— Поезжай! — Никита Савельевич подтолкнул его к мотоциклу. — Изложишь все на бумаге, а утром дашь мне.
— Много писать-то! — жалобно произнес Семен, стараясь не смотреть на Зою.
— Хоть всю ночь не спи, а напиши! — приказал мастер, не представляя, какую длинную историю придется вспомнить Семену.
— Садись! — Зоя указала на заднее сиденье. — Держись покрепче.
Не подымая головы, Семен сел сзади Зои.
— Ты хоть спасибо сказал Никите Савельевичу? — спросила она, когда они отъехали от милиции. — Ирину Георгиевну тоже поблагодари. Это она и Олег тревогу подняли — меня с семинара вызвали и за Никитой Савельевичем домой съездили.
Семен удрученно молчал. За всю дорогу он осмелился лишь на одну короткую фразу. Ветер выбил из-под Зоиной шапочки длинную прядь волос и хлестнул его по лицу. Тогда он и сказал:
— Шлем… привезу завтра.
В эту фразу он вложил многое: и невысказанное извинение, и запоздалую благодарность, и честное раскаяние.
В общежитии все давно спали, а в комнате номер семь продолжал гореть свет — Семен писал объяснительную записку. Олег, Петька и Борис тоже сидели за столом.
События минувшего дня заставили ребят по-новому осмыслить свои взаимоотношения. Раньше они не задумывались над этим. Жили в одной комнате, ели за одним столом, учились в одной группе — и все. Кто же они? Друзья? Приятели? Или случай свел их вместе и никаких внутренних связей между ними так и не возникло? Но когда растерянный Олег прибежал и сказал, что Семена забрали в милицию, все вдруг почувствовали, что не с ним одним, а со всеми случилась беда.
И сейчас, сидя ночью за столом, они переживали каждую строчку, написанную Семеном. А он, решившись на полную откровенность, издалека начал исповедь. Исписав листок, он передавал его ребятам, и те молча читали невеселый рассказ о том, как он попал в «компаху» Сороконога, снимавшую колеса с машин и уводившую мотоциклы и велосипеды приезжих грибников. Свою роль Семен не старался приуменьшить, но не забыл назвать и каждого из бывших дружков.
— Судить будут, — пробурчал Борис.
— Помолчи! — сердито сказал Петька.
— Будут, — обреченно произнес Семен. — Уж я-то знаю.
— Ты не юрист! — рассудительно заметил Олег. — Твое дело — писать, а там разберутся… Слышал про смягчающую вину обстоятельства?
— Где их взять?
— А это что? — Олег указал на исписанные листы. — Это чистосердечное признание!.. А это? — Он приподнял за уголок уже прочитанное ребятам письмо Сороконога. — Это шантаж и тоже в твою пользу!.. А твой звонок к директору! А расписка!.. Да у тебя их полно!
И Семен с прежней старательностью принялся дописывать свои показания. Он уже подходил к концу, когда ребята, старавшиеся не мешать ему разговорами, опять не удержались.
— Вот кого в тюрьмягу надо! — воскликнул Петька, прочитав про то, как завхоз пытался вовлечь Семена в свои махинации.
— Фрукт, — буркнул Борис, — вонючий.
— Это еще одно смягчающее вину обстоятельство! — сказал Олег. — Понимать надо!.. А про завхоза никому ни слова, чтоб не спугнуть!..
Они легли спать лишь в третьем часу ночи, а в семь утра в комнату тихо вошел Никита Савельевич. Было темно, и он, не заметив стоявшего у окна Семена, шепотом позвал:
— Заботин! Проснись!
— Я не сплю, — тоже шепотом отозвался тот.
— Написал?
— Да.
— Тогда выходи.
В коридоре свет не выключался на ночь, и Никита Савельевич оторопело взглянул на пачку листов, которые протягивал ему Семен, успевший заметить, что мастер был в своем обычном костюме без орденских планок и без звездочки.
— По-деловому надо было! — недовольно произнес Никита Савельевич. — А это же сочинение по литературе… Нужны одни факты!
— Одни факты, — как эхо, повторил Семен. — Никакой литературы.
Никита Савельевич взял листы, не читая, посмотрел, все ли они исписаны, и взвесил на руке.
— Если тут одни факты, то тебе, как в Америке, положено девяносто девять лет тюремного заключения.
Они прошли в комнату отдыха, и здесь мастер начал читать. Переворачивая первые страницы, он всякий раз пристально взглядывал из-под лохматых бровей на Семена, словно не узнавал его. Потом он перестал поглядывать, лишь брови взлохматились еще больше и то взлетали вверх, то надвигались на самые глаза.
— Да-а-а-а! — протяжно выдохнул он, прочитав последнюю страницу.
И долго молчали они, глядя в разные стороны.
— Деньги отдал? — спросил наконец Никита Савельевич.
— Кому?
— Всем, у кого брал.
— Еще не заработал.
Никита Савельевич вынул четыре бумажки по двадцать пять рублей.
— Раздай. Со мной сочтешься позже.
— Пришлю… из колонии, если…
— Панихиду потом служить будешь! — резко оборвал его мастер. — И никого не старайся разжалобить. Что заслужил — получишь!
— Знали б вчера все это, со звездочкой в милицию не пришли бы? — робко спросил Семен. — И в суд со звездочкой не придете?
— Надо будет — приду! — ответил Никита Савельевич. — Но ты не так меня понимаешь. И с тремя звездочками амнистию ни себе, ни другим не выхлопочешь! А вот если чью-то ношу, чей-то груз на себя взвалить захочешь, тут трудовая звездочка помочь может. Потому как показывает, что человеку этому по силам дополнительная нагрузка.
Он сложил листы, выровнял их и встал. Встал и Семен.
— Мне с вами?
— Пока не надо.
— А что же мне?.. Куда теперь?
— На завтрак. Потом на занятия…
Все в училище уже знали, кто пытался увести Зоин мотоцикл. И не избежать бы Семену презрительных взглядов и осуждающих слов, если бы Олег за завтраком не обошел столики ребят из своей группы и, не вдаваясь в подробности, не намекнул, что никакого собственно воровства не было, а если и было что-то похожее, то не винить надо Семена, а жалеть. Ничто так не подкупает ребят, как таинственность. Заручившись обещанием Олега, когда будет возможность, все рассказать о Семене, они взяли его под негласную опеку и оберегали от злого любопытства остальных.
Особой нужды в этом не было, потому что Семена не волновало, что думают и говорят о нем посторонние ребята.
Он раздал все свои долги и на одной из перемен попросил Олега сходить вместе с ним к завхозу.
— Расплатиться и с ним надо.
— Только ты повежливей! — предупредил Олег. — Будто ничего у вас и не было!
Завхоз возликовал, увидев Семена.
— Я же говорил милиционеру — грубейшая и незаконная ошибка! Так оно и вышло!.. Совсем отпустили?
— Долг вот принес, — сказал Семен. — Спасибо, выручили!
— Какой долг? — изумился завхоз.
— Деньги.
Усиленно растирая лысину, завхоз сделал испуганные глаза.
— А ты не свихнулся маленько в милиции?.. От страха и не то бывает!.. Не били там тебя?.. Не скрывай, если шлепнули хоть разок! Это противозаконно! Привлечем виновников к ответственности!
Семен понял, что завхоз перехитрил его и что спорить смешно и бесполезно. Положив деньги на стол, он вышел из комнаты с Олегом.
— Забери! — выскочил за ними завхоз. — Сейчас же забери!
Ребята не оглянулись.
— Отдам твоему мастеру! — крикнул он вдогонку. — Пусть разберется, чьи это деньги!
— Выходит, я соврал про завхоза! — усмехнулся Семен. — Так и другие откажутся… Кто мне поверит?
— Тебе уже поверили! — сказал Олег…
Сразу же после занятий Семена вызвали к директору.
— Садись! — указал на стул Иннокентий Гаврилович. — Садись и подумай, насколько все было бы проще, если бы вместо звонка ты пришел тогда ко мне, сел бы на этот стул и рассказал всю историю… Ну да ладно! Я не для нотации тебя вызвал. Никита Савельевич и Зоя все, что нужно, сказали тебе, наверно.
— Меньше, чем вы, — не то сожалея, не то радуясь, произнес Семен. — Я сам все себе сказал.
— Это самое полезное! — одобрительно заметил Иннокентий Гаврилович. — Убежден, что ты нашел точные выражения… Теперь послушай меня. Звонил Никита Савельевич из милиции… Там уверяют, что у нас такие угрозы — поджечь, отравить, убить ради мести — очень редко выполняются. Кроме того, там обещали, пока разбирается это дело, присмотреть за вашим домом. Поэтому за маму свою не беспокойся.
И тут произошло то, чего ни сам Семен, ни Иннокентий Гаврилович совсем не ожидали. Как от нестерпимо яркого света, Семен захлопнул глаза и даже зажал их ладонями, но слезы прорвались сквозь веки, потекли по щекам, по пальцам, закапали с подбородка. Глотая рвущиеся из груди рыдания, Семен то ли всхлипнул глухо, то ли икнул несколько раз, но быстро овладел собой и согнутой в локте рукой крепко провел по лицу, вытирая непрошеные слезы.
— От радости… Больше не буду… — злясь на свою слабость, смущенно проговорил он и до боли прикусил губу.
