— Я думаю о моем друге, — объяснила Сара. — Если ему не хочется, чтобы я знала, кто он, то было бы нехорошо с моей стороны стараться узнавать это. Но я очень бы желала поблагодарить его и сказать ему, какой счастливой он сделал меня. Доброму человеку всегда приятно узнать, что он сделал кого-нибудь счастливым. Для него это приятнее благодарности. Хорошо бы… придумать…
Она внезапно остановилась: взгляд ее упал на шкатулку, которая появилась в комнате всего два дня тому назад. В ней лежали письменные принадлежности: бумага, конверты, перья, чернила.
— Как это не пришло мне в голову раньше! — воскликнула Сара и, вынув лист почтовой бумаги, села к столу. — Я напишу ему, — радостно сказала она, — и оставлю письмо на столе. Тот, кто уносит посуду, возьмет, наверное, и письмо. Я не буду расспрашивать моего друга ни о чем, только поблагодарю его. Не может быть, чтобы это было неприятно ему.
И Сара начала писать:
«Надеюсь, Вы не рассердитесь на меня за то, что я пишу Вам, несмотря на Ваше желание не открывать своего имени. Пожалуйста, не думайте, что я хочу разузнать что-нибудь; мне только хочется поблагодарить Вас за Вашу доброту ко мне, за то, что все изменилось вокруг меня, как по волшебству. Я так благодарна Вам и так счастлива — и Бекки тоже. Нам обеим все это кажется чудом, и мы восхищаемся всем. Мы были так одиноки, так зябли и голодали, а теперь — подумайте только, как много сделали Вы для нас! И я не могу не сказать Вам: благодарю Вас — благодарю Вас — благодарю Вас! Девочка, живущая на чердаке».
Утром Сара оставила письмо на столе, а вечером его уже не было: оно исчезло вместе с посудой. Итак, она узнала, что ее друг-волшебник получил письмо, и была очень довольна.
Поужинав, Сара взяла одну из своих книг и стала читать вслух для Бекки. Вдруг какой-то звук около окна привлек их внимание.
— Там кто-то есть, мисс, — тревожно проговорила Бекки.
— Да, — сказала Сара, прислушиваясь. — Похоже, будто кошка царапается в окно.
Она встала и подошла к окну. Звук действительно походил на царапанье. Не обезьяна ли это, уже прибегавшая к ней в комнату? И сегодня она видела, как та, сидя на столе, грустно смотрела из окна соседнего чердака.
— Это, наверное, обезьяна! — прошептала Сара. — Я бы хотела, чтобы это была она.
Сара встала на стул и, тихонько приотворив окно, выглянула из него. На крыше лежал снег — он шел целый день, — а на снегу, около окна, сидела, съежившись, обезьяна. Когда она увидала Сару, черная мордочка ее жалобно сморщилась.
— Это обезьяна, — сказала Сара. — Она убежала с соседнего чердака и пришла к нам, на огонек.
Бекки тоже подошла к окну.
— Вы впустите ее сюда, мисс? — спросила она.
— Конечно, впущу, — весело ответила Сара. — На дворе холодно, а обезьяны привыкли к теплу. Я постараюсь заманить ее сюда.
Она открыла окно и, протянув руку, стала ласково звать обезьяну.
— Иди сюда, — говорила она, — я не сделаю тебе ничего дурного.
И обезьяна как будто поняла ее. Она не убежала и позволила Саре внести себя в комнату. А потом она свернулась у нее на руках и, захватив прядь ее волос, посмотрела на нее.
— Какая милая, милая обезьянка! — воскликнула Сара, целуя ее смешную головку и садясь к камину. — Ах, как я люблю маленьких животных!
Обезьяна была очень рада, что ее поднесли к огню. Сидя на руках у Сары, она с любопытством оглядела Бекки и, по-видимому, осталась довольна осмотром.
— Какая она безобразная, мисс! — заметила Бекки.
— Да, она похожа на очень некрасивого ребенка, — сказала Сара. — Но хорошо, что ты не ребенок, обезьянка. Твоя мама не могла бы гордиться тобою, и никто не осмелился бы сказать, что ты похожа на кого-нибудь из своих родственников.
Она прислонилась к спинке стула и задумалась.
— Может быть, ей неприятно, что она такая некрасивая, — сказала она, — и это постоянно лежит у нее на душе… Есть у тебя душа, обезьянка?
Но обезьянка только подняла свою маленькую ручку и почесала себе голову.
— Что вы будете делать с нею, мисс? — спросила Бекки.
— Я положу ее спать на мою постель, а утром отнесу индийскому джентльмену, — ответила Сара. — Мне будет очень жаль расставаться с тобой, обезьянка, но делать нечего. Ты должна любить больше всех ту семью, в которой живешь, а я не принадлежу к ней.
Ложась в постель, Сара устроила у себя в ногах теплое гнездышко для обезьяны, и та заснула, по-видимому, очень довольная своим помещением.
На другой день трое детей Монморанси сидели в библиотеке индийского джентльмена и старались по мере сил развлекать его. Он сам пригласил их. В этот день должен был вернуться из путешествия мистер Кармикел, и он с нетерпением ждал его.
Мистер Кармикел пробыл в отсутствии гораздо дольше, чем ожидал. Приехав в Москву, он долго не мог найти удочеривших девочку русских, а когда ему, наконец, удалось напасть на их следы, оказалось, что они уехали. И ему пришлось остаться в Москве и ждать их возвращения.
Мистер Кэррисфард сидел в своем покойном кресле. Дженет, которую он любил больше остальных детей, поместилась около него на полу, а Нора сидела на табуретке. Перед камином лежала тигровая шкура. Дональд уселся верхом на голову тигра и прыгал на ней, воображая, что едет куда-то. И нужно сознаться, что он ехал довольно шумно.
— Не кричи же так, Дональд! — остановила его Дженет. — Когда приходишь кого-то развлекать, нельзя развлекать его, крича во все горло. Такое развлечение слишком шумно — правда, мистер Кэррисфард?
— Нет, ничего, — ответил он, потрепав ее по плечу. — Это отвлекает меня от мыслей.
— Хорошо, я буду сидеть тихо-тихо! — закричал Дональд. — Мы все будем тихи, как мышки!
— Мыши так не шумят, — заметила Дженет.
— Одна мышь не может, а много мышей могут, — возразил Дональд. — Тысяча мышей может.
— Не думаю, чтобы и пятьдесят тысяч могли, — строго сказала Дженет. — А мы должны быть тихи, как одна мышка.
Мистер Кэррисфард засмеялся и снова потрепал ее по плечу.
— Папа теперь уже скоро приедет, — сказала она. — Не поговорить ли нам о пропавшей девочке?
— В настоящую минуту я и не могу говорить ни о чем другом, — ответил индийский джентльмен.
— Мы так любим ее, — сказала Нора. — Мы называем ее «неволшебная принцесса».
— Почему же это? — спросил мистер Кэррисфард.
— Потому что, — ответила Дженет, — она хоть и не волшебница, но будет богата, как принцесса в волшебной сказке. Сначала мы называли ее волшебной принцессой, но это подходило к ней меньше.
— А правда ли, — спросила Нора, — что ее папа отдал все свои деньги другу, у которого были алмазные россыпи, а потом друг убежал? Он думал, что все деньги пропадут и считал себя вором?
— Но ведь на самом деле он не был вором? — заметила Дженет.
— Нет, не был, — сказал мистер Кэррисфард, взяв ее за руку.
— Мне так жаль этого друга, — продолжала Дженет. — Ведь он не виноват. Как он, должно быть, мучился, бедный!
— Ты сообразительная девочка, — сказал мистер Кэррисфард, сжимая ее руку.
— А рассказывали вы мистеру Кэррисфарду, — крикнул Дональд, — про бедную-девочку-но-не-нищую? Говорили вы ему, что она стала хорошо одеваться? Должно быть, и она пропадала, а теперь кто-нибудь нашел ее.
— Кэб! — воскликнула вдруг Дженет. — Он остановился у подъезда. Это папа!
Дети бросились к окнам.
— Да, это папа! — объявил Дональд. — Но никакой девочки с ним нет.
Маленькие Монморанси в одно мгновение исчезли из комнаты и сбежали вниз по лестнице. Так они всегда встречали отца. Слышно было, как они прыгали в передней, хлопали в ладоши и целовали своего папу.
Мистер Кэррисфард пытался встать, но снова упал в кресло.
— Не могу, — прошептал он. — У меня совсем нет сил!
— Нет, дети, — послышался голос мистера Кармикела. — Приходите через некоторое время, а теперь мне нужно поговорить с мистером Кэррисфардом. Ступайте к Рам Дассу и поиграйте с ним.
Дверь отворилась, и вошел мистер Кармикел. Он был как будто еще румянее обыкновенного и внес в комнату атмосферу свежести и здоровья. Но глаза его глядели грустно и тревожно, когда он пожимал руку больного.
— Ну, что же? — нетерпеливо спросил мистер Кэррисфард. — Девочка, которую удочерили русские…
— Не та, которую мы ищем, — закончил мистер Кармикел. — Она гораздо моложе дочери капитана Кру. Ее зовут Эмилией Кэрвю. Я видел ее и говорил с нею. Русские дали мне все нужные сведения.
Итак, снова неудача! Рука мистера Кэррисфарда безжизненно упала на колени, и он с отчаянием взглянул на своего приятеля.
— Значит, нужно начинать поиски сначала, — сказал он, — вот и все. Садитесь, пожалуйста.
Мистер Кармикел сел. Он любил этого больного несчастного человека. Сам он обладал таким прекрасным здоровьем и был так счастлив в своей веселой и любящей семье, что не мог не относиться с состраданием к горю и болезни. Если бы в этом доме раздавался хоть один звонкий детский голосок, он не казался бы таким печальным, как теперь. Бедный мистер Кэррисфард! Как мучительна, должно быть, эта постоянная гнетущая мысль о том, что дочь его друга брошена на произвол судьбы, и по его вине!
