д. вполне можно было бы отменить и называть дни недели так: лапша, котлета, печенка, шпинат, гуляш, цыпленок в сухарях…
Тетя Баби с торжественным видом накрывала на стол — это тоже входило в праздничный ритуал; вынималась белая дамасковая скатерть; о нейлоновой же, которая отлично служила все прочие дни недели, говорилось с пренебрежением. Зато праздничный обед кончался у нас не сладким: на закуску непременно угощали попреками, правда, только того, кто запачкает скатерть. А такой находился всегда.
Мы как раз приступили к супу, когда принесли цветы. Только я знала, кто звонит, остальные удивленно переглянулись; ведь к нам никто никогда не заходит. Кто же это мог быть? Я бросилась открывать дверь и с этой минуты слушала каждое слово так, как слушает обвиняемый собственный приговор. Желудок у меня сводило сильнее, чем в самолете.
— Какие-то цветы принесли! — как ни в чем не бывало крикнула я в комнату.
Тантика встала и тотчас вынесла мальчику двухфоринтовую монету. И еще сказала:
— Позвольте угостить вас сладкой рогулькой!
Я была потрясена: никогда не видела, чтобы Тантика держалась с кем-то так дружелюбно! Но изучать ее было некогда — я не спускала глаз с мамы, ожидала, что она смешается, покраснеет. И стыдилась себя самой.
Но покраснела только тети Баби.
— Какая сказочная сирень, такая только присниться может! — проговорила она восторженно.
Мама оставалась серьезной, она вскрыла конверт и тотчас положила его на стол: пусть читает, кто хочет. На листке стояло только имя: Ша́ндор.
— Кто это? — спросила Тантика, собирая тарелки из-под супа.
— Шандор Да́ллош, шофер-механик.
— Твой знакомый?
— Да.
— По какому же случаю эти цветы? Кажется, не именины, не день рождения! И такие дорогие…
— Я думаю… думаю, потому, что он знает, как я люблю цветы.
— Он настолько хорошо знает тебя?
Только дядя Золи умеет так выспрашивать, как выспрашивала сейчас маму Тантика, но и то если мы окончательно выведем его из себя. Зато уж тогда он «выворачивает» отвечающего наизнанку и спрашивает до тех пор, пока не отыщет слабое место. Мама заплетала и расплетала кисти на скатерти, а иногда, отвечая, беспомощно взглядывала на меня. Так смотрит Пирошка, когда ждет подсказки. И я всегда помогаю Пирошке, даже если это заметно: Пирошке я нужна.
— Собственно говоря, мы довольно давно знаем друг друга. — Мама говорила негромко и очень быстро. Конечно, ей хотелось как можно скорее покончить со всем этим. — Шандор старший брат моей сослуживицы. Впервые мы встретились с ним у нее. Потом… потом стали встречаться чаще. Я все лучше его узнавала. Мы хорошо узнали друг друга и… решили пожениться.
Тетя Баби опять стала хрустеть пальцами. Она по очереди сильно их потягивала, и кости странно трещали. Тетя Баби всегда хрустит пальцами, когда волнуется. Сейчас этот звук был невыносим.
— И когда же? — спросила Тантика маму.
— Думаем, что-нибудь после рождества. Как только закончится ремонт квартиры.
— Вот как!
Мама вышла на кухню, чтобы внести цыпленка и рис. Обычно я помогала ей, но сейчас не двинулась с места. Мама меня обманула! Убедила, что у нас будет все хорошо, что я нужна ей. И я так ей поверила, что уже меньше тосковала по Тисаару и по всей той жизни. Она пообещала: «Скоро мы станем нормальной семьей!» — и умолчала только о том, какою ценой. Она должна была сказать мне! Раз уж мы начали тогда тот разговор, каждый обязан был говорить все откровенно, до конца. Это даже Андриш знает. Кто говорит «а», должен сказать и «б». А ведь Андриш еще подросток. В ту минуту я больше любила Андриша, чем маму, и это было так ужасно, что я чуть не заплакала. Я подошла к радиоприемнику, играл какой-то цыган, хорохорился: «Голова большая у коня, грусть его берет пусть, не меня». Я выключила приемник.
— Ой, как чудесно! — вздохнула тетя Баби. — У меня даже голова разболелась.
— У меня тоже, — оборвала ее Тантика и стала всем накладывать второе.
Так у нас заведено — еду раздает всем Тантика; и я удивилась только тому, что даже сейчас она не спутала: каждому положила любимый кусок. Мне, как всегда, досталась грудка.
— А если б не принесли цветы, ты нам так и не сказала бы? — спросила она маму.
— Ну что ты! Я давно уже хотела сказать, но ведь не так просто говорить об этом. А потом, мы думали пожениться только весной, и я считала, что еще есть время…
— Что же сейчас стало так срочно?
— После Нового года Шандор опять уезжает за границу. В Каир.
— У него столько денег?
— Это командировка. Он сопровождает венгерские автобусы, закупленные на их заводе Египтом. Вот уже два года, как он
