Лёшка стал потихоньку вносить вещи в заднюю дверь автобуса и увидел сидящего у окна Антипу.
— Здрасте, — сказал он. — Вы что, тоже в город?
— Здравствуй и ты, сынок! — поклонился старый егерь. — В город, на суд. Свидетелем я!
— Ну уж вы там как следует! — пожелал Лёшка. — Чтобы так дали — другим неповадно было! Всё припомните: и как обманули всех, и как крепость поджечь хотели…
— Да это они и без меня знают, — улыбнулся Антипа не по-стариковски белозубой улыбкой. — Я боюсь, как бы больше, чем положено, не было… Они ведь друг другу рознь… Скажем, этот стрелок с ракетницей — я ведь его три раза из лесу с миром отпускал в прошлых годах — и художник… Художник ему не ровня. Хоть и на одном деле попались, а суд им должон быть разный!
Лёшка так и сел на чемодан. У дома продолжали спорить дед Клава и Петька, водитель нетерпеливо сигналил.
— Вы что же? — спросил Лёшка. — Не считаете его виноватым? Да ведь он же вас… Именно вас ограбить собирался! Это же ваш дом был — крепость на болоте.
— Да так-то оно так, — закивал сокрушённо старик. — По закону он виноват. Да только, слышь, жалко мне его… Вот слов нет, жалко…
— Да ведь он жулик! Вор! Он поддельные картины изготовлял, если хотите знать…
— Да всё так, — соглашался старый егерь, потупясь в бороду. — А всё жалкий он мне… А дурных людей, сынок, не жалеют, — добавил он тихо.
— Так что ж они, по-вашему, хорошие? Воры?
— Да уж чего хорошего!.. Я вот сказать не умею, а только наказание художник этот сам на себя наложит — хоть в тюрьме, хоть на воле…
— А ты бы не очень злобствовал, — сказал, поднимаясь в автобус, Иван Иванович. — И вообще, давай лучше на эту тему не будем.
— Это почему же? — заерепенился Лёшка.
— Да ведь там отец твой.
— Он мне больше не отец. Скажите, какой же это отец — меня били, а он не вступился?
— Кончили этот разговор, — сказал моряк. — Иди с ребятами попрощайся.
Глава двадцать девятая
Безглазая кукла
— Бзюдо! Алёша, в телевизоре — бзюдо! — возгласил однажды вечером Колька, и Кусков сначала оказался у телевизора, а уж потом, когда передача кончилась, сообразил, что решил ещё в деревне раз и навсегда о дзюдо забыть.
У него защемило сердце, когда на экране он увидел знакомый зал, пол, покрытый татами, ребят в кимоно и тренера. Их тренера — сенсея.
Здоровенный телекомментатор, вероятно бывший спортсмен, брал у него интервью.
«Вы не боитесь, что, давая в руки вашим воспитанникам такое сильное оружие, как дзюдо и даже каратэ, вы не всегда сможете угадать, как оно будет использовано?» — спросил комментатор. За спиной у него мальчишки швыряли друг друга на ковёр, мелькали пятки в белых носках, хлопали о коленкор ладони.
«Вы хотите сказать, не станет ли человек, овладевший приёмами борьбы, опасен?» Тренер улыбнулся, по привычке глядя в пол.
«Ну, не совсем так, — засмеялся комментатор. — Но согласитесь, одно дело — штанга, а другое — каратэ».
«Он сам бывший штангист», — решил Алёшка.
«Двадцать восемь лет я обучаю людей бороться, — неторопливо сказал сенсей, — сейчас у меня занимаются дети моих учеников и даже один внук. Так что материала для наблюдений у меня достаточно. Кроме того, у каждого человека есть один постоянный объект исследования — он сам. Так вот, присматриваясь к людям на татами, я понял: настоящий борец, по-настоящему сильный человек — всегда добрый». — «Что же, сюда не приходят мальчишки, чтобы научиться драться?» — «Дзюдо, и каратэ, и бокс, и борьба — это не драка! — твёрдо сказал сенсей. — А если говорить о дзюдо, то это даже не приёмы борьбы. Если брать самый высокий уровень мастерства, это — система жизни. Обучение дзюдо — это воспитание благородства. Хотя нынче почему-то этого слова стесняются. — Тренер погладил седой ёршик. — Допустим, пришёл парень, чтобы научиться драться и показать своим обидчикам, где раки зимуют. Но чтобы овладеть мастерством, нужны годы. Ничтожеству быстро надоедает. Да ничтожная душонка в приёмах классической борьбы и не нуждается. Преступник схватит нож, палку, камень… А настоящий спортсмен, овладевая дзюдо, становится другим. Дзюдо и каратэ — богатства, столетиями накопленные человечеством и выдающимися мастерами… — Тренер говорил, размышляя, совершенно позабыв, наверное, что на него наставлены телекамеры. — Основы борьбы закладывались гениями… Для чего? Чтобы избавить людей от страха! Чтобы развить не только их мускулы, но и души. Если хотите, настоящий спорт, искусство, наука — это всё средства сохранить и умножить в человеке человеческое. Иначе, утратив всё это, человек превратится в животное, пусть даже хорошо технически оснащённое».
Лёшка подумал, что там, в посёлке, начальник мастерских говорил почти то же самое, хотя и другими словами, когда спорил с гончаром. И снова всплыли перед Лёшкой стены крепости, лица деда Клавы, Антипы, Кати…
— Нет! Нет! — шептал Кусков, стараясь вчитаться в строчки учебника и отогнать воспоминания. — Хочу всё забыть! Считаю до трёх! Ничего не было! Не было! Раз… Два… Три…
— Алёша! — пищал, появляясь в дверях, Колька. — А ты тоже так можешь бзюдо делать, как в телевизоре?
— Я занимаюсь! — бормотал Кусков, и Колька понимающе исчезал.
Слова «я занимаюсь» стали для Лёшки волшебными. Стоило их сказать, его все оставляли в покое.
Он и действительно много занимался — и один, и с Иваном Ивановичем. Ещё летом, вернувшись из деревни, Кусков засел за учебники. Всё получилось как-то само собой. В спортивный лагерь Лёшка не попал, в городе никого из знакомых не было, даже Штифт уехал в санаторий. И как-то вечером отчим достал учебник и сказал: «Ну-ка, продолжим». Точно они только вчера перестали заниматься. Сам моряк математику знал не очень… И поэтому они разбирались в задачках, как два одноклассника, помогая друг другу.
А осенью, когда на педсовете встал вопрос, что делать с Кусковым, он сам предложил: «Проэкзаменуйте меня!» — и вытянул контрольную на хорошую честную тройку.
«От тройки недалеко и до четвёрки!» — сказал Иван Иванович, и Лёшка стал заниматься с утра до вечера с той же яростью, с какой прежде занимался спортом. И вот теперь — это, как говорит Колька, «бзюдо».
Как ни колдовал Кусков, сколько ни сосредотачивал волю и ни считал до трёх, дзюдо не шло из головы…
До двенадцати ночи он стирал кимоно. После школы побежал в парикмахерскую и, совсем как раньше, к шести вечера пошёл в «Зал борьбы».
Незнакомые ребята толкались и хохотали в раздевалке, медлительные, как слоны, тяжелоатлеты бухали штангой, в залах слышались команды и шлепки ладоней о татами.
— Группа, в зал! — прокричал дежурный, и мальчишки побежали на тренировку.
«Ну, что ты явился! — подумал Кусков. — Тебя же выгнали! Тебя — чемпиона!..»
— Э, нет! — сказал вслух Лёшка. — Так всё сначала начнётся.
Он тщательно завязал пояс, спрятал за пазуху дневник и пошёл за всеми. Двадцать пар глаз уставились на него, и тишина повисла в зале, когда он вошёл. Сенсей категорически запрещал опаздывать на занятия, но Лёшка опоздал умышленно.
Остановившись у двери, он поклонился ковру и замер. Сколько раз, бывало, тренер останавливал его: «Кусков, ты не поклонился ковру!»
«Да ну! — думал Лёшка. — Ерунда какая!»
«Поклонись ковру! — пилил тренер. — Поклонись и мысленно поблагодари всех, кто создал дзюдо, кто построил этот зал, кто даёт возможность заниматься тебе борьбой… Не поклониться ковру, — возмущался он, — это так же немыслимо, как не ответить на «здравствуйте», для борца это всё равно, как для актёра войти в шляпе на сцену…»
И вот теперь Кусков торжественно и серьёзно склонился перед татами, уперев ладони в колени.
Тренер оглянулся и, не дрогнув ни одним мускулом лица, тоже склонился в церемонном поклоне.
Кусков сбросил тапочки, шагнул на ковёр и поклонился ещё раз, теперь уже перед тренером. Трясущимися руками он достал дневник и протянул его сенсею.
— Простите меня! — сказал он, и дыхания ему не хватило. — Простите!
— Стань в строй! — сказал тренер, выпрямляясь. — У тебя нет пары. Сегодня будешь работать со мной!
В тот вечер неожиданно пошёл снег. Редкие хлопья летели с совершенно безоблачного тёмного неба.
— Это, конечно, ещё не зима, — сказал тренер, прощаясь, — но уже напоминание. Чтобы я больше никого без шапок на улице не видел!
— Есть! — крикнул Лёшка. Если бы сейчас сенсей приказал ему круглый год ходить в ватнике, он бы с восторгом согласился!
Ах, какое это счастье — идти холодным осенним вечером с тренировки домой. Какая сладкая ломота во всём теле. Мышцы ещё не болят — заболят завтра утром, а сегодня кажется, что ты стальная пружина и если оттолкнёшься как следует, то можешь взлететь над вечерней улицей и над домами в небо, в розовый закат.
