Попросите еще на заводе, — предлагали ребята.
— Просили, — угрюмо отвечал мастер, — отказали. Грозились заказ снять.
И опять, в который уже раз, осуждающе смотрели ребята на виновника такого позора. Игорь же, чувствуя на себе эти взгляды, опускал голову, прятал глаза.
В мастерские токари ходили теперь без песен. Радоваться было нечему: у станков их ждали болты.
И только для Цобы даже эти дни были приятными.
Правда, вел он себя тихо. Лишь черные сверкающие глаза не могли скрыть Борькино хорошее настроение. Цобу все радовало: и каждый выточенный им самим болт, и весеннее солнце, и гречневая каша в столовой, и выигранная у Качанова партия в шашки.
Сейчас Борис был похож на человека, который только что перенес тяжелую болезнь.
Но в блестящих глазах друга Сашка замечал едва уловимую тревогу. И глубокие вздохи слышал Сашка по ночам на соседней кровати. Он понимал тревогу Бориса. Цоба еще не мог поверить, что кончились его мытарства.
— Как это на поруки? — спрашивал он не раз Сашку. — Владимир Иванович взял на поруки. Выходит, он сильнее милиции оказался? Не дал судить. Я же думал, что сильнее милиции никого нет. Как же это, Качан?
— Очень даже просто, — отвечал Сашка. — На поруки, значит, ручаются за тебя. Верят, значит, тебе, что не подведешь.
— Слушай, Качан, — вздыхая, говорил Борька, — скорее подохну, чем подведу. Говоришь, верят?
— Факт.
— А может, все это нарочно придумали, — шептал засыпающему Сашке Борька, — чтобы удержать в училище, пока пятнадцать исполнится? Мне же не то в ноябре, но то в декабре пятнадцать стукнет. Сейчас я еще малолетка. А в пятнадцать больше дадут. Разве ж могут простить? И гимнастерки, и вообще… Как ты думаешь, засудят?
Но Сашка уже спал. Борис вздыхал, долго еще смотрел в темноту и думал.
Как все в жизни интересно получается. Совсем недавно боялся он суда: думал, срок получит. Потом улыбался — какой это суд, ни одного милиционера нет; факт — не засудят. А дальше…
Дальше и вспоминать не хочется. Обыкновенные люди, и не судьи вовсе, а такое наговорили, что хоть сам себе объявляй пять лет. И кто эти люди! Мастер, Степан Петрович, директор. И Брятов-то, такой же пацан, а ловко у него язык подвешен.
Цоба еще не мог поверить всему, что произошло с ним за последнее время. Не верил и боялся. Боялся Борька, как бы не оторвали его от друзей, от этих болтиков и чистой постели, от уроков черчения и веселых занятий в спортзале.
А ребята как сговорились: после суда они ни одним словом не вспоминали недавние Борькины проделки. Зато и не выделяли его, как прежде, не считали вожаком.
Да и как же Борька может их вести, если сам порядком отстал, всего неделю назад снял первую стружку.
Спасибо мастеру. Частенько вечерами остается он с Борькой в цехе. Цоба жадно ловит каждое слово Владимира Ивановича, старается повторять его движения у станка.
Как-то странно ведет себя мастер. То терпеливо, подолгу объясняет самые простейшие приемы, как ребенку втолковывает, то сердится из-за пустяка. Поздно возвращаются они из мастерских. Идут медленно ночным городом. Иногда молчат всю дорогу, иногда тихо переговариваются. Больше говорит Цоба, а Владимир Иванович слушает, изредка задает вопросы, интересуется даже мелкими подробностями Борькиной жизни. Слушает он Борькины рассказы очень внимательно, будто собирается когда-нибудь написать его биографию.
При всех Владимир Иванович относится к Борису даже строже, чем к другим. Во время работы он может и прикрикнуть на него. В такие минуты майор запаса бывает похож не на мастера, а на старшего брата.
Только зоркий глаз мог заметить за этой внешней строгостью ревнивую опеку Владимира Ивановича над своим воспитанником.
Иногда Владимир Иванович разрешал и Качанову оставаться с Цобой после работы в цехе. Внимательно присматривался Владимир Иванович к ребятам. Он понимал, что сближает этих двух совсем разных по характеру мальчишек. Мечтательный Сашка видел в Цобе то, чего не хватало ему: смелость, доходившую порой до бесшабашности, и главное — решительность в поступках. Ребята как бы дополняли друг друга.
Но не только это сближало друзей. За годы скитаний Борька не часто встречал вот таких бескорыстных. Беспризорная жизнь заставила его с подозрением относиться к любому новому знакомству. А в Сашке он вдруг увидел совсем несмышленого в «житейских» делах парня, увидел бескорыстную душу, готовую прийти на помощь. Он был уверен, что такой, как Сашка, не сделает подлости.
Качанов был для Бориса человеком из какого-то другого мира, который Цоба представлял себе лишь смутно. Еще там, на подножке вагона, удивился Борька, что едет его попутчик в Одессу не «промышлять» на базаре, а учиться. Голодный, с книжками, он не знал даже, как раздобыть себе кусок хлеба, а говорил про учебу в мореходке.
Борис пошел за Сашкой. Конечно, не просто было ему привыкнуть к новой жизни, встать вровень с Качановым.
Теперь Борька неумело, но всей душой хотел искупить свою вину перед всеми, кто был в этой новой для него жизни, и, конечно же, перед Сашкой.
Прежде Цоба посмеивался бы над поучениями своего друга. А сейчас в классе и у станка он жадно ловил каждое Сашкино слово, каждый его совет.
С какой радостью он показывал другу выточенный им самим болт! Смотрели на возбужденного Цобу токари, и многие удивлялись. Борис радуется работе. Для него все это новое, а для них пройденный путь. Хотелось токарям выточить что-нибудь посложнее. Но никто толком не знал, даже сам Владимир Иванович, когда будет работа интересней болтов. Об этом только и было разговоров и в спальне, и в мастерских, и в столовой.
Цоба редко принимал участие в таких разговорах. В свободные часы его теперь трудно было найти среди ребят. Где пропадал Борис, никто не знал, даже Сашка.
А однажды в конце смены, когда токари стояли цепочкой у стола мастера и сдавали готовые болты, Борька всем на удивление выложил на стол не болты, а готовую сверкающую ось крыльчатки. Стоящие впереди ремесленники ахнули.
— Где ты взял? — удивился Владимир Иванович. Он, как драгоценность, взял из Борькиных рук ось.
— Проверьте, — попросил Цоба, не отвечая на вопрос.
— А ну… — Владимир Иванович тщательно измерил деталь. — Хорошо. Отлично. Правильно, — приговаривал он.
— Нет, нет, — настаивал Борис. — Вы по Роквеллу проверьте, на прочность.
— Это зачем, не понимаю.
— Проверьте, — умолял Цоба.
Владимир Иванович взял деталь и быстро зашагал в лабораторию. Едва он вышел, как на Борьку посыпались десятки вопросов.
— Где ты взял? Сам? А металл?
— Погодите, — озабоченно приговаривал Цоба.
Мастер возвратился быстро. Еще на
