— Слушай, ты, собака! Я посланец хана крымского Ислам-Гирея. Хан услышал о зелье-веселье, смех-траве и хочет иметь её у себя. Воля хана — закон. И я сейчас вытяну из тебя все жилы, но ты скажешь мне…
— Нет! — отрубил Тимоха и засмеялся. — Дурак ты, и твой хан дурак. Нужно уже совсем ничего в голове не иметь, чтобы запорожца пугать. Не видать вам вовек никакой смех-травы! Ишь, ляхи проклятые, басурмане проклятые! Со всех сторон к нашему зелью-веселью руки попротягивали. А вот вам! — и он скрутил огромную фигу.
Шайтан-ага что-то дико закричал, и выхватил кривой нож.
Но вдруг двери распахнулись и вбежал запыхавшийся брат Бонифаций Обвисшие щеки его тряслись.
— Богдан Хмельницкий с войском вступает в Киев!
— Пся крев! — ругнулся брат Игнаций. — Уходим быстрее! Кончайте, Шайтан-ага!
Мы с Чаком переглянулись.
— Нужно вмешаться! — бросил Чак.
— Нужно! — подтвердил я. И сразу морозный холод отватил меня всего. И ноги ощутили твердость каменного пола.
Брат Игнаций, брат Бонифаций, Шайтан-ага да и Тимоха Смеян замерли от удивления, увидев нас. Наше неожиданное появление прямо у них на глазах в углу маленькой, тесной кельи было, наверно, ошеломительным.
— А-а-а-а! — как при страшном сне, сдавленно закричали братья-доминикане и первыми бросились вон из кельи. Через мгновение вдогонку за ними с диким ревом прыгнул за дверь и Шайтан-ага.
— Свят-свят-свят! — перекрестившись, улыбнулся Тимоха Смеян, — неужели с того света?
— Нет, — сказал Чак и коротко пояснил, кто мы и откуда.
— Оп-па! Из будущего, значит? Интересно! Ну что же! Кто бы вы не были, низкий вам поклон! — Тимоха поклонился, правой рукой касаясь земли. — Жизнь вы мне спасли. Благодарю. А если вы уж к нам попали, нужно вам на Хмеля посмотреть. Только… — Он окинул нас взглядом. — Одеться вам надо. Чтобы не замерзнуть и внимание людей не привлекать одеждой своей нездешней. А ну пошли по кельям, может что-нибудь найдем.
Всё в монастыре свидетельствовало о бегстве быстром и поспешном. Перед образами еще кое-где горели свечки, а в кухне на плите кипел забытый чайник. В кельях полнейший беспорядок: на полу валялись одеяла и подушки, выдвинутые из-под кровати сундуки с открытыми крышками чернели пустотой. По углам валялись разбитые бутылки.
Для меня сразу нашлась теплая сутана с капюшоном, в которую я, засучив рукава и подобрав полы, завернулся.
— Маленького мальчика никто за монаха не примет, — сказал Тимоха. — А вот вам опасно. Придется, наверно, просто завернуться в одеяло. Будете похожим на человека божьего не в своём уме. Таких у Лавры сколько угодно.
Что же делать — завернулся Чак в шерстяное одеяло. И двинулись мы вверх, к Золотым воротам.
Нигде ни души. Все подались встречать войско Богдана Хмельницкого.
Хрусь-хрусь, хрусь-хрусь… Поскрипывал под нашими быстрыми шаги снег. Мы едва успевали за Тимохою Смеяном. Сильный, длинноногий, он шел широким шагом, смешно размахивая левой рукой, будто хлестал, подгоняя невидимого коня.
Вот уже и Михайловский Златоверхий. Торжественно бомкают на звоннице Михайловской колокола, перекликаясь с малиновым перезвоном Софии и отдаленным благовестом Киево-Печерской Лавры.
Уже от Софии начинал толпиться народ.
— Идем! Идем! Быстрее! — подгонял нас Тимоха, проталкиваясь сквозь толпу. Нас пихали со всех сторон, и только благодаря богатырским усилиям Тимохи Смеяна мы продвигались вперед.
За Софией уже виднелись руины Золотых ворот, посеребренные инеем, заснеженные, сказочно красивые.
И вдруг толпа взорвалась криками:
— Слава! Слава! Слава Хмелю! Гетману Богдану — слава! Слава! Слава!
У Золотых ворот на белом коне появился Богдан Хмельницкий. За ним немного сзади ехали еще несколько всадников, поднимая вверх бунчуки с конскими хвостами и тяжелые бархатные малиновые знамена. А дальше, сколько хватало глаз, ехали запорожцы.
Богдан Хмельницкий был в меховой шапке с пушистыми белыми перьями, в просторной отороченной мехом накидке, с булавой, которая искрилась драгоценными камнями.
Ему поднесли на полотенце хлеб-соль…
Он спешился, поцеловал хлеб, отломил корочку, передал каравай оруженосцам.
Из толпы вышли несколько юношей в долгополых черных свитках, поверх которых были накинуты плащи, что завязывались на груди под горлом тесёмками.
Студенты. Воспитанники Киевской академии, — шепнул мне Чак. Один из них встал в величественную позу и, откинув в сторону праву руку, начал декламировать:
— О великий пан Богдан!
Праздник ныне долгожданный
Полководец наш преславный
Ты освободил наш Киев славный
И за это тебе слагаем
Мы благодарность и склоняем
Пред тобой мы головы.
Ты же своей булавы
Из руки не выпускай.
Быстрее край наш вызволяй!
Стихи были длинные и довольно корявые, но студент читал их очень вдохновенно, с подъёмом. Потом выступил другой студент, который тоже читал стихи, но уже по-латыни. Я ничего не понял, кроме того, что большинство слов заканчивались на «ус».
Толпа была настроена празднично. Все что-то радостно гомонили, то и дело выкрикивая: «Слава!».
— О! Смотри! Вон киевский полковник Селуян Мужиловский. Его Хмельницкий потом отправит послом в Москву договариваться о воссоединение с российским народом, — слегка подтолкнул меня Чак.
Но не успел я разглядеть киевского полковника Селуяна Мужиловского.
Тимоха Смеян, который стоял рядом со мной, вдруг тихо охнул и схватился рукой за бок. Я обернулся и успел заметить хищные раскосые глазки Шайтан-аги, метнувшегося и исчезнувшего с толпе.
— Ой!
Сквозь пальцы смеяновой руки, которую он прижимал к боку, текла кровь.
— Ой, Чак! Смотрите! Ой! — отчаянно вскрикнул я.
— Тихо! Молчите! Не портите киевлянам праздник. Его уже не поймаешь. Помогите мне лучше выбраться отсюда. Чтобы не беспокоил людей. — Тимоха улыбнулся побелевшими губами.
Мы подхватили его с двух сторон.
Но, если бы не напряжение последних сил козака Тимохи, не знаю выбрались бы мы из толпы. По моему, не мы его, а он нас поддерживал.
Оставляю на снегу кровавый след, едва дотянули мы его до софийской стены.
Опершись спиною на стену, Тимоха опустился на землю.
— Ну вот… Все… Достал меня басурман Шайтан… Но смех-травы всё одно не получит… — Тимоха тяжело вздохнул.
— Давайте мы вас перевяжем, давайте, — склонился над ним Чак.
— Нет… Это уже ни к чему… Поздно… Умирать нужно тоже достойно… по-козацки, без суеты… Пришла безносая, надо встретить её гостеприимно, с улыбкой… «Здравствуй, сваха!..» — через силу улыбнулся, обвел нас внимательным взглядом. И вдруг в его глазах мелькнуло удивление. — По… подождите, а вы из будущего… для чего? Не за смех-травою ли?
Мы с Чаком отвели глаза.
— Эх, как же это я… Слушайте… Есть старая семейная легенда… Был когда-то скоморох Терешко Губа. Тут… в Киеве… давно… один из семидесяти, каких… — Тимоха вдруг резко вдохнул воздух и, опуская на грудь голову, медленно-медленно выдохнул. Это был последний его вздох. Глаза его закрылись. Навсегда.
Потрясенный, я растерянно посмотрел на Чака. Чак отвернулся, закусив губу.
Неожиданно бухнуло раз, другой… Потом запыхало часто и в беспорядке. Это киевляне салютовали Хмельницкому из пушек, из пистолей, из ружей.
И эти выстрелы, и колокола слились для меня в один какой-то непонятный звук. Этот звук совсем незаметно превратился в рокот мотора.
…Над площадью Богдана Хмельницкого низко летел вертолёт. Чак смотрел на меня утомленными, страдающими глазами.
— Такой козак был… — прошептал я.
Я не мог прийти в себя от только что пережитого.
— Ну, идём…. — Чак поднялся. — Я позвоню тебе. Не знаю когда… завтра, послезавтра… Как себя чувствовать буду.
— Хорошо, — сказал я.
Глава 16
Степанян!… Экскурсия в Софию. Я напрасно отказываюсь. Путешествие к Григорию Савичу. Тайна еще не разгадана
Сурен сегодня так сиял, что в классе, кажется, стало светлее. Вчера и позавчера съёмки прошли успешно, режиссер похвалил Сурена, хотя каждый маленький эпизод снимали по пять-шесть раз, то есть делали пять-шесть дублей, как это называется в кино.
Все снова обступили парту Сурена, а он рассказывал, размахивая правой рукой, и показывал, как было на съемках. Всё у него выходило очень здорово и комично. Он действительно был настоящий артист. Не зря его взяли сниматься в кино. Не зря. Я смотрел на него с нежностью. И он, значит, Муха!
Мушечка! Суренчик мой дорогой!
Неожиданно он обернулся ко мне, хлопнул по плечу м сказал:
— О! Степанян! Слушай! Там на съёмках был один артист, ну очень на тебя похожий. Ну, вылитый ты! Только усики приклеить и всё. Вот молоток! Играл потрясающе. Слушай, ты обиделся, что я тебя Степаняном назвал? Понимаешь, в Ереване у меня есть друг Степанян. А ты Степан. Почти, понимаешь, тезки. Можно, пока я в Киеве, я тебя Степаняном буду звать? Мне будет приятно, понимаешь. И там у меня друг Степанян. И тут у меня друг Степанян. Можно?
