что подбородок у нее дрожит, а по щекам катятся слезы. Явно здесь творилось что-то такое, чего он понять не мог. Первую песню подхватил весь зал, следующую тоже.
— Вы бы пригнулись, месье! — ныли дети, сидевшие позади него. — Нам не видно Одри!
Он сдвинулся на край сиденья и втянул голову в плечи. В пальто было невыносимо жарко, и он вздохнул с облегчением, когда мать наконец подтолкнула его в бок:
— Робер, мне надо в туалет…
Они перемигнулись и скромненько покинули свои места. Воспользовались запасным выходом и оказались в просторном круговом коридоре.
— В тот раз я сидел не с этой стороны, но ничего, пойдем в обход, — решил Робер и двинулся вперед широким шагом. — Не отставай, мама!
Они развили огромную скорость, но через три минуты оказались ровно на том же месте.
— Ты, наверно, что-то напутал, Робер, — пропыхтела мадам Путифар. — Я не видела никакой лестницы.
Совершив еще один обход, они решили, что хватит с них бесплодного хождения по кругу, и, проигнорировав табличку «Служебный вход», проникли в другой коридор, поуже. Миновали с десяток закрытых дверей.
— По-моему, это гримерки.
— Да, Робер. Вот теперь мы точно заблудились.
Поскольку спросить дорогу было не у кого, они пошли дальше наудачу. В самом конце коридора одна дверь была приоткрыта.
— Смотри, мама, может, там кто-то есть… Давай заглянем.
Чем ближе они подходили, тем явственней до них доносились музыка и пение, как будто концерт транслировался в эту комнату. Они подошли уже к самой двери — и остолбенели. Под золоченую накладку на двери была подсунута карточка с именем: «Одри».
— Это ее гримерка! — прошептал Путифар. — Но там кто-то есть…
Подстрекаемая любопытством, мадам Путифар просунула голову в проем. Сын придерживал ее за талию и вдруг почувствовал, как она вздрогнула. Она отпрянула назад, отступила на несколько шагов.
— Робер, там… там… там какой-то…
Она заикалась.
— Так кто там, мама?
— Там такой… вроде как гном… он смотрит телевизор.
— Мам, ну что ты говоришь!
Он, в свою очередь, просунул голову в дверь и с опаской окинул взглядом помещение. Комната была просторная и светлая. У стены стоял бежевый кожаный диван, перед ним на журнальном столике — букет красных роз. Во всю длину другой стены — гримировальный стол, оснащенный зеркалами и лампионами. А в углу примостился телевизор, и по нему в прямой трансляции шел концерт.
Путифар увидел сначала только спину того, кто неподвижно сидел на стуле, уставившись в экран. С первого взгляда ему, как и его матери, показалось, что это существо в футболке — персонаж какого-то фантастического фильма. Синяя бейсболка на непропорционально большой голове, оттопыренные уши, кожа на обнаженных предплечьях неестественно бледная и увядшая…
— Ну что? — шепотом спросила мадам Путифар, жмущаяся за спиной сына.
— Хатчинсон — Гилфорд… — прошептал Путифар.
— Его так зовут? Ты его знаешь?
— Нет, мама. У него синдром Хатчинсона — Гилфорда. Это такое генетическое заболевание, очень редкое… один случай на восемь миллионов… это еще называется «прогерия».
— Ох, бедный старичок…
— Это не старичок, мама, это ребенок. Ребенок-старик. Такие дети доживают максимум до тринадцати лет…
— Ужас какой… Дай посмотрю.
Она протиснулась между сыном и дверной створкой. Благодаря расположенным под разными углами зеркалам они увидели все: нос, похожий на птичий клювик, скошенный подбородок, бескровные губы, тонкую до прозрачности кожу, сквозь которую, казалось, видны все косточки. Они не сразу пришли в себя.
— Пойдем, Робер. Он сейчас нас тоже увидит в зеркалах…
Так оно и случилось. Морщинистое личико повернулось к ним и озарилось улыбкой.
— Здравствуйте. Заходите, пожалуйста.
Голос был высокий, звенящий.
— Мы не хотели бы беспокоить… — выдавил Путифар. Он не решался ни уйти, ни переступить порог.
— Я брат Одри. Правда, она хорошо поет?
— О да! Очень хорошо! — в один голос ответили Путифар и его мать и сами удивились, как искренне это прозвучало.
— Я смотрю ее по телевизору, потому что мне нельзя в зал… Если меня хоть немножко толкнут, сразу кости ломаются. Руки, ноги… И потом никак не срастаются… Это очень неудобно… Подойдите поближе, посмотрите на мою сестру.
Они подошли. На сцене Одри исполняла зажигательный танец с акробатическими прыжками в окружении десятка танцоров и танцовщиц. Это был фейерверк юности и жизненной силы. Весь зал ходил ходуном. «Танцуем вместе! Не стой на месте, — пела Одри, — не стой, а то в землю врастешь… Сиднем не сиди, вставай и иди, погляди, как мир хорош…»
— Она и танцует хорошо, правда?
— Да, очень хорошо…
— Она лучше всех, моя сестра.
— Да, лучше всех…
У него не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Синяя бейсболка прикрывала голый череп, белый и шишковатый.
— Через две песни будет моя…
— То есть?
— Песня, которую она сочинила для меня. Подождете?
— Нет, спасибо, — сказал Путифар. — Нам надо вернуться в зал. До свидания.
