— Да как она, ваша кружка, попала туда?
Егорка вынырнул из-под крыльца, сунул в руку крестной пустую кружку, еще раз сказал: «Спасибо», и пустился наутек.
Крестная долго смотрела ему вслед, силясь понять, что же такое стряслось с ним. Разговор о крушении, необычная просьба, тетка Агафья, кружка под крыльцом — все это наводило на тревожные размышления: уж не напустил ли кто на него порчу, в здравом ли он уме?
Было уже совсем темно и по-ночному тихо. Егорка несся во весь дух. Дрожжи выплескивались из кружки, шлепались на рубашку, стекали на штаны. Руки тоже были обляпаны клейким хмелем, но Егорка ничего не замечал и думал только о том, чтобы поскорее добраться до дому.
Проскочив в открытую калитку, он остановился. Тут, во дворе, надо было отдышаться, чтобы дома не подумали, что он трус, и, самое главное, присмотреться к крыльцу.
В темноте свое крыльцо почему-то всегда кажется самым опасным местом, и когда подходишь к нему, непременно лезет в голову очень страшное. Особенно не по себе становится, когда открываешь дверь и перешагиваешь порог. В это время того и жди, что тебя цапнет за спину или за ногу холодная рука, и послышится хриплый голос: «Ага, попался!»
На крыльце лежала широкая неяркая полоса света. Это означало, что обе двери — и комнатная, и коридорная — открыты настежь и что достаточно сделать два-три шага, как донесутся голоса из избы. Егорка легко вздохнул и смело двинулся вперед. Голоса не доносились. «Ребятишки уже спят», — с беспокойством подумал он и тихими, неслышными шагами взобрался на крыльцо, прошел коридорчик и заглянул в избяную дверь.
Он не ошибся — не спала только мать. Не дождавшись Егорку, она сходила за дрожжами к тетке Агафье, поставила квашню, уложила ребятишек на сеновале и теперь, низко склонив голову, сидела на ящике и починяла старые, промасленные отцовские штаны.
Егорка осторожненько переступил порог и взглянул на печку: квашня стояла на шестке, аккуратно повязанная квашенником: значит, дрожжи уже не нужны. Егорка кашлянул. Мать даже головы не подняла. Он кашлянул еще раз. Мать взглянула на обляпанного хмелем Егорку, но ничего не сказала.
Втянув голову в плечи, Егорка подошел к столу и поставил кружку:
— Вот они… дрожжи…
Не взглянув на стол, мать строго спросила:
— Где тебя черти носили?
— Ждал.
— Кого?
— Крестную. Ее не было дома.
— Почему не попросил у крестного?
— Он с самого обеда пропадает на своих верстах.
— И ты ждал?
— Ага, все время сидел, на крыльце и ждал.
Мать поднялась на ноги и взяла в правую руку отцовские штаны, обжав их пальцами в самом узком месте — внизу штанин. Судя по ее поведению, можно было подумать, что разговор окончился благополучно. Сейчас она выйдет за двери, стряхнет ниточки и лоскутики и повесит штаны на гвоздь. Потом поставит на стол крынку с молоком, стакан, положит краюху хлеба и скажет: «Проголодался, небось, сынок? Ешь как следует и спать»… Ни молока, ни хлеба он не хочет — сыт по горло, — но есть все же придется, иначе сразу станет ясно, что он поужинал, и тогда все вранье выплывет наружу.
Мать действительно пошла к двери, но поравнявшись с Егоркой, вдруг остановилась:
— Где же была крестная?
В самом деле, куда же она уходила? Мысли в Егоркиной голове заработали с лихорадочной быстротой. Требовалось найти для крестной такое место, откуда она не могла скоро добраться до разъезда. И такое место нашлось:
— Ходила в Левшино.
— В Левшино? — удивилась мать. — К кому?
Егорка не растерялся.
— К Кузнечихе, за ребеночком. Устала здорово. Дорога плохая, потому что дождь сыпанул, грязища непролазная…
— Когда же она уходила?
— Днем еще. Накормила крестного — и туда.
— Так… Так… — мать подвинулась вплотную к Егорке. — А почему же, когда я выбегала за тобой на крыльцо и наказывала, чтобы ты не задерживался, из трубы крестинной квартиры шел дым?
— Дым?.. Забыла потушить огонь, — ляпнул Егорка.
— Она, что же, с ума сошла, затопила печку, а сама ушла в Левшино?
Никогда нельзя узнать путей, по которым родители добираются до правды, никогда.
Егорка уставился в пол и молчал. Мать схватила его левой рукой, а правую руку, в которой были штаны, подняла высоко-высоко, а затем опустила. Сначала Егорку обдуло ветерком; а потом штаны прикоснулись к его спине. Вслед за первым ударом последовал второй, третий, и пошло, и пошло. Опуская отцовские штаны на Егоркины бока, мать приговаривала:
— Не ври! Не ври! Не ври!
Егорка вывертывался, подпрыгивал, кружился вокруг матери и выкрикивал:
— Не буду! Не буду! Не буду!
Отвесив столько ударов, сколько считала нужным, мать подвела Егорку к открытой двери и толкнула его в спину:
— Иди, спи!
Очутившись на крыльце, Егорка высморкался, вытер слезы, заправил выбившуюся из штанов рубашку и уселся на ступеньку.
После взбучки обычно хочется спать — это Егорка замечал не раз, — но сейчас почему-то спать не хотелось: наверно потому, что битье штанами не битье, а так себе. Но хотя от штанов не остается такой боли, как от ремня или прута, а все равно обидно.
Егорка уперся подбородком в колени.
И что за жизнь! Не проходит почти ни одного дня, чтобы ему не доставалось «на орехи». И все от матери. Отец никогда не дерется. Не дежурил бы он сегодня, может, и взбучки никакой не получилось бы. Интересно, — Егорка посмотрел в сторону отцовских стрелок, — что он делает сейчас. Наверно, сидит в будке и ждет, когда позвонит ему по телефону дежурный по станции и начнет задавать маршрут для вышедшего с соседней станции поезда. А может быть, не сидит, а так же, как крестный, ходит и проверяет — все ли в исправности. На стрелке-то у него все в порядке, а вот недалеко от нее плохо, там лежит та самая гнилая шпала… Отец не узнает в темноте, что она гнилая, крестный тоже не заметит ее. И тогда?..
На душе у Егорки сделалось тревожно, он вскочил на ноги, спустился с крыльца.
В это время откуда-то издалека послышался протяжный гул. Сердце у Егорки часто заколотилось, он подался вперед, вытянул шею и стал прислушиваться. Нет — это не поезд, это гудели телеграфные провода. Но если поезда нет сейчас, то ведь он непременно будет. Что же делать? Надо сказать отцу про гнилую шпалу. Он выставит красные сигналы, положит на рельсы петарды с обеих сторон и сообщит мастеру Самоте, чтобы тот сменил гнилую шпалу. И сказать надо немедленно, иначе будет поздно.
Егорка шагнул от крыльца, из светлой полосы, попал в темноту, остановился. Глухая полночь, луна скользит за тучами, разыгравшийся ветер гнет тополь в палисаднике и тарахтит оторванным листом железа на крыше…
Егорка резко повернулся и хотел взлететь на крыльцо, но тут до его слуха снова донеслось протяжное гудение.
До калитки Егорка добрался крадучись, на цыпочках, чтобы не слышала мать, а за оградой пустился что есть мочи.
Отец сидел в будке. Услышав, что кто-то легко взбежал на крыльцо, он быстро поднялся со скамейки, но ему не пришлось сделать и шага — дверь распахнулась, и на пороге появился Егорка.
— Ты что? — встревожился отец.
— Шпала! — выпалил запыхавшийся Егорка.
— Какая шпала?
— Гнилая… крушение будет… Сигналы надо…
— Постой, постой, — отец взял Егорку за руку и усадил на табуретку, — переведи дух сначала, а уж потом рассказывай.
Егорка отдышался.
— Ну вот, а теперь давай по порядку.
Егорка рассказал, как они с Гришкой сегодня проверяли стрелку, и вот тут, совсем недалеко, нашли гнилую шпалу.
— Ее совсем легко найти, в ней гвоздь торчит. Нужно сигналы выставить и петарды положить, а то крушение будет. И мастеру, и дежурному нужно сказать, чтобы все знали, — закончил, волнуясь, Егорка.
Отец сделал вид, что встревожен:
— Ах ты, беда какая!
— Надо сейчас же, сейчас, — торопил Егорка. — Она, эта шпала, тут рядышком, и чтобы знал мастер и дежурный…
— Это мы мигом.
Отец подошел к висевшему на стене телефонному ящичку, загородил его собой от Егоркиных глаз, снял с рычажка трубку и покрутил ручку. Затем торопливо заговорил:
— Дежурный! Дежурный! Говорит стрелочник Климов. Передайте дорожному мастеру и всем, что около моего стрелочного поста обнаружена гнилая шпала. Что? Кто обнаружил? Мой сын Егорка и его друг Гришка Ельцов. Что? Конечно, молодцы. Сигналы? Сигналы я сейчас выставлю и петарды положу. Сколько петард? Три? Ладно, так и быть, положу три.
— Ну вот, а теперь я тебе покажу, где эта шпала, — сказал Егорка успокоено, когда отец повесил трубку.
— Нет уж, ты посиди тут, а я схожу один. Раз в шпале торчит гвоздь, то я ее найду сразу же без тебя.
Отец взял фонарь и вышел, а Егорка присел к верстаку.
День сегодняшний был до краев заполнен всяческими событиями и треволнениями. Проверка шпал, драка и примирение с Гришкой, посещение крестной, взбучка, тревога из-за гнилой шпалы — все это сейчас смешалось в голове — она отяжелела, затуманилась.
