— Врешь, не уйдешь! — шептал он, и у него горели уши.
Видно, рыбина потратила на прыжок все свои силы, потому что всплыла и пошла за жилкой, как бревно, только хвостом чуть пошевеливала. Отец подставил сак, щука равнодушно вошла туда до половины, и он, поднатужившись, вывернул ее на плот.
— Килограммов двенадцать, не меньше, — отдуваясь, сказал отец. — Поздравляю, брат, и завидую: сроду таких не ловил.
Я таких не только сроду не ловил, но и не видел, да и все наши ребята тоже. Это и не щука даже была, а вправду крокодил. Наверно, на Березе такая разновидность щучьих крокодилов водится, а ученые о них и не подозревают! Ну, подумайте сами, что это за щука: больше метра в длину, чешуя у хребта — в трехкопеечную монету, сама зеленовато-бурая, будто мхом обросла, пасть — футбольный мяч войдет, а из пасти, как усы, оборванные поводки свисают. Да она железом нашпигована, будто в нее прямой наводкой из пушки лупили! И как она Ростиков поводок не порвала!
— Я забросил, а тут — «борода»… — Ростик все еще сжимал в руках спиннинг, он просто задыхался от счастья, от редкостной своей удачи. — Ну, распутал кое-как, а блесна-то тянулась потихоньку. Поднял рывком со дна, вдруг как ударит! Чуть удилище не вышибло! Все, думаю, плакала моя блесенка! Засела, видно, на корче, буду тянуть, пока не оборвется или якоря не обломаются. А потом повернул ручки — сама пошла. Пронесло… А она как рванет, как рванет…
Он осторожно провел рукой по хребту рыбины, стряхнул слизь и счастливо рассмеялся. А щука тяжело шевелила жабрами и судорожно зевала: не хотел бы я сунуть руку в эту пасть, до отказа набитую острыми, как бритва, зубами.
Отец косился на щуку, а сам шлепал и шлепал блесной. Вытащил щуренка, граммов на триста, еще одного, такого же, потом окуня. Смотал жилку и усмехнулся.
— Да, такое чудо не часто удается заарканить. Ишь, и меня зуд разобрал!
— А может, мы ее назад в реку выпустим? — У Ростика хитро блеснули глаза. — По вашей же теории… Тоже — украшение… ну, не земли, так воды, какая разница…
Отец выбил о палубу трубку.
— А что, — спокойно сказал он, — можно б и выпустить. Толку с нее, как с козла молока. Мясо жесткое, деревянное, на уху мелочь, что я вытащил, в сто раз вкусней. Вреда от этой щуки особого в реке не было, она ж там вроде как санитар… Но теперь выпускать опасно. Блесна твоя глубоко засела, пока тащил, все у нее там порвало. Достать не достанешь, обрезать — голодной смертью помрет. Болеть будет, еще других рыб заразит… — Отец сунул пустую трубку в рот. — Щуки и всякой другой рыбы в реке много, спиннингами да удочками ее не повытянешь. А зверя или птицу любую можно выбить. Дай только ружья таким шалопутам… Думаешь, зря государство заповедники да заказники создает? Чтоб люди и через сто лет могли увидеть зубра или там осетра не только на картинке. И спорить тут не о чем, такие пироги. Охота есть охота, рыбалка есть рыбалка… А убийство есть убийство, и иначе это не назвать. Давайте поворачивать к берегу, вон местечко подходящее. Пора завтрак готовить. Кто у нас сегодня главные кашевары? Тима и Виктор? Ну-ну… А из щуки мы чучело сделаем. Поставим в своей штаб-квартире, пусть все любуются и завидуют.
К полудню жара и духота стали просто невыносимыми. Мы разделись до плавок, но все равно было такое ощущение, что ты в парной, закутанный в горячие влажные простыни. На плоту оставался только вахтенный, остальные, уцепившись за бревна, мокли в воде, вялые и сонные, словно рыбы на кукане. Ветер снова улетел к «гремящим сороковым», флаг обвис, парус сморщился — старым и брюзгливым стало у «Кон-Тики» лицо, будто и ему было жарко. Ласточки-береговушки черными тенями летали над самой водой, предвещая дождь, но небо было чистым и блеклым, как застиранная простыня. Только где-то за тридевять земель, у самого горизонта, громоздились безобидные рыхлые облака, похожие на стадо давно не стриженных баранов. Отец то и дело с тревогой поглядывал на них и наконец приказал дневальному, Жеке, поворачивать к берегу. Мы было взбунтовались: ведь нам еще плыть да плыть! — но отец, видно, вспомнил про свое командорское звание и мигом подавил бунт.
— Разговорчики! — рявкнул он. — Идет гроза, нужно выбрать защищенное место, разбить палатку, хорошенько заякорить плот, натаскать хвороста. Работы часа на полтора — успеть бы… Вы мне свои анархистские замашки бросьте, флибустьеры, на рее вздерну!
Можно смело сказать, что с того «исторического» мгновения, когда вспыхнувшая в подвале двухсотваттная лампочка положила конец «эпохе плаща и кинжала», мы все реже и реже вспоминали о тайной организации «Черная стрела», а отца называли командором, только когда хотели подразнить. Слишком много всякой всячины навалилось на нас: ремонт штаб-квартиры, езда на «Москвиче», разборка барака, строительство плота, а теперь еще это путешествие, с приключениями и без… Будешь тут помнить о каких-то детских играх!
Из-за дальнего поворота навстречу нам выскочил пассажирский теплоходик. Был он весь такой аккуратный, беленький, чистенький, словно игрушечный. Пассажиры толпились на палубе, махали нам руками, смеялись. Капитан, молодой, загорелый, с тоненькими черными усиками, в белой нейлоновой рубашке с подвернутыми рукавами и щегольской фуражке с крабом и лакированным козырьком — картинка, а не капитан! — высунулся из рубки, сдернул с носа зеркальные светофильтры и крикнул:
— Эй, на плоту! Куда путь держите?
— К острову Пасхи! — сложив руки рупором, заорал Витька.
— Счастливого плаванья! Не напоритесь на рифы в проливе Лаперуза!
Ах, какой он был остроумный, этот лакированный капитан! Лера даже сделала ему книксен и послала грациозный воздушный поцелуй. Люди на палубе схватились за животы, а капитан скрылся в рубке и сердито загудел. Обиделся… Не понимает, чудак, изящного обращения!
Волны, разбежавшиеся от теплоходика, захлопали по нашему плоту упругими ладонями, изо всех сил пытаясь взобраться па палубу. Дудки, мало каши ваша посудина ела! Вот когда утром и вечером «Ракета» пролетает — это другое дело. Тут мы сами удираем подальше. В первый раз не успели — все барахло намокло. Пришлось потом по вантам развешивать, сушить. «Цирк!» — хохотал Витька.
Нет, тут и доказывать нечего: путешествовать на плоту — это здорово. Особенно когда лежишь на палубе, подстелив душистого сена и чуть не уткнувшись лицом в воду, и ловишь взглядом шустрых, как ртутные шарики, мальков, слюдяной блеск песчинок на дне, мерное пошевеливание водорослей, протянувших откуда-то из глубины осьминожьи щупальца… Или когда запрокинешься на спину, и река укачивает тебя, и кажется, ты ощущаешь, как медленно поворачивается земля вокруг своей оси, и река, и плот вместе с нею, и все плывет, плывет, а жаворонок как повис над головой черной точкой, так и висит, будто гвоздем к небосводу прибитый… Но когда мимо проносятся «Ракеты», а обычные тихошлепы-теплоходы и даже буксиры-толкачи проходят по фарватеру воплощением человеческой мечты о скорости, потому что сам-то ты ползешь медленней, чем на волах, ты вдруг начинаешь завистливо цокать языком и с ученым видом рассуждать о дизельных и реактивных двигателях, лошадиных силах, воздушных подушках и прочих достижениях отечественного, а также зарубежного судостроения. И счастье твое, если в это время капитан или командор плота — называй, как хочешь! — сидит на корме, посасывая трубку. Потому что тихоходнейший десяток обшитых досками бревен опять начинает тебе казаться самым уютным, надежным и интересным местом на земле… извиняюсь, на воде.
Так вот, мы подвернули к правому берегу и поползли, подталкиваясь шестами и высматривая место для стоянки. И вдруг оттуда, где река словно бы уходила под землю, потому что прямо по курсу широкой полосой поднимались лозовые и ивовые джунгли, донесся протяжный и глубокий, как вздох, взрыв: бум-м-м!
— Уже гремит? — удивилась Лера и, приложив к глазам козырьком ладонь, посмотрела на небо.
— Не похоже. — Отец выбил о край бревна трубку и бросил на брезент. — Или у берега рвут корчи, или… Или это своеобразное завершение нашего утреннего разговора. Слушайте приказ. Виктору, Жеке и Лере подогнать плот вон к тому лесочку и стать па привал. Времени не терять, готовиться к грозе, и нешуточной. Старшим назначаю Виктора. Ростик и Тима — за мной.
Пригнувшись, он нырнул с плота и размашисто поплыл к берегу. Мы с Ростиком переглянулись и бросились за ним.
Цепляясь за коренья, отец выбрался наверх и подал мне руку.
— Бежим наискосок, срежем дугу.
Если бы мы сообразили обуть кеды! Про носки, например, я уже не говорю, хотя они тоже нисколько не помешали бы нам доплыть до берега, но коды… Их и искать не нужно было, стояли возле ящика с паяльной лампой и бензином, ну, что стоило хоть на ходу схватить!.. А так — колючая иссохшая трава, острые камни, растопыренные, словно ежи, сосновые шишки… И некогда присматриваться, куда лучше поставить ногу, быстрей, быстрей, длинными прыжками, и вдруг будто током прошьет — такая боль! Подожмешь на мгновение ногу, а на одной далеко не ускачешь, и снова во весь дух вперед! Потому что еще раз бумкнуло там, за поворотом, здорово бумкнуло…
