парадного и держала на руках Леночку.
— Гуляем! — весело сообщила мне Кира и добавила гордо: — Смотрите, Леночка уже сидит.
В самом деле, одетая в тёплую кофточку и капор, Леночка сидела у Киры на коленях.
— Вот видите! Совсем поправилась Леночка, ликовала Кира. — А вы говорили: «Не справишься, в ясли её отдай». Ведь говорили, верно?
Я молча обняла Киру.
Впереди оставалось всего несколько человек, но Серёжа так сильно озяб, что готов был всё бросить и уйти. В это время стоявший уже у самого крана молодой солдат вышел из очереди, подошёл к Серёже и сказал:
— Становись на моё место и бери воду. Живо!
Ледяная струя ударилась о дно Серёжиного бидона.
Через минуту Серёжа поставил бидон на санки и повёз по улице.
У своего парадного он остановился передохнуть. Сунул в рот окоченевшие пальцы и подул на них, стараясь хоть немного согреть.
Кто-то положил ему руку на плечо. Серёжа обернулся и увидел того же самого солдата. Солдат поставил своё ведро на тротуар и сказал:
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз…
— Кто это написал, знаешь? — спросил он Серёжу.
Тот молчал.
Ему было странно и даже обидно, что в такой страшный холод, когда от боли сводит руки и ноги, можно читать стихи да ещё спрашивать, кем они написаны.
— Это Пушкин сочинил. Про петербургскую зиму, — сказал солдат.
— Пушкину хорошо было сочинять, ведь тогда в Петербурге блокады не было, — непослушными от мороза губами сердито пробормотал Серёжа.
Из глаз его выкатились две колючие, едкие слезинки, поползли по щекам и замёрзли.
Солдат подхватил ведро и Серёжин бидон.
— Тебе на какой этаж? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бегом пустился по лестнице.
Серёжа, громыхая санками, едва поспевал за ним.
В комнате солдат скинул свой бараний полушубок, усадил Серёжу на стул и, стащив с него валенки, стал растирать ему ноги.
Чем теплей становились ноги, тем веселей делался Серёжа и внимательней разглядывал своего гостя.
Это был ещё совсем молодой солдат с румяным лицом, серыми весёлыми глазами и светлыми, словно выгоревшими на солнце, бровями.
В полушубке он выглядел толстым и неуклюжим, а сейчас, в одной гимнастёрке, оказался худым и подвижным, как мальчишка.
— Горят ноги? — спросил он Серёжу.
— Горят.
— Мать на работе?..
— Ага…
— И сестрёнка моя — тоже. Надо нам к их приходу обед состряпать.
— А ваша сестра где живёт? — поинтересовался Серёжа.
— Да в этом же доме. Этажом выше. Может, ты с нею знаком? Её Клавой зовут.
— Тётя Клава? — обрадовался Серёжа. — Так она же вместе с моей мамой работает, в одном цеху… Значит, вы её брат?
— Родной и единственный, — ответил солдат и вышел из комнаты.
Вернулся он очень скоро с мешком и стал его развязывать, приговаривая:
— Вот, получил сухим пайком: суп — гороховое пюре — раз, копчёное сало — два, сахар и хлеб — три. Сейчас затоплю печурку, а ты поставь на конфорку кастрюлю с водой, а сюда — сковородку.
Печка-времянка скоро запела, затрещала. Сбрызнув веник, Серёжа тщательно подметал пол: ему хотелось, чтобы солдату было уютно и хорошо у них в гостях.
Солдат сидел на полу, подкидывал в печурку маленькие сосновые чурочки и, помешивая жарившееся на сковороде сало, говорил:
— Ты вот сказал, что Пушкину было хорошо, потому что блокады тогда не было. Да разве блокада навек? И страдать нам совсем недолго осталось. Со всех сторон нашей земли собрались вокруг Ленинграда солдаты, чтобы защищать его от фашистов. Разобьют скоро их, прогонят вон, и заживём мы, как и раньше жили: тепло, светло, радостно… Солдат помолчал немного, потом заговорил снова: — А Пушкин всю жизнь свою мучился: в изгнании был, в ссылке жил, друзей самых близких потерял и погиб молодым… На дуэли его царские холуи убили. А какие стихи писал! Как город этот любил Александр Сергеевич!
— Я тоже люблю Ленинград, — сказал Серёжа.
— Я знаю, — кивнул солдат. — Да разве можно его не любить? Иду я от Финляндского вокзала и думаю: ведь здесь Ленин выступал. А вот там, в Академии художеств, Тарас Шевченко учился. И по Невской набережной Пушкин сколько раз проходил…
— А вы ленинградец? — спросил Серёжа.
— Нет. Я издалека, из Сибири. Воюю под Ленинградом, а в Ленинграде в первый раз. Меня начальник по делу послал и сказал: «Выполнишь задание и до двадцати трёх ноль-ноль будешь свободен…» Закипела вода, сейчас горох кинем.
Солдат покрошил в кипяток две пачки горохового концентрата, бросил туда зарумянившееся сало.
Порезал аккуратными ломтиками хлеб и уложил его на сковороду.
— Обед готов. Тащи посудину, да побольше, — приказал он Серёже.
— Может, подождём маму и тётю Клаву? — нерешительно заикнулся Серёжа.
— Я их подожду, а ты с ними в другой раз пообедаешь. Э, нет, тарелка нам ни к чему…
Он раскрыл буфет, разыскал в нём глубокую миску и до самых краёв наполнил её жёлтым, густым, горячим, как огонь, супом.
— С хлебом рубай, — велел он Серёже и водрузил сковороду на стол. — Ешь, не скупись, теперь уже голодать больше не будете.
— Почему?
— А потому. Про Дорогу жизни слыхал?
— Мама что-то мне говорила. А вы её, эту дорогу, сами видели?
— Ну ещё бы?
— Большая она?
— Конца-краю не видно. Через всё Ладожское озеро тянется.
— А почему её называют Дорогой жизни?
— Потому что по ней везут ленинградцам жизнь. Хлеб и другие продукты везут по этой дороге машины, нагружённые до самого верха.
— Да, а кругом Ладожского озера фашисты. Они могут машины с самолётов разбомбить, из пушек расстрелять, — сказал Серёжа.
— Немцы рядом, и они не зевают, — согласился солдат. — Но Дорогу жизни охраняют самые лучшие наши пилоты. А против пушек немецких есть у нас русские пушки. И стрелять из них мы умеем.
— А если вдруг метель закрутит? Если будут заносы и машины вдруг забуксуют, и снегом их заметёт? — не унимался Серёжа.
— Вот дотошный, — усмехнулся солдат. — Одни забуксуют, другие помогут. Там теперь, знаешь, какая дружба! Все силы свои, все мысли обратили люди на то, чтоб помочь ленинградцам. А ты сомневаешься.
— Не сомневаюсь я, а просто хочу всё знать. Ребятам-то рассказать надо. А ведь правда, если бы Пушкин был жив, он бы о Дороге жизни и о людях наших стихи написал, а может, поэму? И назвал бы её «Ленинград».
— Конечно, написал бы, — согласился солдат. — И наши
