— Раз нашелся, нехай и будет с вами! — добродушно прогудел Степочка. — В таком разе я пийшел. Можно без протокола…
Но Петрик был положительно потрясен. Подумать только: в то время как они все просто онемели от страха, его мама оказалась таким храбрецом! Как она разговаривала с милиционером!
— О мама, — воскликнул Петрик, с уважением заглядывая ей в лицо, — ты смелая…
— Конечно, — воскликнула мама, — будешь тут смелой, когда мы все чуть не умерли со страху.
И вдруг Кирилка, который все еще стоял закрывшись руками, зашептал, всхлипывая и вздыхая:
— Честное слово, я не брал тех денег, я забыл в «Гастрономе»…
— Не разоряйся! — с досадой воскликнул Опанас. — Чай-то у тебя целый?
— Целый, — прошептал Кирилка, вытаскивая из кармана замызганный кубик первосортного грузинского чая.
— Ну и ладно… А тую сдачу она давно отдала, я их снес твоей тетке. Можешь не трястись.
— Что я наделала! — вдруг закричала мама. — Я только сейчас вспомнила… Ведь чайник все еще на керосинке…
— Теперь распаялся! — убежденно воскликнул Петрик. — Как же ты?
— Сама не знаю, — печально прошептала мама, — забыла потушить…
— Извиняюсь, но, кажется, я прикрутил вашу керосинку, — немного смущенно проговорил Кирилкин папа.
— Да? — просияв, воскликнула мама. — Большое вам спасибо!
Глава двадцать восьмая. «Снежная Королева»
Лева Михайлов из третьего «Б» последний раз рассматривал шведскую серию, бывшую гордость и славу, а теперь позор и бесчестие своего альбома.
Последний раз, перед тем как расстаться с ней, он смотрел и на верхового, который мчался на алом коне, в алом развевающемся плаще, и на тяжелый золотистый дилижанс, и на легкий парусный корабль, и на пароход с тяжелым хвостом дыма, и на воздушного почтальона — синекрылый быстрый самолет.
Он смотрел на все это, и острый стыд за совершенный и раскрытый обман боролись в нем с горечью предстоящей утраты.
До сих пор у него горели щеки при воспоминании о всех обидных словах, которые пришлось ему выслушать от ребят. И в то же время он не мог, он просто не мог представить себе, что шведской серии не будет больше в его альбоме.
Он несколько раз брал в руки пинцет, чтобы отклеить марки, и снова клал его на стол.
Неужели он видит все это последний раз?
Неужели ему придется отнести эти марки Петрику Николаеву?
А если всем сказать, будто он нес их Петрику Николаеву, а по дороге поднялся ветер и все марки, все до одной, разлетелись по ветру и он не мог догнать ни одной?.. Ни одной, как ни старался.
А пока они полежат, эти марки, в укромном местечке, и когда все забудут про эту историю, их снова можно наклеить в альбом…
Но ведь это еще один новый обман?
И Лева снова представил себе всех ребят. И снова услыхал их голоса и увидал их глаза, их лица. «Обманщики не смеют быть пионерами!» сказали ему сегодня. И это было правильно.
Он пощупал свой пионерский галстук. И вдруг почувствовал, что нет ничего ужаснее, чем лишиться его.
Стараясь не смотреть на марки, чтобы окончательно не потерять мужества, Лева очень осторожно отклеил их все, уложил в прозрачный пакетик и глубоко засунул в карман, чтобы ветер случайно не вырвал их у него из рук и не разнес по всей улице.
…А дома у Петрика в это самое время творился великий переполох. Совершенно неожиданно — они едва успели покончить с уроками и спрятать в портфели учебники и тетради — явился Кирилкин папа и сказал, что принес билеты на спектакль «Снежная Королева».
— Якая такая Снежная Королева? — воскликнул Опанас. — Лучше, чтоб про войну.
— Вот ты и не знаешь, — сказал Петрик, — Снежная Королева это тоже очень интересно… Там про дружбу.
— Раз про дружбу, другой разговор! Раз про дружбу, я люблю…
— И я люблю про дружбу, — зардевшись, воскликнул Кирилка.
— Значит, есть «Снежная Королева»? — весело сказал Кирилкин папа. — Тогда я побежал за машиной.
Мальчики обомлели. Какое неожиданное счастье привалило им! Они едут не просто в театр, а даже на машине.
— Ну вот, — укоризненно сказала мама, — зачем же такое баловство? Прекрасно можно было бы на автобусе…
— Ну, что вы! Я бы рад их катать целый день! — воскликнул Кирилкин папа и вдруг, зардевшись в точности как Кирилка, выскочил на улицу.
Началось что-то невообразимое. Кирилка, Петрик и Опанас подняли такой галдеж, что из квартиры Опанаса был срочно послан старший сын Петро узнать, не случилось ли чего-нибудь и не нужна ли соседям помощь.
Но самая большая кутерьма поднялась, когда мальчики принялись наряжаться. Во-первых, мама потребовала, чтобы немедленно и основательно были вымыты все уши, все шеи, все руки, все носы — одним словом, все, что только возможно вымыть…
Даже Опанас, который не питал особой нежности к мылу и воде, беспрекословно повиновался и, сняв курточку и засучив рукава, принялся так натираться, что кусок мыла положительно растаял у всех на глазах.
Затем мама сказала, что она пришила всем троим белые воротнички. Это было принято без особого восторга, но вполне терпимо.
— И еще вот эти галстучки, — сказала мама, с некоторой робостью показывая шелковые пестрые банты, — нужно надеть…
Против этого было поднято настоящее восстание.
— Нет, — возмущенно воскликнул Петрик, — ни за что! Что мы, девчонки?!
Кирилка и Опанас вежливо молчали, но по лицам их было заметно, что они молчаливо протестуют.
— Как ты не понимаешь? — немного мягче продолжал Петрик. — Когда люди почти во втором классе, им нельзя в бантиках…
А маме так хотелось! Она уже распределила, какой кому: красный в белую полоску Опанасу, Петрику голубой клетчатый, а Кирилке нежно-зеленый с чуть заметными синими квадратиками.
— Правда, — сказала она немного разочарованно, — я забыла, вы уже большие… Ну, ладно, пусть не нужно галстуков…
И она бросила на свой столик эти пестрые шелковые лоскуты. При этом у нее стали такие огорченные глаза!
— Нехай будут банты! — вдруг проговорил Опанас и решительно подошел к маме, сгибая шею, благоухающую туалетным мылом. — Нехай, Петрик, а?
— Ты думаешь? — проговорил Петрик, мечтательно перебирая пальцами галстук. — Разве это ничего, когда во втором — еще в бантиках?
— Так мы ж в первом, — тихонько пискнул Кирилка, — только в первом…
Затем им всем троим было разрешено смочить волосы одеколоном и причесаться папиной головной щеткой.
— Можете взять тот одеколон, где осталась половинка, — сказала мама, выходя из комнаты, — там «Крымская фиалка», очень нежный запах.
— Якая такая фиалка? — воскликнул Опанас, хватая рукой флакон. — Тот чи тот?
— Тот, — сказал Петрик и тут же закричал: — другой, другой…
Но было уже поздно. Половина содержимого флакона оказалась на Опанасовых волосах.
— Что ж теперь будет? — изумленно прошептал Петрик. — Это же глицерин «Велюр» для смягчения рук.
— А нехай «Велюр»! — беззаботно воскликнул Опанас и, схватив головную щетку, провел по волосам. И неожиданно его жесткий торчащий ежик улегся в сверкающий парикмахерский пробор.
— Якой гарненький хлопчик! — прошептал он, любуясь собой в зеркало.
Немедленно вторая половина глицерина была опрокинута на макушки Петрика и Кирилки. И когда мама вернулась обратно в спальню, дело было сделано. Все трое предстали перед ней, сверкая глицериновыми волосами.
— Мальчики, — оторопев, закричала она, — что с вашими волосами? Вы с ума сошли?!
Они хотели ей объяснить все по порядку, но не успели. В передней раздался звонок, и вся тройка, толкаясь, бросилась открывать.
Наконец-то он вернулся с машиной, Кирилкин папа!
После ожесточенной схватки Петрику все же первому удалось отомкнуть замок.
— Ну что, достали? — крикнул он, распахивая дверь. — «Эмма» или «ЗИС»?
В дверях стоял мрачный и хмурый Лева Михайлов, ученик третьего класса «Б».
Все четверо застыли, безмолвно разглядывая друг друга, а Лева топтался в дверях, не решаясь войти в дом.
Это было очень неприятное и долгое молчание.
Наконец Петрик вежливо сказал:
— Заходи.
Но тут же поспешно прибавил:
— Только мы прямо сейчас уезжаем в театр.
Лева сделал два шага вперед и холодно сказал, обращаясь к одному Петрику:
— Мне нужно с тобой переговорить.
— Тебе со мной? — удивленно переспросил Петрик, при этом он бросил быстрый и немного смущенный взгляд на мальчиков.
Но Кирилка и Опанас стояли с видом полнейшего безразличия, будто они видели Леву впервые.
— Да, с тобой, — повторил Лева, — только без них…
Он небрежно, по своей всегдашней привычке, кивнул на мальчиков.
— Мы все товарищи, — заливаясь румянцем, тихо сказал Петрик, — можно при них…
