Священник отошел в сторону, и тотчас же перед большевиками выстроились солдаты с короткими кавалерийскими винтовками. Офицер громким голосом принялся зачитывать приговор, но один из красных агитаторов перебил его и обратился к толпившимся жителям.
— Граждане… Советские люди! — закричал он. — Не верьте белым псам. Они продались мировой буржуазии. Смотрите, все у них английское! За тридцать серебреников распродают Россию. Травите и убивайте из-за угла предателей золотопогонников…
Договорить ему не дали. Грохнул винтовочный залп. И когда пороховой дым рассеялся, все увидели, что трое красных корчатся на земле.
Женщины завизжали, в голос заплакали.
Агитатор, который не закончил речь, уперся руками в землю, пытаясь подняться. Но его повалил навзничь новый трескучий залп.
Из ропщущей толпы послышались выкрики:
— Живодеры! Убийцы!
Обозленные солдаты принялись прикладами разгонять толпу. Мальчишки перебежали на другую сторону полотна, скатились с насыпи вниз и бегом припустились домой.
Белогвардейцы не долго бесчинствовали и пьянствовали в городке. Ночью повара и ездового подняли по тревоге. Со стороны вокзала донеслась частая пальба. Она приближалась. Солдаты в такой спешке запрягали лошадей, что забыли захватить с собой продукты из ледника.
— Не зря я им прислуживала — пожива осталась, — радовалась утром Анна. — Капусты и солонины на всю зиму хватит.
Отец приехал не сразу, а лишь после того, как разгромленную под Петроградом армию Юденича прогнали за кордон в Эстонию. Он привез трофейных белых галет, два солдатских ранца, обшитых кожей, и букварь.
— Ну, мальчуганы, вам пора уже в школу, хватит лоботрясничать, — сказал отец. — Вымойтесь как следует и оденьтесь в чистое. Пойдем к учителю.
Анна принарядила мальчишек, и они вместе с отцом пошли в школу, которую все называли «хуторской».
Деревянное, вытянутое здание школы находилось почти у края леса. Оно желтело среди красноватых стволов высоких сосен.
У крыльца Громачевых встретила толстая сторожиха с подоткнутым подолом. Она мыла коридор.
— Вам к господину директору надо… Они в учительской, — сообщила старуха и, расстелив у порога мокрую тряпку, добавила: — Только ноги вытирайте… у нас строго.
Директором школы оказался небольшой и щуплый очкарик, носивший темный костюм и крахмальную манишку с бабочкой.
Поглядев на замасленную куртку железнодорожника и босоногих мальчишек, директор уверенно сказал:
— Вам наша школа не подойдет. Она предназначена для зажиточных хуторян. У нас платят за обучение и за пансионат. Кроме того, родители завозят дрова и продукты питания.
— Значит, для богачей существуете?.. Кулацких сынков учите? — переспросил старший Громачев. — А где же для нас, пролетариев?
— В городе есть приходская школа, гимназия и реальное училище, — охотно принялся пояснять очкарик.
— Но это же где-то у моста? Мальчишкам придется через железную дорогу бегать. Чего доброго, под поезд попадут.
— Да, конечно. Я вам сочувствую, но ничем помочь не могу.
— Так что же выходит — мы зря революцию делали? Здесь остаются старые порядки — наши дети опять образования не получат?..
— По этому поводу поговорите с властями, — посоветовал директор. — Я не уполномочен отвечать на подобные вопросы.
— Поговорю конечно, так не оставлю, — погрозился отец.
Отослав мальчишек домой, Громачев отправился в исполком. И там в отделе народного образования он шумел долго, пока не добился решения открыть в школе за железной дорогой бесплатные классы для местной бедноты.
Директор школы конечно был недоволен решением властей. Главными учениками у него по-прежнему оставались хуторяне. Они жили в левом крыле здания и, появляясь в классах за пять минут до звонка, усаживались за первые парты и ждали повышенного внимания к себе. Так оно и повелось: к доске учителя чаще всего вызывали деревенских, а местных лишь изредка.
Божий закон уже был отменен в школах. Вместо молитв поп-расстрига учил ребят пению. Собрав всех в большой класс, он стучал смычком по кафедре, требуя внимания. Затем, как бы для себя, вполголоса напевал: «Дай-нарай, не дай нам хлеба-а-а!» И, уловив нужный тон, начинал энергично пиликать на скрипке. «Во поле березонька стояла…» Мальчишки подхватывали песню и орали так, что лицо учителя болезненно кривилось, словно в его чуткое ухо влетела жужелица.
Сердито грозя смычком, он говорил:
— Не рвите глотки. После вашего пения даже ослиный рев может показаться ангельским благовестом.
Постепенно он разделил ребят на «козлов», не имевших ни слуха, ни голоса, на «хористов», обладающих слабыми «голосишками», и на «солистов», разливавшихся соловьями.
Мальчишки, если это были не маменькины сынки, норовили попасть в «козлы». «Козлов», чтобы они не мешали поющим, часто выставляли за двери. А там можно было выскользнуть на улицу и повоевать шишками, которых было полно под соснами.
Первое, что потрясло Ромку в школе, — это чудо превращения букв в слова. Молчаливые закорючки, похожие на букашек, вдруг заговорили по-человечьи.
Ромка, как зачарованный, практиковался складывать буквы повсюду: с упоением читал вслух вывески на улицах и про себя — надписи на заборах, так как знал о существовании слов, за произношение которых взрослые дерут уши.
Как-то зимой за три пулеметных патрона он выменял сказку об Иванушке-дурачке. Сказка была смешной, она так понравилась братьям, что они стали охотиться за цветастыми книжечками, не жалея для обмена самодельных игрушек.
Раздобыв книжку, Громачевы сперва подолгу рассматривали картинки, а затем, примостясь на краешке стола, где горела лампа, Ромка вполголоса читал ее братишке. Димка обычно сидел против него и с горящими глазами ловил каждое слово.
— А ты громче читать не умеешь? — как-то спросила мачеха. Оказывается, Анна тоже прислушивалась к чтению.
Ромка стал читать громче. Сказки увлекли и мачеху. Если вечером не было книжки, она спрашивала:
— Что ж это вы не позаботились?
— Нам не на что обменивать, — жаловался Ромка.
— Ладно, я вам помогу, — пообещала Анна.
Однажды она принесла две толстых, сильно потрепанных книжки: сказки Христиана Андерсена и братьев Гримм.
Боясь, что ребята порвут книжки, Анна спрятала их на верхней полке шкафа и сказала:
— Без меня не читать. Если будете трогать — выпорю.
С этого дня Ромка и Димка с нетерпением ждали того часа, когда Анна освободится от своих дел, вычистит ежиком стекло семилинейной керосиновой лампы и зажжет свет.
Получив книжку, Рома с замирающим сердцем усаживался за стол, так как не знал, в какой сказочной стране в этот раз будет путешествовать. Читал он не торопясь, стараясь четко выговаривать слова. А его слушатели сидели рядом и тоже вглядывались в текст, точно следили, чтобы он чего-нибудь не пропустил.
Сказки были о незнакомых странах, о троллях, волшебниках, принцах и принцессах, о королях, пиратах и разбойниках. После чтения мальчишки долго рассматривали картинки.
Если ночь была вьюжной, Рома с Димкой, как только гасла лампа, натягивали на головы одеяла и прислушивались к вою ветра, который, как злые духи, колотился в дом, бренчал вьюшкой в трубе, стучал ставнями, тряс и скреб о стекла окон. Казалось, что в дом, окруженный разбойниками, пытаются пролезть колдуны и ведьмы.
Мальчишки так и засыпали, прижавшись друг к другу, боясь высунуть голову наружу.
В лунные ночи Рома долго не мог заснуть, потому что грезил: видел себя на белом коне то дровосеком, то принцем, то храбрым и добрым разбойником, помогавшим бедным людям. И на его шляпе развевалось белое страусовое перо. Он храбро дрался со злыми, закованными в латы рыцарями, отбивался от косматых колдунов, топтал конем и колол пикой волков, спасая тоненьких, почти невесомых принцесс, одетых в легкие как паутинка одежды.
Окруженный врагами, Рома шел с гордо поднятой головой на плаху. Вокруг плакали люди. Но он не просил пощады, а, поднявшись на помост, бросал золотое кольцо палачу и говорил: «Будь мужчиной, пусть твоя рука не дрогнет». После таких слов площадь оглашалась рыданиями и молитвами. А Рома стоял невозмутимо, хотя его взор был затуманен… Гонец обычно опаздывал… Он еще издали кричал:
— Остановите казнь, принц Ромуальд помилован! Можно освободить!
И тут уже Ромка по-настоящему плакал, умиленный своей стойкостью и выдержкой.
Сказки облагораживали души ребят. Даже Анна, щедрая на затрещины и оплеухи, не хотела походить на несправедливых озлобленных мачех и сдерживала себя. Она так пристрастилась к вечерним чтениям, что огорчалась, если не было новой сказки, и просила прочесть «Девочку со спичками». Видно, она воображала себя девочкой, замерзающей под Новый год, потому, что, не стесняясь ребят, хлюпала носом.
