Когда отец вернулся, Егорка стоял на табуретке на коленях и, навалившись животом и головой на верстак, спал. Отец принялся стелить постель. Под бока был положен дождевик, а в изголовье — брезентовая сумка с сухими «концами». Потом отец поднял Егорку, бережно положил на постель и прикрыл снятой с себя тужуркой.
Еще весной на разъезд прибыли две платформы круглого леса. Сгрузили его рядом со стрелочной будкой как попало: одни бревна сползли под откос, а другие, перекатившись через тропинку, очутились на дне кювета в грязи. Лес принадлежал связистам, они не стали складывать его в штабеля, так как хотели через несколько дней приступить к поделке столбов для замены подгнивших опор телеграфной линии.
Должно быть, какие-то срочные работы не позволили связистам начать ремонт телеграфной линии на Лагунковском участке, и лес так и лежал там, куда его сбросили.
Ребятишки были очень довольны медлительностью и нерадивостью связистов — появилось еще одно место, где можно было с интересом проводить время. Два самых тонких бревна ребята выкатили на ровное местечко и положили их одно на другое крест-накрест: получились качели.
Среди отгруженных лесин оказались четыре толстущих дуплистых и потрескавшихся сутунка. Для какой цели их погружали на платформы — неизвестно: для телеграфных столбов они не годились. Ребятишки всей гурьбой пытались откатить чуточку одно бревно, но не тут-то было: сутунок словно прирос к земле, он даже не покачнулся.
Начальник разъезда Павловский несколько раз звонил на станцию Протасовка, в контору связи, просил, чтобы убрали лес. Ему отвечали:
— Пока некогда, пусть полежит еще недельку-другую, он пить-есть не просит.
И так это дело тянулось до тех пор, пока не стало известно, что приедет директор дороги. Надсмотрщик телеграфа примчался ночью на разъезд и упросил дорожного мастера, чтобы тот подрядился за особую плату скатать весь лес в штабель и побелить известью торцы бревен.
Самота выделил на эту работу четырех человек, назначив старшим. Акима Пузырева. Рабочие взяли ломики и колья и двинулись к стрелочной будке. Весть о том, что будут скатывать с откоса и штабелевать бревна, донеслась и до Егорки с Гришкой. Как скатываются под горку круглые лесины, ребята видели, а вот как штабелюют их, они не знали.
— Тоненькие бревна легко катать, — сказал Егорка, вышагивая впереди. — А вот как они будут передвигать те, толстые?
— Пара пустяков, — ответил Гришка. — С ними справится один Аким Пузырев: он вон какой сильный. Ты помнишь, как он поднимал вагонную ось?
— Помню…
— Ну вот. Он, Аким, здоровенный, как медведь, ему все нипочем. И работает он лучше всех. Я один раз слышал, как мастер говорил: «Три таких силача, как Пузырев, могут заменить всю артель». Ты как думаешь, заменили бы они или нет?
Егорка промолчал.
Гришка всегда восхищался Акимом Пузыревым, хотел быть похожим на него. Зимой Гришка носил свою затрепанную шапчонку так же, как Аким свою крепкую: набекрень, с поднятыми, но неподвязанными наушниками. Зайдя в барак с мороза, Аким хлопал рукавицами, затем засовывал их за широкую с зелеными каемочками опояску и начинал обтирать с усов сосульки. У Гришки не было ни усов, ни рукавиц, а опояской ему служила веревочка, но все равно у него получалось по-пузыревскому: он хлопал ладонь о ладонь, закладывал на некоторое время руки за веревочку и проводил пальцем по верхней губе. Особенно умело подражал Гришка Акиму в походке, и это часто злило Егорку. Крикнет иной раз Егорка: «Гришка, беги сюда скорей!» Гришка идет медленно-медленно, вразвалочку и нехотя поворачивает голову то вправо, то влево, будто не слышит, что его зовут.
…Не получив ответа, Гришка повторил:
— Ты, Егорка, как думаешь, заменили бы три Акима всю артель или нет?
— Аким прет дуром, корежит, и глаза у него лодыри.
— Как это, лодыри?
* * *
До вчерашнего дня Егорка тоже считал, что самый сильный, ловкий и лучший рабочий на разъезде это Аким, а вот вчера пришлось усомниться в этом.
Перед обедом мать заставила Егорку нарвать травы для постели: прошлогоднее сено в матраце искрошилось и спать на нем стало неудобно.
Егорка взял мешок и только хотел податься в сторону от линии за кювет, где росла высокая и густая трава, как вдруг уловил дружный многоголосый припев: «Раз-два, взяли! Раз-два, подали!» Егорка прислушался — где же это кричат? «Еще раз, подалась!» — донеслось со стороны станции. Егорка живо юркнул в калитку и взбежал на насыпь. Напротив перрона, на линии, находилась почти вся артель путейцев.
Работали дружно и торопливо: одни тянули рельсы, другие укладывали шпалы, третьи носили на носилках балласт и щебенку. Аким Пузырев и дяденька Тырнов взмахивали молотами — забивали костыли.
Аким Пузырев заносил молот высоко над головой и с такой силой опускал его на костыль, что казалось — промахнись он и попади по рельсу — рельс разлетится вдребезги. Лицо его при этом хмурилось, надувалось, краснело, а из груди вырывался короткий вздох — «и-эх!..» Опустив молот, Аким пережидал секундочку и затем, для вторичного удара, поднимал его прямо перед собой с усилием: будто молот припаивался к шляпке костыля. Два раза Аким промазал: костыли перекосились, и их пришлось выправлять.
Дяденька Тырнов относил молот в сторону, резким и ловким движением поднимал, но не так высоко, затем, опустив его на костыль, не пережидал, а моментально вскидывал для вторичного удара: молот не прилипал к костылю, а легко соскальзывал с него. Лицо у дяденьки Тырнова не краснело, не надувалось, и если бы не капельки пота, выступившие на лбу, можно было бы сказать что ему нисколечко не тяжело. Промашки у него не было.
«Вот ведь как, — удивился Егорка. — Аким такой силач, а костыли забивает хуже дяденьки Тырнова. Почему это?»
Постояв еще некоторое время, Егорка вспомнил про траву и хотел идти, но его увидел дед Вощин.
— Ты чего торчишь тут с мешком? — крикнул он.
— Думаю за травой идти, — ответил Егорка.
— А долго будешь думать?
— Не знаю.
— А если не знаешь, то возьми вон ту посудину, — Вощин, указал на стоящее около линии ведро, — да принеси-ка нам водицы, а то всем пить хочется, а смелости сходить за водой ни у кого нет, ты же, я знаю, парень отчаянный!
— Сейчас, — ответил с готовностью Егорка и, схватив ведро, кинулся к станционному колодцу.
Когда Егорка принес воды, рабочие устроили небольшой перерыв. Первым подскочил к ведру Аким. Он обхватил его обеими руками, легонько поднял и начал пить. Пил долго, не отрываясь, и так жадно, что не замечал, как по его бороде и животу стекали струйки. Потом тяжело отдышался, сел на кучу балласта и закурил.
После Акима стали по очереди прикладываться к ведру другие. И только дяденька Тырнов не спешил. Положив молоток на шпалу, он пошел вдоль линии, осматривая рельсы.
— Ты чего там, Кузьмич, ищешь? Иди сюда! — крикнул Аким.
Ответа не последовало.
Переждав немного, Аким снова позвал:
— Иди покури да послушай, какую интересную штуку я расскажу.
Тырнов промолчал и на этот раз.
— Ревизор какой нашелся, — буркнул себе под нос Аким и почему-то пересел с балласта на рельс.
Через минуту Тырнов вернулся и встал около Акима.
Егорка приблизился к ним сзади и навострил уши: ему очень хотелось послушать интересный рассказ Акима.
Вытащив из кармана кисет, Тырнов тяжело вздохнул:
— Жарынь…
— Да, уж печет, так печет.
— Особенно тебя, Аким: рельса-то горячая.
— Рельса-то… — Аким дотронулся рукой до рельса, — накалилась, проклятая.
— Ты напрасно ушел оттуда, — Тырнов кивнул на кучу балласта.
— А ведь и верно, чего я тут…
Аким пересел на прежнее место.
«Сейчас он начнет свой интересный рассказ», — подумал Егорка. Но Аким, должно быть, забыл о том, что хотел сообщить Тырнову, он крепко затягивался цигаркой, смотрел в землю и молчал.
— Ну, ладно, — сказал Тырнов, — посиди подумай, а я схожу напьюсь.
— А чего думать, чего? — Аким поднял голову, — Как ни сделай, а плата одна.
— Плата одна — это верно, — согласился Тырнов.
— Там всего не больше двух перекошенных костылей.
— Да два еле-еле прихватывают подошву рельс, — напомнил Тырнов.
— Ничего, обойдется, — Аким махнул рукой.
— Эх ты, Аким, Аким! — Тырнов вздохнул. — Силы в тебе невпроворот, а ловкости никакой. Работаешь ты дуром, напропалую: корежишь, ломаешь, молотом взмахиваешь, как топором, и не приглядываешься нисколько, глаза твои — лодыри.
— Да что ты пристал? — возмутился Аким, — Тебе-то какое дело? Ты кто: мастер, начальник?
— Не люблю, когда поганят рабочее ремесло.
Тырнов резко повернулся и пошел к ведру с водой.
