Я был бесконечно благодарен ему за то, что он не исчез, как исчезло почти все, что было тогда, как исчезло само мое детство. Теперь вы понимаете, что значит это выражение – «знакомый камень»? И почему эти камни могут быть нам так дороги? И почему они ближе всего к вечности? Ну, я рад, что вы это понимаете! Поэтому я приветствую вас и хочу вам теперь рассказать о тех днях, когда мы жили у Вани.
ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА СТО РУЧЬЕВ И ОДНУ РЕКУ
Путешествие за сто ручьев и одну реку – это дорога на дачу. Вас, может быть, удивит, что я называю дорогу на дачу путешествием. Конечно, если смотреть на эту дорогу из сегодняшнего дня, более того: если повторить ее сегодня, она явится вам другой. Она явится более короткой. И поездку по ней уже не назовешь путешествием. Но это сегодня! А вчера, если понимать это вчера в высшем смысле, то есть давно, эта же дорога была очень долгой. Почти бесконечной. Спрашивается: почему так? Да потому, что мир стал меньше, чем в моем детстве, вот почему. В моем детстве мир был огромным! Он был потрясающе огромным, не то что теперь; все это чувствовали, уверяю вас!
В моем детстве наша дача была очень и очень далеко – где-то за полями и лесами, за кустами, ручьями и оврагами, и ехать туда надо было почти сутки. Вместо одного часа, который вы потратите сейчас. Да и не только дача была далеко – возьмите, например, Дальний Восток. Он тогда был действительно дальним, туда надо было ехать и ехать, чуть ли не полмесяца. А Северный полюс, на котором сегодня люди живут, наши люди, москвичи, которые со своими семьями каждый день разговаривают оттуда по радиотелефону и к которым в гости съездить не так уж и долго – ну, несколько часов в один конец, – этот Северный полюс был в моем детстве необитаем, так он был далек и так он был неприступен. Он был «белым пятном»! Сейчас он давно не «белое пятно» (хотя и остался белым, потому что на нем снег и лед), он просто место, где живут люди, он стал населенной точкой. Да что там Северный полюс! Что там Земля, когда даже Луна перестала быть «белым пятном». На Луне давно люди ходят, даже машины-автоматы, наш луноход, например, и лететь до этой Луны всего несколько дней! Вот каким маленьким стал наш мир. Не только земной, а и космический тоже.
Мир стал маленьким, он съежился, потому что съежилось время. А время съежилось потому, что быстрее стали ездить. Люди овладели скоростями. Скорости и сделали наш мир таким маленьким.
Мир стал маленьким, просто малюсеньким, дорогие мои читатели, и я тому живой свидетель. Пожалуйста, приходите ко мне посмотреть – не на мир, конечно, а на меня, который есть тому живой свидетель. Свидетель уменьшения мира. И мир будет еще уменьшаться, даю вам в этом честное слово. Но это уже дело будущего, это вы сами увидите, потому что вы и есть люди будущего. Я просто предсказываю, что в вашем будущем мир станет еще меньше. Земля тогда станет вроде... ну, вроде какого-нибудь ЖЭКа, что ли, где все будет рядом, просто рукой подать, и переехать из Москвы во Владивосток будет все равно, что перейти из одной квартиры в другую. А попасть на Луну – все равно, что подняться на лифте с первого этажа на второй... Не смейтесь, дорогие читатели, поживете – увидите! Все будет так, как я говорю.
Я не знаю, лучше это или хуже, что мир стал таким маленьким. В общем-то, люди сами к этому стремились и стремятся – к уменьшению своего мира. Они хотят, чтобы все было рядом. И тут уж ничего не поделаешь. Оно в природе человека, это желание, и проявляется оно порой бессознательно. Человек все вокруг себя концентрирует, то есть собирает, ему хочется все под боком иметь, все потрогать, все рассмотреть, все иметь при себе. Это, конечно, ему приятно. А потом ему вдруг становится неприятно, что он оказывается в такой тесноте. В тесноте вещей, предметов, расстояний, в тесноте себе подобных, то есть людей. И ему хочется быть от всего этого подальше, ему хочется ощутить возле себя пространство, пустое пространство, в котором он мог бы развернуться, как в пустой квартире... Но для чего ему нужна эта новая квартира, как вы думаете: просто ради пустоты? Вот и нет! Она нужна ему для того, чтобы опять наполнить ее собой: своими вещами, сооружениями, своими мыслями, черт возьми, в конце концов! И опять-таки себе подобными, своими родственниками – людьми! А потом опять переезжать в пустую квартиру, потому что он снова начинает сердиться, что ему тесно. Вот какое существо – человек, и тут уж ничего не поделаешь: таким он создан. И жив он будет до тех пор, пока таким останется. Пока в нем живут эти противоречия. Как только противоречия умрут, то есть как только человек на чем-нибудь успокоится – на пустой ли квартире, или на тесной, – так он погибнет. Он умрет от бездействия, от отсутствия желания. Потому что жизнь – это желание и действие.
Так что я не знаю, хорошо это или плохо, что мир стал таким маленьким. Я просто знаю, что это так, потому что у меня есть некоторый жизненный опыт. Я знаю, что, когда мне надоедает теснота, я стремлюсь к пустоте, а когда надоедает пустота, я стремлюсь ее чем-нибудь заполнить...
Сейчас, чтобы поехать на дачу моего детства, то есть в деревню за Москвой-рекой, на высоком берегу, вы должны сесть в электричку или в автомобиль, и через час вы на месте. А в моем детстве вы садились в телегу и ехали с четырех утра до позднего вечера. Вы брали с собой чемодан или узел продуктов, чтобы по дороге завтракать, обедать, а то и ужинать.
Но я не скажу вам, что дорога была скучной. Нет! В том-то и дело, что она была вовсе не скучной. Она была очень интересной. Вот посудите сами...
Мы тряслись в телеге, устланной сеном, посреди чемоданов и узлов: я, Гизи, моя мама, Гизина мама и Ваня – он правил лошадью. Серая в яблоках лошадь, по кличке Мальчик, неторопливо трусила впереди телеги в оглоблях под высокой расписной дугой. Дик бежал рядом по дороге. Москва давно уже осталась позади. Вокруг были поля, луга и перелески. Было раннее-раннее утро. Яркое желтое солнце медленно сопровождало нас низко над землей. Солнце было прохладным, небо чистым, ветер еще не появлялся, как часто бывает в такие вот утра. Мы с Гизи сидим впереди, рядом с Ваней. Мы смотрим вперед, как медленно разворачивается впереди земля, отходя в стороны, а в середине виляет по холмам ухабистая дорога. Наши мамы сидят сзади, им не надо смотреть вперед, потому что они в своей жизни уже много раз смотрели вперед, им, наверное, это уже надоело, и они смотрят назад, где горизонт смыкается и все уходит в него, опять становясь маленьким. Они и в разговорах смотрят назад, наши мамы, они любят говорить о прошлом, они любят смотреть в горизонт минувшего, где все такое же маленькое, как и впереди, но знакомое. И дорогое. Потому что оно уже было. Вот они и любят об этом поговорить. Особенно о нас, детях. Мы там очень маленькие, в этом горизонте минувшего, мне мама рассказывала, мы там такие малюсенькие и смешные. Мы там грудные, я и Гизи. И мамы любят вспоминать о том, как мы родились, и пили молоко, и росли. Мы-то сами этого не помним. Для нас горизонта минувшего почти нет, он у нас куцый, наш горизонт минувшего, и бедный. А у наших мам он большой и глубокий, в нем много интересного, потому что они много жили и много видели.
Зато мы с Гизи любим горизонт будущего! Он у нас больше, чем у наших мам, потому что мы моложе. Там все загадочное, в нашем горизонте, все полно ожидания, все новое. Вот как сейчас.
Впереди все слилось в один зеленовато-голубой фон, туманный и нежный, как акварельный рисунок, где все очертания смазаны кистью. Но вот вы приближаетесь, и фон оживает, дробится, принимает очертания. Голубая полоска в стороне от дороги становится полем льна с желто-голубыми кустиками, они шевелятся, потому что проснулся ветер и дует на них, а островерхие шапки великанов за полем оказываются просто стогами сена на лугу. А пестрые пятна – коровье стадо. Коровы смотрят на нас и жуют, пока мы проезжаем... А вон, видите, серое пятно на дороге? Оно застыло, словно серый камень, но вы приближаетесь, и камень вдруг вскакивает и несется вперед по дороге, поднимая пыль длинными ногами, и вы узнаете зайца! Дик сразу кидается за ним – но куда там: хоть Дик и сильный, а зайца ему не догнать! Зайца никому не догнать – такие у него длинные ноги. Дик возвращается с виноватым видом. Он не понимает, что ничего тут стыдного нет – не догнать зайца, – Дику кажется, что это позор... А там, впереди, еще какие-то темные точки на скошенном поле, темные неподвижные точки, коричневые; они увеличиваются, одна рядом с другой; издали они похожи на ряд маленьких памятников на серых пьедесталах. Мы подъезжаем ближе, и вдруг памятники исчезают! Раз! – и их нет... Как будто они вдруг растворяются в воздухе или проваливаются под землю, в свой серый пьедестал. И они действительно проваливаются, потому что это никакие не памятники – это сурки, живущие под землей. Там у них длинные норы, говорит Ваня, вот они туда и проваливаются. Дик их тоже заметил, он, конечно, сразу бежит туда и начинает копать землю там, где эти сурки провалились. Он копает долго и постепенно отстает, сам превращается в серую точку, потом опять догоняет нас, запыхавшись, высунув язык, и морда у него вся перепачкана землей. И опять у него виноватые глаза... Что поделаешь! Мир полон загадок, он не так-то прост! Этот мир доставляет Дику много хлопот. Потому что Дик доверчив и наивен. Как всякий горожанин, попадающий за город. Ведь он первый раз едет на дачу. И Гизи первый раз. Я-то не первый. Потому я смотрю на все более спокойно. Хотя мне тоже интересно.
