Недалеко от меня, почти у воды, стоит высокая раскидистая береза, которую можно назвать “плакучей”, так тонки и многочисленны ее веточки, спускающиеся до земли. На нее нельзя не заглядеться: легкий ветерок играет ветками, словно добрый молодец разбирает и перевивает косы красы-девицы. Скоро веточки покроются изумрудной зеленью, и березка станет завидной невестой, — собирайтесь, молодцы, любоваться, свататься…
Вижу: на вершину березы присела желтогрудая синичка, настроила свою скрипочку на весенний лад и начала усердно наигрывать радостные призывные мелодии; она играла так звонко и так приятно, что я на время позабыл все свои огорчения. Синичка торопилась высказаться; ей нужно побывать и в плодовом саду, что спускается к Берди ровными рядами деревьев, кустарников, и слетать на далекий остров, в море, и посетить огромное сооружение человека, перегородившего реку Обь, — и везде-везде разбросать свои песенки-призывы. Она радовалась приходу весны и тому могучему, непонятному потоку, который захватывает все живое: заставляет зеленеть леса, цвести травы, звенеть песни над просторами земли. И хочется передать эту радость другим.
Я заслушался и не заметил, когда улетела синичка, а на березе появились чечетки. Они ловко цеплялись своими лапками за тонкие ветки, висели вниз головой и, раскачиваясь, шелушили сережки, словно им за зиму не надоела эта пища…
А где-то рядом, вне поля моего зрения, солировал щегол. Он так заливался, такие трели пускал в притихшем лесу, что впору бы и самому соловью послушать.
Чечетки щебечут бесконечно, словно обсуждают выступление своего певца: как-никак он сибиряк и в южные страны не летает. Выбирая крохотные семечки из березовых сережек, они переспрашивают друг друга:
— Что-что-что?..
И в воздухе не смолкает чёканье. Я старательно вслушиваюсь, хочу понять их птичий язык и вдруг замечаю: в щебет чечеток вплетается детский голос.
— Чечей слушает…
Это обо мне…
Я оглядываюсь и у сосны вижу двух мальчиков. Они из пристанционного поселка. В руках у каждого сумочка.
В это время далеко в лесу раздается выстрел. Мне не удалось излить горечь в лицо браконьеру за его позорный поступок, и я, подозвав ребят, спрашиваю:
— Кто это стреляет?..
Они переглядываются, и тот, что повзрослее, с лицом конопатым, как сорочье яйцо, в широкой фуфайке и отцовском картузе военного времени, отвечает:
— Это охотники белок стреляют…
— А разве белки водятся в нашем лесу?
Мальчик думает.
— В прошлую зиму появились. Мы на каникулах ходили отрядом в лес на лыжах, видели двух белочек…
— А почему они появились так близко возле поселка, знаете?..
Мальчик пожимает плечами, думает, что-то вспоминает.
— Учитель говорил, что в тех местах, где жили белки, не осталось корма… Есть им стало нечего…
— Правильно говорил ваш учитель. А дальше знаете, что было с белочками, когда они однажды, проснувшись, не нашли корма?..
И я рассказываю ребятам, какие запасы делает белка на зиму, как она бережет их, как экономно расходует…
— Каждый день с рассвета она носится по лесу, ищет что-нибудь съедобное, чтобы не трогать запасенные с осени грибы, ягоды, кедровые орешки. Но зима есть зима. Не одни белки бедствуют. И дятлу есть хочется, и сойке, и кедровке, и щеглу, и снегирю. Всем голодно и холодно. Из птиц особенной запасливостью отличается кедровка. Она столько орешков напрячет в мох, что потом и сама найти не может, и весной эти похоронки достаются бурундуку. Бывает, и белочка полакомится…
Мальчиков заинтересовал мой рассказ, они подошли ко мне, и белокурый малыш, чем-то похожий на опрятную девочку, сел рядом на скамейку. Они смотрели на меня, как на Берендея, которому ведома жизнь леса.
Я продолжал:
— И вот у белки не хватило корма. Что делать? Надо бежать искать. А где искать? Все шишки на соснах пустые. Из старых ветер выколотил семена, а молодые не уродились. Кедровке легче искать корм. Она за день сотни километров облетит и где-нибудь найдет себе пищу. А как быть белке? Летать она не может, по телефону ей никто не сообщит, в каком районе есть шишки, полные семян… Вот в такую трудную годину собираются белочки сотнями, тысячами и отправляются на поиски корма. Они прыгают с дерева на дерево, пробираются по глубокому снегу, а бывает, если это случилось осенью, переплывают реки. На этом большом пути их везде подкарауливают опасности: они гибнут от человека, от зверей, но все идут и идут вперед… Так вот они и до нас дошли, спасаясь от голода. Не успели обжиться в нашем лесу, а мы похватали ружья и трах-тара-рах!.. А ведь сейчас весна. Убьешь белочку, а шкурка у нее негодная, выбрасывай! Для чего же губить зверька?..
Ребята молчат. Что ответишь?
Сквозь весеннюю дымку, в полуденный час, наконец проглянуло солнце и тепло-тепло стало. Где-то недалеко, по степям Казахстана, к нам шла долгожданная весна; у нее на всех хватит и тепла и ласки.
Мы сидим молча, слушаем мягкий шепот бора, редкий переклик сорок где-то в глубине леса. Мне хочется чуда, не для себя, а вот для ребят, хочется, чтобы вдруг на опушке появилась или коноплянка, или лесной конек со своими несложными песенками, или, наконец, зазвенел бы в небесных просторах жаворонок. Эта песенка пролилась бы в их чуткие души и, кто знает, может быть, зародила бы любовь к родной природе — на всю жизнь…
Что-то привязало ребят ко мне: мы сидим долго, видим, как прошла электричка к станции Бердск, как стали покидать свои лунки рыбаки.
— Пора и нам, — говорю я.
Ребята вскакивают и идут по тропинке, мимо санатория.
Я давно обратил внимание на сумочки в их руках.
— Для чего это у вас сумочки?
— А мы шишки сосновые собираем, лесник просил. Вот срубят сосну, а мы и соберем шишечки. И свой питомник потом при школе заведем.
…Хорошо я поговорил с ребятами, просто душу отвел, да и для них открыл маленькую страничку жизни родного леса.
Оставалась только горечь от стрельбы неразумного охотника. Но я надеялся, через ребят мое слово дойдет до учителя, до старших учеников, а там и до сельского актива, и управа на браконьеров будет найдена…
Она зазвучала для меня еще в теплые мартовские дни.
Когда с крыш со звоном упали первые светлые капельки снеговой воды, маленькая желтогрудая синичка запела свою бодрую весеннюю песенку.
Она перепархивала с ветки на ветку, осыпала нежные пушинки утреннего инея, пока не поднялась на самую вершину высокого тополя.
Она вся трепетала от переполнившей ее радости и посылала во все стороны свою песенку-призыв, потом снялась и потонула в синеве весеннего утра.
Может быть, звонкая песенка синички разбудила скучных, перемерзших за долгую зиму воробьев, — сейчас и они оживились, зачирикали шумно и беспорядочно.
А солнышко, доброе весеннее солнышко, поднималось все выше и выше, на полях появились проталины, зажурчали первые ручьи. И словно подражая звонкому говору весенней воды, по городам и селам полилась мелодичная песня скворца, а в полях с ранней зари до позднего вечера неумолчной и какой-то голубой трелью вторил ему жаворонок…
Как могучая река, разлилась весенняя песня по просторам моей родины. Она звенела в лесу, в полях, в каждом кусту, звенела на болотах, на озерах и поймах. Ее пел человек, шагая навстречу радостному дню, пели пчелы над распустившимися желтыми сережками тальника, пели утки, гуси, журавли, пели кулики всех пород и малые пичуги, а величественные, гордые лебеди понесли ее на север на своих белоснежных крыльях.
Теперь уже пело все. Казалось, пел воздух — чистый, искрящийся, пела сама земля ни с чем не сравнимую песню весны, песню вечной животворящей радости жизни…”
С вечера заненастило. Легкий ветерок гнал туман низко-низко над землей, казалось, развешивал его седые космы на ветвях берез, расстилал по прошлогодней траве.
Остановившись у стожка сена, я решал: идти в деревню ночевать или остаться здесь?
Мой плащ потемнел, сено тоже было влажным, но до деревни было не близко, и я решил заночевать под стогом.
Сказывалась долгая тоскливая зима, хотелось услышать первые весенние голоса птиц, понаблюдать за пробуждением природы, и это желание было столь же непреодолимым, как желание утолить жажду при виде воды.
Я зарылся в стог и уснул.
Ночью ударил крепкий мороз, но мне было тепло, и я проспал зарю. Проснулся с горькой обидой на себя. Как же! Проспал то, за чем ехал длинные километры, чего ждал всю зиму, от чего часто трепетало сердце при воспоминании и горело огнем, похожим на вдохновение!
Я отвалил сено и… замер: далеко за низменной равниной поднималось яркое, большое солнце, и березы, стоявшие рядом у стога, вспыхнули множеством алмазов. Легкий ветерок шевелил ветви, и алмазы искрились живым переливающимся огнем.
