Мы играли на нашей стороне двора. Окна нашей квартиры и двери наших подъездов выходили на эту сторону, она и называлась нашей. Наша сторона была очень знакомая, каждый камушек, каждая загородка, сломанная или пока не сломанная. Но зато в земле было немало прекрасного.
Что стояло давным-давно на месте наших больших кирпичных домов, которые называются корпусами, Городком имени Буденного, — неизвестно. Может, были чьи-нибудь усадьбы или просто улица, и кто-то нечаянно потерял, а мы нашли крошечный, с ноготь на мизинце, кувшинчик. Он был твердый, голубой и тяжелый, как камушек, немного блестел и был удивительно красив.
Мы оттерли кувшинчик от пыли. У него были две крошечные ручки и тонкое горлышко, а по стенкам кувшинчика, да, да, кругом, по всему голубому кувшинчику танцевали удивительно красивые тети в длинных платьях. Тети держали друг дружку за руки, все до одной смеялись, и кудрявый мальчик летел вверху и махал луком и стрелами, и вокруг были цветы; все это выпуклое, голубое. Мы долго сидели на земле, передавая кувшинчик друг дружке и поднося его к самым глазам.
Вдруг упала какая-то тень. «Божья коровка?» — спросил сверху скучающий голос. Мы подняли глаза. Большая девочка, очень большая, она уже училась в седьмом классе, остановилась возле нас.
— Нет! — ответили мы гордо. — Совсем не божья коровка! — И протянули ей кувшинчик.
— А-а, — скучая, сказала она, быстро осмотрела всех нас и отдала нам кувшинчик.
Она ушла, и мы начали сухой травинкой выковыривать землю, набившую кувшинчику горлышко. Интересно, внутри он пустой и, может быть, в него нальется капелька воды? Но травинки ломались, прутик был слишком толст. Решили отнести кувшинчик домой и выковырять землю иголкой.
Мы все еще любовались нашим сокровищем, когда в поле нашего зрения попали ноги. Большие толстые ноги в носках и туфлях. Три пары ног топтались вокруг нас.
— Покажите, ребятки, этим девочкам ваш кувшинчик, — сказала давешняя большая девочка.
Большие девочки, на которых мы смотрели только издали — с восхищением глядели, как они играют в волейбол, какие у них красивые косы и сами они — красивые и сильные, незнакомые девочки с соседнего двора — в чижик, прятки и казаки-разбойники они не играли, через веревочку не прыгали. Мы с уважением наблюдали, как они проходили мимо нас под руку, рассказывая друг дружке что-то неведомое нам, наверное, интересное и сложное, и даже не мечтали, что они посмотрят на нас.
Мы радостно протянули им голубой кувшинчик.
— Это совсем не старинный, так, подделка какая-то! — фальшивым голосом сказала первая девочка.
— Да, ерунда какая-то, совсем некрасивый, в него и играть толком нельзя, так, чепуха! — быстро заговорила другая.
— Да-да, чепуха, никому-то он не нужен! А вот это другое дело! — И девочки сунули нам деревянный самоварчик, какие попадались в новогодних хлопушках или в круглых шоколадных конфетах, конфета была внутри пустая и называлась бомбочкой, и в ней что-нибудь лежало: такой самоварчик, леденец или просто копеечка. — Смотрите, какой хорошенький!
И большие девочки быстро ушли, унося голубой кувшинчик. Где они жили, в каких квартирах, мы не знали. А если бы и знали, все равно не побежали бы. Такой кувшинчик разве отдадут?
Сразу стало скучно и холодно. Мы увидели, что солнце почти скрылось вдали за крышами домов и стало темно.
Мы бросили на землю деревянный самоварчик и долго, молча смотрели, как уходили большие девочки. И так неприятны были их длинные широкие спины.
Напрасно говорят, что девочки дружить не умеют. Прекрасно умеют!
Мы так весело, так хорошо играли вместе: Луза, Галя, Света, Зося, Люся, Нина, мы с Наташей. То Галя заболеет, то Нина, то я или Наташа, все равно оставшихся здоровых хватало. И вдруг стало не хватать Светочки. Нет ее и нет, нет и нет. Пропадает куда-то и все. Сначала мы не замечали, а потом, ничего не поделаешь, не хватает. Дни идут за днями, а Светы нет и не хватает ее в играх.
Некоторые игры из-за нее не получались. Например, «Голый король». Луза была для главной роли слишком худа. Зося смеялась как раз в самом серьезном месте. Мы с Наташей были ткачами. А «Голый король» должен быть упитанным, и трусики, и рубашка у него должны быть с кружевами. Света подходила по всем этим статьям.
И в пряталки без нее играть стало тоже не так интересно. Светка так смешно пугалась, когда не успевала выручиться и ее находили.
Увидим ее в окошко, залезем на подоконник, кричим в форточку: «Света! Приходи к нам!» Не идет. И на дворе сразу куда-то денется. Видим, играет возле своего подъезда (она жила в третьем, а мы в первом) с другими ребятами, бежим за ней. Нет, уже куда-то делась.
— Что-то Света к вам не приходит. Или поругались? — спрашивает Матрешенька.
— Нет, не поругались, совсем не ругались, — отвечаем мы.
Какой-то чужой стал ее подъезд. Проходим мимо окна — слышны звуки музыки. Света дома, учится играть.
И на ледяных дорожках кататься без нее не очень интересно — ведь лучшие ледяные дорожки возле третьего подъезда: там живет много больших мальчишек из пятых-шестых классов, они лучше всех раскатывают эти дорожки, даже поливают их потихоньку от взрослых. А третий — Светкин родной подъезд. В случае чего всегда можно было закричать: «Мама!», и Светкина мать тут же посмотрит в окно на первом этаже.
Но Светка пропадает и пропадает, и мы почти не катались на ледяных дорожках. Ну, что это за дорожка — в две ступни? А длиннее возле нашего подъезда не было, потому что на первом этаже жила Марья Михайловна, которая всегда смотрит в окно, даже ночью, не раскатывает ли кто ледяных дорожек.
Весна началась, окна широко распахнуты, во дворе солнце, ручьи. Как-то видим: Света возле своего подъезда. Попросились у Матрешеньки гулять, выскакиваем из подъезда. Светочка стоит спиной к нам, в синем берете, в ботах, играет с малышами. Мы — к ней: «Света! Светочка!» Она — бегом от нас. Да так быстро, как никогда не бегала. Всегда, бывало, Луза перегонит ее или наша Наташа.
Бежит от нас, от нашего двора к чужому двору. Мы за ней. По лужам, по ручьям. Кричим: «Стой! Стой, Светочка!» Ловим ее, хватаем за руки, за пальто. Она кажется немного чужой в новом красном пальто, в новой береточке, молча вырывает руки, глаза полны слез.
— Пошли гулять! — зовет Луза. — Мы давно с тобой не играли!
Света как заплачет. Села на землю в своем новом пальто, наклонила голову. Горько-горько плачет и говорит:
— Я не буду! Я больше никогда не буду!
— Что не будешь? — спрашиваем мы и тоже садимся на землю рядом. — С нами играть не будешь?
— Стульчики ломать не буду! — еле говорит сквозь слезы Света и плачет еще горше.
— Какие стульчики?
— Для кукол, небольшой! Я села на него, а он рассыпался!
Оказывается, давным-давно, еще осенью, до елки, когда мы играли у нас дома — во дворе все время шли дожди, Светочка села на маленький игрушечный стульчик (Света побольше куклы, ну, стульчик и сломался). Светочка ушла, и так мучил ее этот сломанный стульчик. И дома никому не сказала. А мы-то и не заметили, никто не заметил, что стульчик сломался.
— Осьминоги! Хватают за ноги! Сейчас высосут всю кровь!
Летим по комнате к большому дивану. Там остров. Необитаемый, но вполне безопасный. Еле умещаемся на нем, и Зося, и Люся, и Светка, и Лузочка, и мы с Наташей. У Лузочки нога не умещается, торчит из-под диванного валика. Из-за чемодана под кроватью торчит Славкина пятка. Оба становятся добычей осьминога.
Осьминог — обычно наша старшая сестра Светлана. Никто лучше ее не шипит, не хватает своих жертв и не тащит их на съедение в какой-нибудь укромный уголок. Например, в ванную, если в квартире нет взрослых. Сейчас Матрешенька дома, в ванную и в кухню нельзя. Взрослые не разберутся, подумают, что маленьких обижают.
Правда, в ванной нас не едят, наоборот, кормят. В нижней части двери там круглые дырочки. В эти дырочки Светлана проталкивает хлеб с горчицей и солью. Пленник обязан съесть все это: дело чести! Сидеть в ванной очень интересно. Прибывают новые пленники, рассказывают свежие новости. Сережка, например, выдал себя тем, что пискнул, когда его нечаянно придавили чемоданом. А того, кто лежал в передней на сундуке под шубами, Светлана так и не нашла, он всех и выручил.
Иногда в ванной нам с Наташей приходится учить трудные иностранные слова. У нас была корова, небольшая, твердая, холодная, с тонкими ногами и толстым животом, гуттаперчевая корова или целлулоидная. Старшая сестра, человек упорный, заперла нас с нею в темной ванной и, пока не выучим два этих слова, оттуда не выпускала. Потом она отняла у нас это животное и подарила на день рождения братику или сестренке одной из своих подруг. Мы не жалели: корова была жесткая, холодная, ноги тощие, живот толстый, голова маленькая. Какая-то глупая корова. Но мы на все были согласны, даже учить эти жуткие слова «гуттаперчевая» и «целлулоидная», только бы старшая сестра играла с нами.
