Я отвалил сено и… замер: далеко за низменной равниной поднималось яркое, большое солнце, и березы, стоявшие рядом у стога, вспыхнули множеством алмазов. Легкий ветерок шевелил ветви, и алмазы искрились живым переливающимся огнем.
Я выбрался из своего логова и стал у березы. Рядом, в пади, уже чуфыкали и бормотали тетерева, звенели голоса мелких птиц. Утро ясное и спокойное наполняло меня юным восторгом.
Потом ветерок подул сильнее, алмазы вспыхнули еще ярче и посыпались на меня…
Я стоял как зачарованный, ни о чем не жалел. Всему свое время, сегодня я переживаю одно, завтра мне откроется что-то иное, новое. Будут у меня еще и охотничьи зори, — впереди весна, большая, красочная пора жизни всего живого на земле…
Это случилось…
Да не все ли равно, когда это случилось или произошло…
Я был тогда молодым охотником, и хотя понимал толк в ружьях, однако, по некоторым обстоятельствам, имел только одноствольную шомполку. Я был доволен своим ружьем, оно доставляло мне немало радости в весеннее и осеннее время. Но нечего греха таить — было и немало огорчений из-за трудности перезаряжания. Я знал уже многое, что должен знать молодой охотник: всякая птица побывала в моих руках, много было пережито и перечувствовано, и все же было еще и такое, чего я не знал — охота на тетеревов на весеннем току.
О существовании большого долголетнего тока я узнал от лесника Михаила Михайловича. Он жил на кордоне “Перепутье” и как-то, встретившись, пригласил меня:
— Приезжай… Что по болотам таскаться, лопоть рвать? У нас хорошо в лесу… Точок я покажу тебе знатный. Залюбуешься!..
Это было как раз то, чего я желал. А тут еще деревенские охотники подзуживают:
— За кордоном-то косача — гибель!.. Лесник знает все тока.
Что поделаешь, — по ночам стали сниться, косачи. Только убивать во сне ни разу не приходилось. Возьму на мушку краснобрового, нажму спуск, а курок еле-еле двигается, словно заржавел. Какой же может быть выстрел? И в такое сомнение вводили меня эти сны, что я по утрам часто проверял исправность пружины своей шомполки.
Весна в этот год была дружная, быстро согнала снег с полей. Я снарядился и, не мешкая, явился на кордон к Михаилу Михайловичу.
Семья у лесника небольшая — жена да двое ребят, и я не стеснил их своим поселением.
Живу день, другой, слушаю весенние концерты птиц, дышу чудесным лесным воздухом и все жду, когда же Михаил Михайлович покажет мне ток…
А он будто не замечает моей тревоги и по вечерам долго и обстоятельно рассказывает о зимней охоте на волков, лисиц и всяких других зверей. “Что он меня мучает?..” — думаю.
— Когда же ты, Михаил Михайлович, на точок меня сведешь?
Он поцарапал свою косматую черную бороду и улыбнулся:
— А разве это надо?..
— Так ведь ты же обещал показать мне ток?..
— Точно!.. Обещал!.. А ты подумай, надо ли это делать.
Ну что он хитрит? Сманил меня, а теперь спрашивает: надо ли показывать ток? Уж не затем ли я приехал сюда, чтобы любоваться его бородой да лукавыми глазами, спрятавшимися под густыми нависшими бровями?
А Михаил Михайлович испытующе поглядывает на меня и говорит:
— Ежели, скажем, я покажу тебе ток, скрад построю да еще веток настелю, чтобы тепло было сидеть, ты пойдешь, постреляешь косачей — и домой. Какая же для тебя, охотника, польза в этом?.. Только добыча!.. Так делали раньше господа, так делают многие и теперь, но это не стоящие охотники. Надо самому найти ток, построить скрад умеючи, а потом уже и завершить все дело боем…
Ну, что скажешь?.. Прав старый лесовик!..
На следующий день я нашел ток. Это было как раз то место, о котором говорил Михаил Михайлович. Вечером я снова сходил, проверил, все было в порядке, косачей собиралось много, и я решил заняться скрадом. Ток находился на самой кромке леса, в ложбинке. С запада стояли высокие стройные сосны, а с восточной стороны переплелись низкорослые гнутые березки. Само токовище занимало площадь метров двадцать пять в диаметре, и земля на нем была взбита, исчерчена крыльями, и кое-где валялись перья — результат яростных схваток.
Построить скрад можно было среди березок, искалеченных тяжелыми снегами. Правда, сидеть мне придется лицом на темный запад, но другого ничего нельзя было придумать. Я срубил несколько кривых березок, укрепил их, забросал посохшими ветками и все это немудреное сооружение обставил старыми побуревшими ветками папоротника.
Два дня я не ходил к своему скраду, чтобы косачи привыкли к обстановке.
Ночь перед охотой я провел в большом волнении. Все будто сделал хорошо, даже похвалу от Михаила Михайловича услышал, а все-таки мучило сомнение: “А вдруг птицы разгадают мою затею?..”
Я долго вертелся на постели и не мог заснуть. Стрелки часов показывали два, когда я встал и потихоньку принялся за сборы. Моя возня разбудила Михаила Михайловича.
— Спи еще, — сказал он. — Я разбужу, когда надо…
Но я уже не мог сидеть в избе, оделся и вышел.
Тихая, темная ночь накрыла лес и творила свои чудесные сказки. Порой казалось, что меня подкарауливают у каждой сосны какие-то допотопные чудовища и что шапку с моей головы сорвала не ветка, а шалунья белка или бурундук. С непонятной внутренней дрожью я торопливо шел к скраду.
Нужно сказать, что на этот раз я изменил своей шомполке. Где там впотьмах возиться с мудреной зарядкой… У Михаила Михайловича была добрая берданка, я снарядил к ней полтора десятка патронов и сознательно несколько увеличил пороховой заряд: стрелять предстояло по близким целям и нужен был некоторый разброс дроби.
Путь до тока был не близкий, но я пробежал его в полчаса и все боялся потерять направление, заблудиться и вернуться на кордон с пустыми руками. Я шел наугад, почти ничего не видел и обрадовался, когда оказался у своего скрада.
Не торопясь я набрал несколько пригоршней старой хвои под соснами, нарвал папоротника, укрыл ими холодную, влажную землю и забрался в скрад.
Ночь тихая — ни ветерка, ни звука в спящем лесу. За дорогу я согрелся, и только устроился, как навалилась дремота. Очень хотелось уснуть!..
И вдруг настороженное ухо уловило не то шелест, не то шаги. Я мгновенно замираю. Нечто похожее на страх охватывает меня. А шаги все ближе и ближе…
“А что, если кто-нибудь проведал о моем скраде? Испортит мне всю зорю…” И еще почему-то я подумал о бешеном волке, который неожиданно может напасть на меня.
А шаги все ближе… Потом я замечаю, что шаги больше похоже на скачки… Все перепуталось в моем воображении, я забыл о косачах, желая увидеть того, кто шел ко мне. Наконец живое существо остановилось и, кажется, у самого скрада, но… я ничего не видел и, затаив дыхание, ждал: что будет дальше?..
Когда посветлело небо и яснее выступили из темноты деревья, я увидел в каких-нибудь двадцати сантиметрах от скрада миролюбиво сидящего… Кого бы вы думали? Зайца!.. Самого обыкновенного серого зайца!..
Вот кто переполошил меня!.. Мне было неприятно от сознания, что заяц не последний трус на свете.
Оттого ли, что я пригляделся, или действительно посветлело, но мне ясно были видны его мирные занятия. Он сидит, обкусывает старые листочки с веток, а я обдумываю, как ему отплатить за все минуты напрасных тревог. Я потихоньку беру прутик с земли, просовываю его в отверстие прямо к носу зайца и, рассчитав удар, негромко кричу:
— Тебе что, косой, надо?!
И тут произошло невероятное. Мне кажется, что он на сажень подпрыгнул кверху, хлопнулся о землю, заплакал на весь лес и, как серый ком, покатился вниз на опушку.
— Штаны подтяни, косой, а то порвешь!.. — кричу я ему вслед.
Веселая минута привела меня в равновесие, но, признаться, потом жалко стало зайчишку. Ну зачем я его так напугал?
Начинался рассвет.
Я прикрыл легонькой веточкой вход в скрад и стал слушать. Лес еще молчал, только где-то далеко-далеко, вероятно в чащобе «Волчьей пади», раздался какой-то шипящий, одинокий звук. Может быть, это проснулся глухарь и пробовал свой голос? Но песня глухаря слышна только на близком расстоянии. Через некоторое время звук повторился ближе, и я четко различил в нем косачиное пение. Не раздумывая, я пускаю громко свое:
— Чу-фы-ш-ш-ш!.. — и затихаю.
Совсем недалеко откликнулось сразу несколько птиц, и мне показалось, что они переговаривались примерно в таком роде:
— Смотри-ка, на ток уже кто-то явился!..
— Надо спеш-шить!.. Спеш-шить!..
И сейчас же за этими переговорами на соседней сосне птица захлопала крыльями и:
— Чу-фы-ш-ш-ш!.. — сердито так и властно, будто спрашивает: — Кто посмел явиться раньше меня на ток?..
Я “не сробел” и тихонько ответил. И вдруг словно буря налетела на деревья: хлопанье крыльев, бормотанье, чуфыканье наполнили лес. Одна за другой птицы стали падать на ток. Казалось, их было не меньше сотни.
