— У тебя руки в крови, — сказала вдруг мать, показывая на руки Конроя.
Тот в страхе поднял руки к глазам. Может быть, на них и не было крови, но такова была сила ненависти, звучавшая в словах матери, что Джою и всем остальным показалось, что они видят пятна крови на пальцах начальника полиции. Еще мгновение — и люди бросились бы на Конроя и растерзали бы его. Но мать прошла мимо начальника полиции. Она двигалась прямо к могиле сына, и все расступились перед ней.
— Мама! — крикнул Джой и обнял ее. Тяжелая рука матери опустилась на плечо мальчика.
Они стояли возле свеженасыпанной могилы.
С минуту мать смотрела на комья земли перед ней. Потом подняла глаза.
— Люди, — сказала она, и такое горе было в этом слове, что сердца у всех сжались. — Люди, что же мы будем делать?
Высокий негр, новый батрак Доджа, вдруг выступил вперед и стал рядом с начальником полиции.
— Я скажу, что делать. Я не ходил регистрироваться сегодня, но завтра пойду голосовать. — Он повернулся к начальнику полиции. — Мы могли бы убить тебя… но мы не дикие звери, которые ходят по ночам в стае. А ты запомни сам и скажи своим: сегодня регистрировались десять человек, — завтра придут голосовать сто. — Он отвернулся от Конроя. — Пусть он идет, — сказал он.
Люди молчали.
— Пусть он идет, — повторил батрак. — Дайте ему пройти. — Он толкнул Конроя. Люди расступились перед начальником полиции. Он шел ссутулившись и опустив голову, обжигаемый горящими ненавистью взглядами. Через некоторое время послышался быстрый топот. Конрой пустился бегом.
— Завтра мы будем голосовать, — сказал батрак. — Ты идешь? — обратился он к кузнецу.
— Иду, — кузнец вскинул свое ружье на плечо. — Я пойду, чем бы они ни угрожали мне.
— И я пойду, — сказал Джон, рабочий с комбайна.
— Мы все пойдем! — крикнул батрак. — Все до одного.
Люди сдвинулись. «Пойдем! Пойдем!» — раздались крики. Джой оглянулся. Здесь собралось, наверно, больше ста человек.
Он видел их горящие глаза, решительные лица, поднятые вверх руки. Мальчик чувствовал, что в нем поднимается новая сила, сила, которая рождается от сознания того, что ты не один.
И, держа руку матери, которой та опиралась на его плечо, Джой знал, что вместо его брата завтра к избирательным урнам пойдет много людей.
— Ну так вот, Гарри, — сказал Эфраим Браун, — сделай так, чтобы их прочло побольше людей. Не всем, конечно, давай. По закону это не запрещено, но полиция может тебя поймать и вздуть.
Мальчик засовывал пачку листков под полосатую рубашку. У него были черные волосы, узкое лицо с острым подбородком, серые глаза, — обычный тип подростка здесь, в нью-йоркских трущобах. Гарри исполнилось четырнадцать лет, но на вид он казался гораздо старше.
В комитете сторонников мира Эфраиму сказали, что он может поручить Гарри распространение листовок. Но теперь этот мальчишка с его злыми глазами, в которых просвечивала насмешка, не понравился Брауну.
До войны Эфраим всё время работал батраком на ферме и только после демобилизации остался в Нью-Йорке на заводе. Эти ребята из трущоб казались ему слишком ожесточенными.
— В порядке, — бросил Гарри. Он хлопнул себя ладонью по груди, где были спрятаны листовки, отвернулся и стал насвистывать какой-то мотив.
— Ну, я пойду, — протянул Эфраим. Ему хотелось еще поговорить с Гарри, но сухость мальчика отталкивала его.
Эфраим начал спускаться по грязной неосвещенной лестнице, где происходило их свидание. На площадке второго этажа он попал ногой в выбоину на каменном полу и чуть не упал в полумраке.
— Побереги ноги! — раздался голос сверху. — Тут не Бродвей.
Чертыхнувшись, Эфраим поднял голову. Мальчишка свесился через перила и смотрел на него.
— Ладно, — сказал Эфраим. — Присматривай за своими ногами.
Выходя из ворот, Эфраим подумал, что напрасно отдал листки со Стокгольмским Воззванием Гарри. Уж слишком недобрые глаза были у мальчишки…
* * *
Когда раздался звонок, Мэри была как раз возле входной двери. В этой квартире жили три семьи, но звонок ко всем был общий.
Мэри рывком отодвинула засов и толкнула дверь.
— Вы к кому? — спросила она, не разглядев в темноте фигуру мальчика.
— Я просто к вам в квартиру. Ко всем сразу.
Но Мэри не так легко было сбить с толку. Она привыкла обороняться и от мелких торговцев, и от агентов по продаже крупных вещей в рассрочку.
— Тут никто ничего не купит. Ни на один цент. — Мэри отступила с порога, пытаясь прикрыть дверь. — Так что вы можете проваливать.
— А я ничего и не продаю.
— В рассрочку здесь тоже никто ничего не возьмет. Ни один человек в квартире. — Мэри хотела захлопнуть дверь, но мальчик шагнул вперед.
— Ну и не надо, — сказал он. — Я совсем по другому делу. Я живу в этом доме, через двор, на первом этаже. Меня зовут Гарри Ландсберг. У меня мать работает на авиационном.
При свете коридорной лампочки Мэри рассмотрела его. Сероглазый с черными волосами мальчишка в полосатой рубашке. Кажется, она действительно видела его во дворе.
— Ну, если так, в чем же дело, Гарри? — спросила Мэри смягчаясь. — Дом такой большой, что всех соседей и не запомнишь. Нас эти продавцы просто из себя вывели. — Она посторонилась, чтобы пропустить мальчика. — Тут не на что кусочек масла купить для детей, а они лезут со своими холодильниками.
— Я бы хотел поговорить с вашими жильцами, — сказал Гарри. — На кухне кто-нибудь есть?
Он пошел по коридору, и Мэри последовала за ним. Конечно, мальчик был из этого дома. Он знал, что кухни здесь общие.
— Послушай, Гарри, может быть, ты хочешь пригласить людей на молитвенное собрание? Тут всё равно никто не пойдет.
— Да нет, — ответил мальчик. — Я совсем по другому делу. Я хочу, чтобы здесь подписали Стокгольмское Воззвание. Вы, наверное, слышали о нем. Это против атомной бомбы и против войны.
— А-а!.. — протянула Мэри. — Против войны? Тогда я позову мужа, он больше в таких вещах разбирается. А ты подожди минуту.
Мэри повернулась и пошла назад, в конец коридора, в свою комнату. Издали она крикнула:
— Берт пришел с ночной смены. Он сейчас переоденется.
Когда Мэри с мужем вошли в кухню, мальчик стоял рядом с сапожником Баркером. Баркер только что отложил в сторону башмак, который подбивал, сидя здесь у окна, и теперь медленно вытирал руки о передник. Потом он осторожно взял из рук мальчика листок Воззвания.
— Давай-ка я тоже прочту, — сказал Берт, муж Мэри. Он быстро пробежал листок глазами. — Стокгольмское Воззвание? Я о нем слышал у нас в цеху.
— Оно самое, — сказал мальчик.
— Это я могу подписать. Есть у кого-нибудь карандаш?
— Вот, пожалуйста. — Мальчик подал ему карандаш.
Берт подписался.
— Твоя очередь, Баркер. — Он кивнул сапожнику. — Это честное дело. Против войны, против атомной бомбы.
Баркер покачал головой:
— Сначала я должен прочесть. — Он читал медленно, произнося вслух каждую фразу: — «Мы требуем безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей». — Баркер поднял глаза на мальчика. — А кто это пишет?
— Комитет сторонников мира. Вот смотрите, тут написано.
В кухню вошла жена сапожника, Фрэда. Она стала у плиты, прислушиваясь к разговору.
— «Мы считаем, — медленно читал Баркер, — что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должно рассматриваться как военный преступник».
— А что потом будет с нашими подписями? — спросила Мэри. — Куда ты понесешь листки?
— В комитет, — пояснил мальчик. — Там подсчитают, а в газете напечатают, сколько народа подписалось. Сразу будет видно, хотят люди войны или нет.
— Да кто ее хочет-то, господи! — вздохнула Мэри.
Баркер потянулся за карандашом, но Фрэда схватила его за руку.
— Майк, не подписывай!
— Почему? — Мэри обернулась к ней.
— Да потому, что тех, кто его подписывает, арестовывает полиция. Помните, что было на площади в городе?.. Сторонники мира устроили митинг, а их избили и многих потом засадили в тюрьму.
— Они не имеют нрава арестовывать за эти подписи, — сказал Берт. — Вот если они найдут, к чему придраться, тогда арестуют. А только за подписи…
— Да уж полиция всегда найдет, к чему придраться, — со злостью сказала Фрэда. — Не подписывай, Майк, — и всё тут.
Мальчик возмущенно поглядел на Фрэду:
— Вы что же, хотите, чтобы людей убивали атомной бомбой?
— Дурак ты! — крикнула Фрэда. — Что у меня, атомные заводы, что ли? Это Моргану невыгодно, если ее запретят.
— Не кричи! — остановила ее Мэри. — Гарри тебе вежливо говорит.
