Устав бродить, Илюша усаживался на чугунные ступеньки памятника и грелся на солнышке. Нестерпимо хотелось есть, и он, сам того не замечая, поедал ириски, и к концу дня у него не оказывалось ни денег, ни товара.
Ваня даже заплакал от обиды:
— Зачем же ты ириски поел?
— Я нечаянно…
— Эх, ты!.. Я стараюсь, чтобы с голоду не помереть.
Илюша раскаивался, но голод брал верх: история с ирисками повторилась. А на другой день он и вовсе выдумал невесть что — принес за пазухой больного котенка.
— Зачем приволок?
— Жалко… Он мяукает, есть просит. Ты не беспокойся, я ему свой хлеб буду отдавать.
Ваня возмутился:
— Да разве в этом дело, голова садовая? — Он подумал минуту и добавил миролюбиво: — Ладно, оставь, будем втроем жить…
Однажды Ваня примчался веселый и скомандовал:
— Илюшка, собирайся!
— Куда?
— В Москву едем. Один пацан сказал, что товарищ Ленин собирает Коммуну и сам записывает ребят в тетрадку. Хлеба там вволю. А еще одёжу нам военную сошьют — шинель и галифе.
— Настоящие? — удивился Илюша.
— Конечно… Наш отец за Коммуну погиб, — значит, товарищ Ленин нас первыми запишет, хотя у него рука на перевязи…
— Почему?
— В него буржуи стреляли.
— Как же он пишет больной рукой?
— А так: отдохнет немножко и опять пишет…
— Не везет Ленину, — сказал Илюша. — Ну ничего, ехать так ехать!
Бедному собираться — встал да пошел. Прощай, Киев! Оставайся на площади, бронзовый Богдан Хмельницкий, скачущий на коне с булавой. До новой встречи, златоглавая Киево-Печерская лавра над синим Днепром!..
По пути на станцию Илюша и Ваня увидели старичка с ведерком в одной руке и свертком бумаги в другой. Он ходил от тумбы к тумбе и клеил новенькие плакаты. Ребята замерли, когда увидели, что это был за плакат.
Ленин, в черном костюмчике, в клетчатой кепке, стоял на земном шаре с метлой в руках. Весело усмехаясь, он скидывал прочь с земли царя, попика, похожего на жука, и толстопузого буржуя с денежным мешком. Он так крепко вцепился в мешок, что шапка слетела, а сам кричал: «Караул, спасите! Меня Ленин с земли сметает!»
Внизу плаката было написано:
ТОВ. ЛЕНИН ОЧИЩАЕТ ЗЕМЛЮ ОТ НЕЧИСТИ.
За такую вещь, как этот плакат, можно было отдать все. Но у братьев ничего не было, кроме котенка, который прикорнул за пазухой у Илюши. Ваня решил, что уезжать без такой картинки немыслимо. Братья спрятались за скамейкой, дождались, пока старичок уйдет. Тогда Ваня подкрался, осторожно отклеил плакат и велел братишке спрятать его.
— Видал, как он буржуя метлой лупит?
— А почему рука у Ленина не на перевязи?
— Выздоровела, — сказал Ваня.
На вокзале, когда стало темно, братья пробрались вдоль вагонов в голову длинного поезда, туда, где посапывал во тьме небольшой паровозик с керосиновым фонарем спереди.
Ваня тайком забрался по железным ступенькам на паровоз, втащил Илюшу, и они забились под черный маслянистый живот паровозного котла; сидели там тихо, как два воробышка.
Из трубок выбивался теплый парок, и можно было погреть руки.
Вдруг над головой заревел паровозный гудок. Илюша закрыл уши ладонями. Даже котенок испугался и чуть не выпрыгнул из-за пазухи. Поезд медленно тронулся и пополз навстречу кромешной тьме, освещая себе путь тусклым керосиновым глазом.
Из трубы паровоза вместе с дымом выбивались искры, они залетали под котел, где спрятались ребятишки. Так и сгореть нехитро! Братья грелись, прижимаясь к теплому животу котла, и старались не шевелиться, чтобы машинист не заметил «зайцев». А тут котенок запищал, запросил есть.
Ваня рассердился:
— Брось ты его!
Но Илюша прижал котенка к груди, и тот затих.
На первой же остановке помощник машиниста заметил ребят и велел слезть. Трусцой побежали они в станционную кубовую, где находили себе приют бездомные люди. Так было и на этот раз: во тьме кубовой светились огоньки папиросок. Братья молча присели у входа. Ваня отдал братишке буденовку, чтобы согреть его, и шепнул тихонько:
— Документ береги, он за подкладкой…
Постепенно глаза привыкли к темноте, и можно было рассмотреть, кто находился в кубовой. Страшен был лохматый бандюга с одним глазом. Он искоса оглядел ребятишек и спросил у Илюши сиплым голосом:
— Что, шкет, замерз?
— Холодно, — сознался Илюша, — зуб на зуб не попадает.
— Попей водички! — И одноглазый поднес к губам Илюши бутылку.
Мальчик невольно глотнул и закашлялся.
— Ты зачем ему водки даешь? — вступился за брата Ваня.
Бандит ухмыльнулся:
— Теплей будет.
— За такое дело я могу в морду дать, — сказал Ваня и увидел в руке одноглазого нож.
— Не наколись, — сказал бандит. — Выпей лучше и ты, легче станет на душе.
— Мы есть хотим, — сказал Ваня.
— Воровать надо учиться. Если у другого не отнимешь, с голоду подохнешь, — ворчал одноглазый, отхлебывая из посудины.
В кубовой запахло самогоном.
— Копыто, оставь глоток, — послышался хриплый женский голос.
У дальней стены лежала на полу растрепанная полупьяная девица. Возле нее в слабом мерцании свечного огарка двое воров играли в карты.
— Людей душить надо… — продолжал одноглазый. — Если ты голодный, все радуются. Какой-нибудь пузач идет по улице и не смотрит на тебя, за человека не считает, брезгует тобой. Зато ночью прижмешь его в переулке, он и задрожит, как июда…
— Копыто, чего ты там головы пацанам морочишь? — спросила девица. — Лучше скажи: в чем счастье человека?
— Жить и не давать жить другому, — ответил бандит.
Снег задувал через порог кубовой, и некуда было от него спрятаться. Вдруг на станции прозвучали выстрелы. В кубовую вскочил какой-то оборванец и крикнул:
— Легавые!
Все, кто был в кубовой, кинулись к выходу. Илюша видел, как блеснул во тьме нож одноглазого. Выбегая, бандит шагнул через Илюшу. Остальные последовали за вожаком.
Через мгновение в кубовой не осталось ни души. Один Илюша притаился в углу и не знал, что делать. Ему почудился голос Вани. Потом послышались шаги, и в кубовую заглянул человек с наганом в руке, посветил фонарем и заметил Илюшу.
— Кто такой? А ну подымайся!
Появился еще один, в кожаной тужурке. Он был постарше, взял Илюшу за воротник и поднял:
— Вставай!.. Фу, от него самогоном разит… Пашка, отведи его в комендатуру.
Пашка наставил на Илюшу наган:
— Шагай не оглядывайся, иначе отправлю на тот свет без пересадки.
Запахнув драный женский салоп, Илюша поплелся, чмокая опорками. Он тихо плакал, вытирая слезы свесившимся рукавом. Не то было страшно, что его ведут в тюрьму, а то, что исчез брат Ваня.
— Чего слюни распустил? — Пашка подталкивал Илюшу наганом. — Двигай живей костылями! Ишь, фулиганье! Ночь не спи, гоняйся за ними…
5В дежурке Орточека коптила на стене лампа с лопнувшим и заклеенным газетой стеклом. На столе — полевой телефон с черной ручкой, которую нужно вертеть, как шарманку. Разбитое окно было заткнуто куском суконного солдатского одеяла.
Пашка подтолкнул Илюшу к дежурному и доложил:
— Товарищ Дунаев, вот еще субчика поймали… Чего там ховаешь за пазухой? Показывай!.. Тю, малахольный, котенка таскает за собой…
— Отойди, не трожь…
— Чудак… Сам голодный, а животную держит…
Дежурный, разговаривая по телефону, не обращал внимания на ребят. Он кричал в трубку:
— Обязательно с решетками! Два вагона хватит. Да на Киев…
Чекист Пашка был ненамного старше Илюши, зато казался куда каким воякой.
— Садись к стенке и замри… кошатник. А если попытаешься тикать, шлепну! — И Пашка вложил оружие в кожаную кобуру и аккуратно застегнул на пуговицу.
В полутьме тесной комнаты за деревянной перегородкой сидели под конвоем несколько бандитов, пойманных во время облавы. Была здесь и девица, что просила у Копыта водки. Самого одноглазого не было. Не оказалось среди пойманных и Вани.
Остаток ночи чекисты распределяли жуликов: кого в кутузку при Орточека, кого в арестантский вагон, поданный на Киев.
Перед утром, когда все успокоились, Дунаев увидел спящего Илюшу. Мальчик лежал, поджав ноги с острыми грязными коленками, а возле него сидел котенок и смотрел на Дунаева жалобными, слезящимися глазами. Лицо у мальчика было серое, веки то и дело вздрагивали, и столько недетского страдания было во всем его облике, что чекист задумался.
В дежурке было тихо. Уронив голову на грудь, дремал на лавке конвоир Пашка. Солдатские ботинки его прохудились, подметка на одном из них отстала…
Дунаев ходил по комнате, охваченный тревожными думами.
Много событий минуло с той поры, когда он, калужский комсомолец Евгений Дунаев, уехал на фронт. Сначала воевал с Деникиным, был ранен, лежал в госпитале. И вот поручили ему трудное дело: бороться с голодом, с преступностью, с горем человеческим.
