— …Если ваше величество позволит, я буду навещать вас ежедневно.
Вместо ответа, Матиуш поцеловал руку доброй королевы.
— К сожалению, — сказала королева, — я не могу приходить больше чем на четырнадцать минут.
— Я понимаю: этикет, — шепнул Матиуш.
— Нет, тюремный распорядок…
Но лучше ли стало Матиушу теперь, когда его перевели в светлую комнату, разрешили прогулки в тюремном саду, когда его ежедневно навещала королева, и спал он на кровати, а еду ему доставляли из кухни самого начальника тюрьмы?
Нет, ему было так же тесно и так же горько. Может быть, даже еще более горько. Там, в сырой камере, он знал, что это временное убежище будет заменено другим — на необитаемом острове. Теперь он не ждал уже ничего.
Чего мог он ждать? Ведь на необитаемом острове у него будет все, что есть сейчас. Если даже будет лучше комната и мебель, разрешат долгие прогулки у моря, дадут больше свободы, все-таки останутся одиночество и тоска.
Раньше ему так хотелось иметь часы. Ему казалось, что дни шли бы быстрее, если бы он мог следить по часам, сколько осталось до конца дня. Какое заблуждение! Теперь он знает, как медленно ползут стрелки, как бесконечно долго длится час. Как бесконечно долго длится тюремный день.
— Матиуш, не могу ли я что-нибудь сделать для тебя? — спросила королева, когда, заложив руки за спину, он молча шагал взад и вперед по комнате.
— Что-нибудь? А жива еще в королевском дворце моя канарейка?
Не помню, говорил ли я, что у Матиуша была канарейка в прекрасной золотой клетке. Он получил ее в подарок в день рождения и очень любил. Когда в парламенте кто-то назвал его Матиушем-канарейкой, эта маленькая невинная птичка стала ему неприятна. Но сейчас он снова вспомнил о ней и захотел, чтобы она была с ним, чтобы рядом было хоть одно живое существо, и не четырнадцать минут, а постоянно.
Кампанелла не ответила, ей было строго-настрого запрещено говорить Матиушу о том, что происходит в его стране. Однако, возвратившись домой, она послала официальную телеграмму молодому королю:
Могу ли я сообщить Матиушу о судьбе его канарейки и поставить клетку с птичкой в его камере? Припомните, Ваше Величество, что я на совещании уже говорила, как детям нужны деревья и птицы.
Телеграмма очень рассердила молодого короля.
— Хуже нет связываться с бабами, — ворчал он. — Сегодня канарейка, завтра собака, послезавтра еще что-нибудь. То камера сырая, то темная, Матиуш расстроен, Матиуш похудел!.. Как будто у нас только одна забота — беспокоиться об удобствах Матиуша!
И король ответил, что разрешает, но надеется, что это уже последняя просьба и последняя уступка:
Пусть нежное сердце Вашего Величества соизволит считаться с интересами короны.
Корону носят на голове, а в голове должен быть разум. Таким образом, король деликатно дал понять, что королева добра, но не умная и не должна слишком надоедать.
Не знал Матиуш, как трудно было королеве исполнять его требования, как горько отвечать ему: «нельзя, не разрешают».
Ни газет, ни книг приносить не разрешили. Упоминать о Бум-Друме, Фелеке, Клю-Клю, грустном короле не разрешили.
У королевы были большие неприятности, когда Орестес пожаловался, что она рассказала Матиушу о дружбе молодого короля с Бум-Друмом. Ее строго предупредили, что, если она еще раз скажет о чем-нибудь подобном, ей придется покинуть столицу Матиуша, а ее место займет уже не король, а губернатор Залива Кенгуру, известный своей жестокостью и настроенный по отношению к Матиушу недоброжелательно.
— Вот твоя канарейка, милый Матиуш.
Королева уже давно перестала называть Матиуша официально. А Матиуш не знал, поправить ли ее или сделать вид, что он этого не замечает.
— А вот фотография твоей мамы, — совсем тихо сказала королева.
Матиуш даже не взглянул на фотографию; он положил ее на стол и занялся канарейкой. Он начал чистить клетку, хотя она была чистая, налил в блюдце воды, хотя знал, что оно слишком большое и не пройдет в дверцу. Потом просунул между прутьями кусочек булки и кусочек сахару, то и дело поглядывая на часы, — он ждал, когда пройдут четырнадцать минут и королева оставит его одного.
«Скорей бы ушла», — думал Матиуш.
Кампанелла тоже с тревогой смотрела на часы. Ведь это было ее последнее посещение, она должна была ехать на заключительное заседание, чтобы подписать документ о высылке Матиуша, А ей хотелось еще кое о чем спросить его.
— Матиуш, я хочу с тобой поговорить. Не знаю, удастся ли мне это. Но я постараюсь… Оставь пока канарейку, потом все это сделаешь.
Матиуш нахмурился.
— Я слушаю.
— Скажи мне, только откровенно, если бы короли разрешили… Как ты думаешь?… Я одна на целом свете, так же, как ты. У меня нет детей, нет никого… Ты не хотел бы, чтобы я стала твоей матерью?… Ты будешь жить в апельсиновом саду, в моем прекрасном теплом краю, в большом мраморном дворце. Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо. Со временем короли простят тебя. А когда я стану старой, а ты будешь взрослый, я отдам тебе трон и корону, и ты снова будешь королем.
Кампанелла хотела обнять Матиуша и поцеловать, но Матиуш быстро отстранился.
— Я король, у меня есть свое королевство, и чужая корона мне не нужна.
— Но, Матиуш…
— Я не Матиуш, я — король, взятый в плен, а то, что у меня отняли, я верну.
Большой тюремный колокол возвестил, что четырнадцать минут истекли. Матиуш закусил губы. Сердце его колотилось. Он думал-думал-думал.
— Королева, — сказал Матиуш, — благодарю тебя. Ты была ко мне очень добра. Я не хочу быть неблагодарным. Именно поэтому я не согласился. Если бы я согласился, я причинил бы тебе немало огорчений.
— Почему?
— Потому что я бы убежал. Я убегу, обязательно убегу. Пусть они меня стерегут. Пусть хорошенько за мной смотрят!
Снова ударил тюремный колокол.
И Матиуш, уже совершенно спокойно, закончил:
— Ваше величество, пока меня держат в тюрьме силой, я свободен, могу делать, что я хочу, свободно себя защищать. Если бы я согласился стать твоим сыном, я был бы пленником уже навсегда.
И тут в третий раз ударил тюремный колокол. Королева вышла.
Бежать!
Матиуш удивлялся, что только теперь он подумал об этом серьезно. Эта мысль и раньше приходила ему в голову, но он сомневался, удастся ли ему, сумеет ли он, куда убежит и зачем? И только теперь, когда королева предложила ему то, о чем в неволе он мог только мечтать, Матиуш твёрдо и окончательно пришел к этому решению.
Он не думал теперь, удастся это ему или нет, не думал, куда он убежит и зачем. Он знал одно: он должен, должен бежать. Матиуш больше не тосковал, не смотрел поминутно на часы. У него было страшно много работы. Он должен был тщательно изучить тюремный сад, каждый поворот» каждый отрезок стены, каждое близко стоящее к ней дерево. Должен целыми часами составлять планы, с чего начать, когда он окажется уже за стеною. Нужно тщательно обдумать, что надеть, что взять с собой в дорогу. Необходимо иметь веревку, но как ее достать?
Матиуш не заметил, как наступил вечер, зажегся свет, и запела канарейка.
Он подошел к клетке — испуганная птичка умолкла на минуту, но вскоре запела еще громче и красивей.
«Мамочка, ты видишь: Кампанелла хотела отнять у тебя Матиуша. Они отняли у меня трон, отняли корону, а теперь хотели украсть и меня. Я не оставлю тебя, мамочка, в тюрьме, мы убежим вместе. Не бойся, я сумею тебя защитить».
Матиуш вынул фотографию из дорогой, выложенной крупными жемчужинами рамки, осторожно приложил к губам, спрятал в боковой карман, к самому сердцу, и улыбнулся:
— Ведь правда, так тебе лучше, мамочка?
Канарейка весело запела.
4
— Ну как там? — спросил король Орестес.
— Матиуш страшно расстроен, — отвечала королева уклончиво.
Но на первом же заседании королей она попросила слово, чтобы говорить о Матиуше.
— Ваши величества, не подписывайте этот документ. Нельзя сравнивать Матиуша ни с Наполеоном, ни с каким-нибудь другим взрослым королем. Хотя у меня нет детей, но у меня к нему материнское чувство. Матиуш нервный и впечатлительный ребенок, но у него доброе сердце.
— Начинается, — буркнул молодой король, наклонившись к своему соседу Бум-Друму.
— Если бы вы знали, как его обрадовала канарейка, как он начал давать ей воду, хлеб и сахар! Дети легкомысленны и неопытны…
Королева Кампанелла видела, что все скучают, зевают, курят, вздыхают. Но королева говорила, говорила. Уж старый король Альфонс Бородатый заснул в кресле, уж бледный король Митра Бенгальский принял порошок от головной боли, когда, наконец, Кампанелла объяснила суть своей просьбы.
— Отдайте мне Матиуша!
— Мы проголосуем, — быстро сказал король, друг желтых.
