— Это Свищ, — сказал Коля. — У него кулаки — что камни…
Коля замолчал и посмотрел в сторону леса. Лицо его стало хмурым.
— Идут, гады! — сказал он.
К нашему дому приближались Гарик и Федя. Незнакомый парень остался у сосны. Он строгал ножом палку.
— Я пойду, — сказал Коля.
— Не тронут…
— Противно на их рожи смотреть…
Когда Гарик и Гриб остановились у крыльца, он отчалил и стал грести к острову.
— Наше вам с кисточкой, — заулыбался Гриб. Он был без своей знаменитой кепки, палец завязан тряпкой.
Мы с Алёнкой промолчали. Зачем они пришли?
— Это Президент в лодке? — спросил Гарик.
— Бить пришли? — усмехнулась Алёнка. — Втроём одного? У вас уже есть опыт…
Лодку было в сумерках не видно, но ещё слышался скрип уключин и журчание воды. Солнце спряталось за островом. Вершины сосен пламенели.
— Не уйдёт от нас Президент, — сказал Гриб и ухмыльнулся.
— В другой раз, когда будете избивать младенцев, надевайте рукавицы, — сказала Алёнка. — Не так опасно. — И посмотрела на Федин палец.
— Надеюсь, ко мне это не относится? — спросил Гарик.
— Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты… — ответила Алёнка. Повернулась и ушла домой, крепко хлопнув дверью.
— Белены объелась? — спросил Федя, убивая на щеке комара. Он повернулся к лесу и свистнул. Вразвалку подошёл парень. На вид ему лет восемнадцать. Лицо грубое, широкое. Волосы курчавые. В руках толстая берёзовая палка, которую он выстругал, пока мы разговаривали.
— У кого есть закурить? — спросил он.
Гарик достал сигареты, протянул парню. Он положил палку на ступеньку, закурил.
— Это Свищ, — сказал Федя.
Свищ выпустил облако дыма, посмотрел на Федю.
— Не Свищ, запомни, ты, Гриб поганый, а Свищев Василий Кириллыч.
— На колхозной полуторке шофёром работает, — уважительно сказал Федя.
— Ты ещё забыл сказать, что на днях я переехал чужого петуха…
Василий Кириллыч отвернулся от нас и стал пускать дым в другую сторону. Ещё было не темно, а над лесом уже сияла полная луна. В лесу покрикивали птицы. Вчера поблизости щёлкал соловей, а сегодня что-то не слышно.
Из леса прибежал Дед. А отца всё ещё нет. Сидит на берегу и любуется озером. Пошёл за солнцем, а вернулся с луной. Федя, увидев Деда, поморщился. Вспомнил, как старик его отделал за меня. Дед обнюхал всех по очереди, посмотрел на меня: мол, прогнать их или не стоит?
Свищ пошевелился, сплюнул и сказал:
— Не люблю собак. В Полозове давеча одна на меня кинулась, так я её дрыном уважил…
— Насмерть убивает, — сказал Федя.
— Сергей, — повернулся ко мне Гарик. — Мы решили проучить Президента… С кем ты: с нами или с ними?
— Я ни с кем, — ответил я.
— Ты знаешь, где вход, — сказал Гриб.
— Нам глаза завязывали.
— Вспомни, — сказал Федя.
Свищ бросил окурок на тропинку. Огонёк прочертил красноватую дугу и погас. Свищ почесал подбородок.
— Пора разогнать эту вшивую республику, — сказал он.
— Ты покажи, где вход, а там мы сами… — сказал Гарик.
— Капут Президенту, — прибавил Федя.
Я ничего не имел против Сороки. Он меня не обидел, не оскорбил. Наоборот, двух симпатичных кроликов подарил.
— Поищите сами, — сказал я, — может, найдёте…
— Ладно, — сказал Василий Кириллыч, — наши парнишки, что якшаются с ним, покажут.
— Я толковал с ними, — сказал Федя. — Как в рот воды набрали.
— Припру к стенке — покажут как миленькие…
— Припри, Вася, — сказал Гриб.
— Пока, Сергей, — кивнул Гарик.
Они ушли. Прямиком через лес, в Островитино. Голоса становились всё тише и скоро совсем умолкли. Вдалеке чиркнула спичка и через мгновение погасла. На небе стало много звёзд. Луна медленно плыла между ними.
На острове полыхал костёр, двигались тени. Сорока и его приятели готовили ужин. А может быть, они и впрямь танцуют у костра?
Отворилась дверь нашего дома. Ко мне подбежал Дед. От него пахло щами. Алёнка накормила. Мне тоже захотелось есть. Что сегодня на ужин? Жареная щука, которую нам перед отъездом принёс Вячеслав Семёнович. И ещё абрикосовый компот. Из наших ленинградских запасов.
— Ушли? — спросила Алёнка. Я не заметил, как она подошла.
— Теперь будет драка, — сказал я.
— У них свои счёты, а Гарик-то чего лезет?
— За компанию, — сказал я.
— Этот Гриб — ладно, но от него я не ожидала…
— Он не бил..
— У Коли вся голова в шишках… Бить по голове!
— Дурная привычка, — согласился я.
— Ты бы предложил Гарику пожить у нас.
— Не захотел.
— Подумаешь! — сказала Алёнка.
В лесу крикнула какая-то птица. Её голос не понравился Деду, и он зарычал. С озера подул ветер, запахло мокрой травой, лилиями и дождём.
— Посмотрим, как кролики спят? — предложила Алёнка.
Мы подошли к сараю, где поместили кроликов. В сарае темно, пахнет прелью. Алёнка на что-то наступила и отшатнулась, ударив меня локтем в живот. Кролики рядком сидели в большой дырявой корзине, устланной травой. Я нащупал их спины. Они были тёплые и приятно щекотали ладонь.
— Я их поглажу, — сказала Алёнка.
Я подождал её, и мы вместе вышли из сарая. На крыльце стоял отец.
— Вы где, разбойники? — негромко спросил он. Мы стояли в трёх шагах от него, и он нас без очков не видел. Мы молчали. Отец переступил с ноги на ногу и посмотрел поверх наших голов на небо.
— Где вас, чертенят, носит? — сказал он и ушёл в дом.
— Как ты, Серёжа, думаешь… — начала Алёнка. И замолчала. Я подождал немножко и спросил:
— Ты про Гарика? Или про Сороку?
— Можно подумать, что у меня в голове одни мальчишки, — сердито сказала Алёнка. Шагая за ней, я подумал, что никогда не знаешь, что у девчонок на уме.
Я проснулся от громкого лая. Выскочил на крыльцо: у нашего берега покачивалась на воде железная моторка. Пятнадцать мальчишек, не меньше, суетились на берегу. Дед яростно налетал на них, но не трогал. Мальчишки, не обращая на него внимания, взваливали на плечи почерневшие брёвна и таскали в лес. Тут были Сорока, Коля, Васька, Тёмный, Рыжий и совсем незнакомый мне. В общем, вся республика. Правда, я не знал, сколько человек живёт на острове. Кто-то там наверняка остался. Охранять остров.
Судя по всему, ребята решили строить избушку в лесу. В лодке лежал ящик с гвоздями, три молотка, топоры, лопаты, стопка свежевыструганных досок. К нашему берегу откуда-то всё время прибивало брёвна. Возможно, это тоже работа ребят. Они где-то заготовили лес и сплавляли сюда.
Отец и Алёнка спали. Когда они встали, берег опустел. Ребята, разгрузив лодку, ушли в лес. На берегу не осталось ни одного бревна. На корме лодки сидел мальчишка в трусах. Спина чёрная. В руках увеличительное стекло. Мальчишка что-то выжигал на фанере. Изредка он отрывался от этого дела и осматривался: нет ли на горизонте чего угрожающего. Да, этих ребят не застигнешь врасплох.
Я спросил у мальчишки, чего они тут собираются строить. Он ничего не ответил. Или не расслышал, или ему запрещено разговаривать. Как часовому на посту. А вот выжигать стеклом на фанере можно.
Меня разобрало любопытство: что они там делают, у большого муравейника? Заперев Деда в комнате, я отправился в лес. Ещё издали я услышал перестук топоров, голоса ребят. А скоро и увидел их. Мальчишки строили избушку. Она уже до половины была сложена. Из брёвен, которые они скрепляли железными скобами. Неподалёку от муравейника ребята строгали, пилили, что-то сколачивали.
Я остановился в нерешительности: на месте оставаться или подойти поближе? Отсюда не слышно, что они говорят, а подойдёшь ближе — увидят.
Сорока сидел верхом на последнем венце и обухом заколачивал в брёвна скобу. Заколотив, вогнал топор в лесину, спрыгнул вниз. Он что-то сказал, и все, побросав работу, собрались вокруг него. И тут я решился: прячась за кустами, осторожно подобрался к ним. Очень хотелось послушать, о чём они будут толковать. Мне сначала показалось, что я выбрал удачное место. Меня не видно, со всех сторон кусты, а я всё вижу. Но скоро пришлось отползти в сторону: как раз в том месте, которое я облюбовал, проходила муравьиная тропинка. И насекомые не замедлили накинуться на меня. Ещё хорошо, что я быстро отполз, а то пришлось бы на глазах у всех вскакивать и бежать к озеру, вытряхивать муравьёв из штанов и рубахи. Несколько штук всё-таки забрались под рубаху и противно бегали по спине.
Сорока сидел ко мне боком, я видел его профиль. Президент был чем-то недоволен. Ребята тоже гудели недружелюбно, бросали на Сороку сердитые взгляды. Говорили все разом, и я ничего не смог разобрать. Но вот Президент поднял руку, и все замолчали.
— Говори ты, Лёшка, — сказал он.
