Никита толкнул дверь и сразу же увидел отца. Он сидел в кресле, задумчиво попыхивая трубкой. Из кухни остро пахло жареной рыбой.
«Вам кого?» — хотел было спросить Василий Никитович, но, всмотревшись в широкоплечего парня и узнав в нем сына, тихо пошел ему навстречу.
— Никита, — сказал он. Затем неловко обнял и, прижав к груди, тяжко вздохнул.
В комнату влетела Мария Васильевна. Увидев сына, охнула и, отстранив мужа, троекратно расцеловала.
— Надолго?
— На месяц, мама.
— А чемпион-то наш где? — спросил Василий Никитович.
— На тренировке, сказал — попозже подъедет.
— Ну, хорошо. — Василий Никитович крепко обнял жену за плечи. — Машенька, накрой-ка нам столик и… — он хитровато прищурился и весь как-то подался вперед, — у меня там в холодильнике бутылочка коньяка… французского… По такому случаю…
— Коньяк! — Мария Васильевна вопросительно взглянула на Никиту.
— Ну, что ты смотришь? — Брови Василия Никитовича недоуменно сошлись на переносице. — Какой он летчик, если не может пропустить сто грамм.
— А ты, отец, не стареешь. — Никита непринужденно рассмеялся, и его тонкие, четко очерченные губы непроизвольно сложились в добродушную усмешку. — Все такой же…
— Какой же? — Высокий лоб Василия Никитовича перечеркнула глубокая складка.
— Веселый, ироничный и… мудрый.
— Мудрость приходит с годами, — заметил Василий Никитович, — а веселый… это характер, это, сын, наследственное. Ты ведь тоже любишь шутить?
— Люблю, — кивнул Никита.
— Как Димка дрался?
— Хорошо. Рука у него, видно, дедовская. Крепкий паренек.
— Что такое крепкий?
— Самостоятельный.
— Самостоятельный или независимый?
Никита понял, что отец начал разведку словом. Юлить и изворачиваться ему не хотелось — не за этим он приехал. Надо было принимать бой и спокойно и тактично объяснить отцу положение вещей. Только не отступать. Ни на шаг. Иначе опять начнется старая песня.
— Это синонимы, папа, — спокойно сказал Никита.
— Синонимы, значит. — Василий Никитович запыхтел трубкой и с любопытством взглянул на сына. — Независимость… Это что же, ваш девиз?
— Чей?
— Ну, твой, Димкин, молодежи современной?
— Я считаю, что мы сами вправе выбирать себе дорогу.
— По которой легче шагать?
Пружина распрямилась. Та внутренняя нервная сила, которая незримо жила и характере Василия Никитовича и вырывалась из него, когда ему противоречили, забила фонтаном. Его серые глаза сузились и смотрели на сына с насмешкой.
Мария Васильевна, которая накрывала на стол и украдкой прислушивалась к разговору, боясь, чтобы он не зашел слишком далеко, решительно подошла к мужу и, взяв его под руку, усадила в кресло.
— Ты, отец, язва. Я устала от твоих психологических выкладок. Накачивай ими своих аспирантов, на работе. А дома — отдыхай. — Продолжая крепко держать мужа за плечо, она разлила коньяк и протянула ему рюмку. — Выпей. Вместо валидола.
Василий Никитович сразу как-то сник: жена впервые осадила его при сыне. Он растерянно поправил очки, налил себе боржом и, чтобы скрыть замешательство, добродушно проворчал:
— Во-во! Эмансипация! Ее результат. Раньше главу семьи уважали, слушались, боялись, а теперь… Не-за-ви-си-мость! Выпьем, Никита, за независимость!
— С удовольствием. — Никита поднял рюмку. — За твое здоровье. — Он незаметно подмигнул матери и улыбнулся.
— Вас и этому там учат? — спросил Василий Никитович, когда Никита выпил.
— Нет, отец, этому там нас не учат.
— А чему же, если не секрет?
— Летать, — коротко ответил Никита. Он взял из блюдечка, которое заботливо придвинула к нему мать, дольку лимона и посыпал ее сахаром. — И всяким прочим инженерным премудростям.
— Хорошие перспективы?
— Я хочу стать летчиком-испытателем, — отчеканил Никита, которому надоела насмешливость отца.
Лицо Василия Никитовича обрело выражение серьезности и озабоченности, что с ним бывало всякий раз, когда он сталкивался с вопросом, требующим особенно пристального внимания. Он раскурил погасшую трубку и, помолчав, спросил:
— А тебе никогда не хочется оглянуться назад?
— Зачем?
— Мы иногда не замечаем потерь. А когда оглядываемся — поздно. Все позади.
— У меня все впереди, — отрезал, как ножом, Никита.
В душе у Василия Никитовича что-то сломалось, сдвинулось, и он почувствовал, что впервые за всю свою жизнь не потерпел поражение, нет, он ощутил беспомощность, которую испытываешь, когда находит коса на камень. Ему стало как-то не по себе — тоскливо и одиноко и вместе с тем радостно, радостно оттого, что противник попался достойный, и этим противником был его, Василия Никитовича, сын. Мария Васильевна тихо охнула, сжала ладонями виски и негромко спросила:
— Ты что, серьезно?
— Серьезно, мама.
— Ну, раз решил, возражать не буду. — Василий Никитович налил себе рюмку. — За твои успехи! — Он залпом выпил коньяк и, повернувшись к жене, неожиданно рассмеялся: — Вот, Машенька, какие дела.
В это время дверь бесшумно распахнулась, и в комнату вошел Димка.
— Салют! — Он забросил спортивную сумку на диван и присел к столу. — Мне бы кусочек мяса — страшно проголодался.
— Рыбу ешь, — сказал Василий Никитович. И подвинул сыну блюдо с фаршированной щукой.
— Почему? — спросил Димка, досадливо выпятив нижнюю губу.
— А в ней фосфора больше.
— Логично, — подумав, сказал Димка и принялся с аппетитом уплетать рыбу.
— Вкусная? — участливо спросила мать.
— Очень, — подтвердил Димка.
— И полезная. — Василий Никитович выпустил витиеватое колечко дыма и украдкой подмигнул Никите.
— Ты повторяешься, папа, — скривив кислую физиономию, заметил Димка.
— Повторенье — мать ученья.
— Эти сентенции для первоклассников.
— И тебе не по вкусу? — Василий Никитович склонил набок голову, пытаясь поймать взгляд сына.
Димка отодвинул от себя блюдо и, вытерев губы салфеткой, сухо обронил:
— Мне не по вкусу институт, который ты для меня выбрал. А ты, к сожалению…
— Ну-ну, — накаляясь, прервал сына Василий Никитович. — Смелее.
Димка налил себе боржом.
— А ты, к сожалению, этого не понимаешь. Никита молчал. Он понял, что наступил «четвертый раунд», и решил не ввязываться в этот чреватый поворотами разговор. Димка должен был справиться со своей задачей самостоятельно, без чьей-либо помощи. Только в этом был залог его победы. И он, видимо понимая это, рванулся в бой, как обещал, с открытым забралом. Димка выпил боржом и указательным пальцем потер переносицу.
— Мы не имеем права терять время.
Василий Никитович поморщился и жестко, совершенно по-деловому, заметил:
— Никогда не говори «нас», «мы». Так рассуждают те, кто пытается свои ошибки прикрыть коллективом, массой; есть только «я». «Я» — это самостоятельность, это значит, что ты сам отвечаешь за свои поступки и дела.
Димка удивленно захлопал глазами — так, как с равным, отец разговаривал с ним впервые.
— Хорошо. — Димка, по боксерской привычке защищая самое уязвимое место, спрятал подбородок в плечо. — Я не имею права терять время. Если я упущу его — не быть мне первой перчаткой Союза.
— Первой? — с доброжелательной грустью в голосе проворчал Василий Никитович. Уголки его четко очерченного, как и у сыновей, рта опустились, морщины разгладились, и весь он был какой-то размягченный, словно воск, который долго мяли крепкие и теплые руки.
— Папа, — Димка, почувствовав, что обстановка изменилась, заговорил как можно мягче, — ты регулярно читаешь газеты, ты знаешь, что происходит в мире. Люди сблизились, отношения стали теплее и сердечнее, потому что они поняли, что в наше время быть разумным — самое разумное. И это, заметь, люди разных материков и континентов, с разными укладами жизни, философией и прочей ерундой, а мы, четверо самых близких на земле людей, не можем или не желаем понять друг друга. Это не кажется тебе странным?
Василий Никитович взял пилку и тупым ее концом долго рисовал на клеенке какие-то замысловатые фигурки животных. Он понимал, что сын выиграл, разбил его наголову, мало того, он сумел его убедить в своей правоте, но ему неудобно было в этом признаться, и он, стесняясь, боялся оторвать от стола взгляд: его всегда выдавали глаза — барометр настроении. По ним жена узнавала, не поссорился ли он с кем на работе, хорошо ли ему или плохо. «Так то жена, — подумал Василий Никитович, — а здесь сын, сопляк, мальчишка!..» — Что ты от меня хочешь? — спросил он глухо.
Димка приободрился:
— Ты только сейчас сказал: никогда не говори «мы», «нас», «вы». Говори «я». Мол, «я» — это самостоятельность. Так вот именно этого я и хочу.
