— Нет, не придется, — сказала Нэн решительно. — Подожди, вот увидишь. Верь мне, Индия.
В том-то и вся беда. Ведь я знала: взрослым верить нельзя, даже таким добрым и правдивым, как Нэн.
Мы спустились в гостиную и сели за красный лакированный стол, накрытый для легкого изысканного чаепития. Мама сидела в своем кресле кремового цвета, спрашивала, кто желает молока, кто пьет с сахаром, с геометрической точностью раскладывала разные бисквиты на большом блюде черного стекла. Ванда с испуганным видом застыла на пороге, руками прикрывая живот, словно защищая его.
Нэн и Дарлинг сидели на софе рядом. Нэн то и дело протягивала руку и касалась Дарлинг, как будто хотела убедиться, что она жива-здорова. Дарлинг сидела очень прямо, ее шрам виднелся из-под челки, глаза за очками сильно блестели. Она откусила бисквит, и на ее футболку посыпались крошки. Она поймала взгляд моей мамы.
— Простите, пожалуйста, — сказала Дарлинг, смахивая крошки. — Это ваша футболка.
— Мы все выстираем и тотчас пришлем обратно, — сказала Нэн.
— Нет, нет, прошу вас! Оставь их себе, Дарлинг. Они сидят на тебе чудесно, — сказала мама. Она все рассматривала Дарлинг, склонив голову набок. Потом вздохнула. — Думаю, мне следует сейчас позвонить в полицию.
Нэн наклонилась к ней.
— Мне кажется, вам не стоит впутываться в эту историю. Они начнут задавать всякие неловкие вопросы. С них станется, еще подумают, что вы или ваш муж как-то к этому причастны. Вы же сами сказали: вас могут обвинить в укрывательстве.
— Но это смешно, — сказала мама.
— Так ли? — возразила Нэн. — Ведь многим людям может показаться странным, что в вашем доме четыре дня жила незнакомая девочка, а вы ничего об этом не знали. Им трудно будет в это поверить.
Маму передернуло.
— А еще бы лучше, — продолжала Нэн, — если бы и Индию можно было отстранить от всего этого.
— Нет, я не согласна! Я хочу говорить с полицией. И ничуть не возражаю, если меня обвинят в укрывательстве.
Я все это увидела как наяву: пылкую речь, которую я произношу прямо в камеру, когда полиция будет уводить меня; мои беседы с социальными работниками и психиатрами; мое пребывание в Центре малолетних преступников; мои тайно переправляемые письма для Дарлинг. А потом — наша радостная встреча, вспышки фотокамер, когда мы обнимаемся с ней за оградой Центра; моя история печатается в газетах из номера в номер; моя книга «Секретное убежище» кипами громоздится в магазинах Уотерстоуна и Смита. Я стану автором бестселлера, еще не достигнув совершеннолетия!..
— Успокойся, Индия. Сегодня ты уже высказалась более чем достаточно, — сказала мама. Она посмотрела на Нэн. — Конечно, я была бы счастлива, если бы можно было избавить от этого Индию… но полиция, разумеется, будет задавать вопросы Дарлинг.
— Я просто скажу, что пряталась, где придется, — воскликнула Дарлинг. И посмотрела маме прямо в глаза. — Я ни слова не скажу про Индию… но только вы пообещайте мне кое-что, миссис Аптон.
Кажется, маму это позабавило.
— Пообещать? И что же? Тебе хотелось бы иметь еще какие-нибудь вещицы от Мойи Аптон?
Дарлинг посмотрела на маму как-то с жалостью.
— Нет! Обещайте мне, что мы с Индией сможем видеться и остаться друзьями.
— Ну конечно, конечно, — сказала мама. Но разве я могу ей верить?!
Дарлинг и Нэн распрощались и отправились в свой Латимер. Мама предложила отвезти их, но Нэн сказала, что им хотелось бы пройтись и переговорить обо всем.
Мама, Ванда и я остались втроем. Одни.
— Я не знаю, что мне делать с тобой, Индия, — сказала мама слабым голосом. — Не думаю, что в состоянии говорить об этом сейчас. Мне нужно время, я должна подумать. Ванда, ты могла бы отвезти Индию в школу?
Ванда так и подскочила, больше всего ей хотелось отсрочить неминуемую очную ставку.
— Пошли, Индия, — сказала она. Потом выглянула в окно гостиной и окаменела. Молча, кончиком длинного ногтя, указала наружу.
— О нет! — простонала мама. — Как они узнали?
Но полиция прикатила не из-за Дарлинг. Из задней двери полицейской машины показался папа. Один из полицейских держал его за локоть. Ванда охнула. Мама тяжело вздохнула.
— Господи, а это еще что такое?
Папа вошел в дом вместе с полицейскими. У него было красное лицо, и он, ни на кого не взглянув, уставился на черный ковер.
— Папа! Что случилось? — прошептала я.
Мама стояла, скрестив руки на груди. Она смотрела на полицейских.
— Вы арестовали моего мужа?
— Нет, мэм, в настоящее время еще нет. Мистер Аптон просто помогает нам вести расследование. А теперь, сэр, с вашего разрешения, пройдемте в ваш кабинет — быть может, вы покажете нам, где находятся относящиеся к делу бумаги.
Ревизоры обнаружили, что «Мэджер Продактс» лишилась огромной суммы денег. Похоже было на то, что папу собираются обвинить в растрате.
Держась за руки, мы с Нэн возвращались в Латимер. Пока мы шли по тенистым авеню Паркфилда, никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Моя фотография красовалась во всех газетах и на телике, но не запомнилась. По дороге мимо нас проносились машины. Одна полицейская машина даже остановилась, пропуская нас по «зебре». Нэн и я кивнули им и улыбнулись. Ни один человек не обернулся, не взглянул на нас еще раз.
Наверное, дело было в одежде от Мойи Аптон. В ней я выглядела совсем иначе.
— Мама и Терри все еще у тебя, Нэнни? — спросила я.
— Нет. Одна газета предложила им сделку — пятьдесят тысяч фунтов за эксклюзивное интервью, — так что их спрятали от других журналистов в каком-то отеле вместе с Кайлом, Бетани и Гэри. Господи, этот малыш без конца капризничает. И ведь тоже мой внук, но меня к нему совершенно не тянет.
— Мне он брат, но тоже не очень нравится, — сказала я.
Я крепко держала бабушку за руку, словно маленькая.
— Видно, в папашу своего пошел, — продолжала Нэн и стиснула мою руку. — Ты не вернешься к ним, Дарлинг. Мне наплевать, кто бы что ни говорил. И пошли они к черту, все эти социальные работники, которые знай бубнят: бабушек и дедушек назначают опекунами внуков лишь в самых исключительных случаях. Провались они все пропадом, вместе с адвокатами твоей мамочки. Если они артачатся из-за моего Пита, то он просто будет жить где-нибудь в другом месте, когда выйдет из кутузки.
Я так и застыла, глядя на Нэн. Ее голубые глаза, устремленные на меня, сверкали. Ее конский хвост развязался, и белокурые волосы неистово развевались на ветру.
— Но ведь ты любишь Пита, — прошептала я.
— Ясное дело, люблю. Но я и тебя люблю, Дарлинг. Так же, как и всех моих собственных детей — может быть, даже больше, но ты не смей никому проболтаться, слышишь?.. Это была такая мука — не знать, как ты, где ты. Я должна была сказать тогда в больнице, кто тебя так поранил. Я должна была тогда же обратиться в Социальную службу. И ни в коем случае не должна была выставлять тебя из дому в ту субботу… я ведь думала только о том, чтобы избавить тебя от скандалов с Терри. Я вела себя страшно глупо, но теперь я буду бороться за тебя, Дарлинг. Я допустила, чтобы эта свинья лила притворные слезы перед камерами. Но я знала: придет и мое время высказаться — когда ты вернешься целой и невредимой. Вот тогда я все расскажу тем журналистам и телевизионщикам, каков он на самом деле.
Я подергала Нэнни за руку.
— Я сама расскажу им, Нэн.
Но как только мы вступили в район Латимер, началось форменное столпотворение. Меня тамошние жители знали. Увидев нас, они подняли шум. Детишки со всех ног бросились к нам. Даже старые леди покинули свои скамейки, окружили нас кольцом и таращились на меня с почтительным ужасом, как будто я восстала из мертвых. Когда мы добрались до квартала Эльм, нас сопровождало уже целое войско.
У пандуса для скейтбордов припарковался телевизионный фургон, несколько репортеров и фотографов дружно пили чай. Не разъехалась и полиция: копы в плащах и резиновых перчатках рылись на помойке в зловонных мешках с мусором.
Мы с Нэн стояли там, все еще держась за руки. Стояли и наблюдали. Один из репортеров узнал Нэн, потом посмотрел на меня. Его голова дернулась. Он исподтишка бросил взгляд на занятую своим делом полицию и бросился к нам.
— А вот и Дарлинг! В целости и сохранности! Ну же, миленькая, быстро расскажи мне, что и как.
Тут подлетел другой репортер, локтем оттолкнув первого.
— Нет, нет, право на эксклюзив за нами! Пойдем со мной, деточка. Мы устроили твою маму, папу и всех детишек в спокойном отеле. Ты должна поехать с нами.
Фотограф уже снимал меня, просил смотреть то вверх, то вниз, то улыбнуться; от вспышек его камеры у меня в глазах плыли оранжевые круги.
Полицейские выглянули из мусоросборки и тоже подбежали к нам.
— Это та самая девочка? А ну-ка, оставьте ее в покое, парни, живо! Дарлинг, иди сюда! — сказал полицейский.
Вся эта публика вертелась вокруг нас, кричала, жестикулировала, трещали вспышки; потом подошел мужчина с телевизионной камерой и какой-то парень с наушниками и телеустановкой, а другой с микрофоном на длинной палке, и меня засыпали вопросами. При этом все они спорили, велели мне стать туда, стать сюда. И всё так громко, так шумно, так нереально, словно я попала в какой-то комикс. Я прижалась к Нэн, единственному здесь реальному существу.
