— Да вы что, Галина Аркадьевна? — удивился Покровский, — при Тихоне рассказывать про катящуюся голову?
— Какую голову? — Галина Аркадьевна удивилась еще больше.
— Что и требовалось доказать, — сказала Елена, — только дай поспорить. Рассказывай, Галя. Народ просит.
— Ну, если народ за, то я, как народ. Тем более, если не про голову.
— Рассказываю. Встретились как-то старые друзья, пропустили по сто, то, се…
— Что пропустили? — переспросил Тихон.
— Все, помолчи! — приказал сыну Михаил. — Бенефис кончился, дай взрослым поговорить.
Мальчик отодвинул от себя стакан с соком, встал и вышел из комнаты.
— Тихон, вернись!
— Лена, не обращай внимания. Сейчас успокоится. Он у нас отходчивый.
— Миша, все равно, резковато ты с ним…
— Согласен. Виноват.
— Дочка… — Лена посмотрела на Наташу.
— Все поняла, — поднялась та, — не переживайте, все нормально будет.
Когда ушла и Наташа, Ирина вдруг вспомнила, что к ней кто-то должен сейчас придти.
— Ну, вот, в кои веки хотела рассказать анекдот, — развела руками Галина.
— Все, сидим и слушаем! Стихи твои слушала, песни тоже, а анекдоты еще ни разу. Тем более, что это любимый анекдот Орлова.
— А я говорю, что про голову у него, — вновь отозвался Покровский. — Все, молчу, Елена Евгеньевна.
— Сначала начинаю. Встретились как-то старые друзья, пропустили по сто, то, се. Один другого спрашивает:
— А что ты поделываешь?
— Преподаю. Логику, диалектику, философию.
— Никогда не мог толком разобраться. Вот что такое — логика?
— Как бы это объяснить попроще… Разве что на примере. Скажем, идут по улице два человека: чистый и грязный. Который из них идет в баню?
— Ну… наверное, грязный?
— Молодец. Вот это и есть логика.
— Четко! А что такое диалектика?
— Как бы это объяснить попроще… Разве что на примере. Скажем, идут по улице два человека: чистый и грязный. Который из них идет в баню?
— Так ведь грязный же…
— Нет! Другой: он потому и чистый, что ходит в баню.
— Надо же. Ну, а что такое философия?
— Как бы это объяснить попроще… Разве что на примере. Скажем, идут по улице два человека: чистый и грязный. Который из них идет в баню?
— Ну… этот, то есть другой… А кто их знает!
— Вот тут начинается — и тут же заканчивается философия.
* * *
Покровский заглянул в комнату Наташи. Она сидела на своем любимом диванчике и читала книгу.
— А где Тихон?
— Уже ушел. Я ему почитала немного.
— Успокоился?
— Ой, быстро!
— А что читала?
— «Алису в стране чудес». Столько раз читала, а сейчас вот читаю, и оторваться не могу.
— А книги, Наташа, как люди. Одни, как друзья, как родные, мы без них жить не можем. Другие, как случайные прохожие, прошел мимо — и забыл. А о третьих вообще никогда не узнаем, они просто никогда не встретятся с нами. Не понимаю, как можно, например, читать с экрана компьютера. Книга, только книга! Пахнущая типографской краской, с закладочками… Стоит она на книжной полке и как бы говорит. Нет, не как бы, а говорит, на своем языке: дружище, открой меня, я соскучилась, давненько ты не заходил в меня. Кто ты? О, старина Стивенсон! Привет! Как там дела на острове сокровищ? И вам привет — Грин, Конан Дойль, Тургенев… А что это за маленькая книжка? «А зори здесь тихие»… Господи, это та самая книга, последняя страница которой испорчена: я читал и плакал над ней, потом плакала моя сестра, потом другие люди…
Арсений говорил, а Наталья слушала и смотрела на него сияющими глазами. Она была — вся внимания.
— А вот и ты, Александр Сергеевич. Впрочем, нет, вру…
— Почему врете?
— Пушкин у меня не на полке. Он всегда со мной.
— Это выражение такое образное, да?
— Ну, и выражение, конечно, но не только.
Арсений снял с плеча сумку, свою вечную и верную спутницу, и через мгновение извлек оттуда большую книгу.
— Позвольте представить. А. С. Пушкин. Сочинения.
— Ух ты! — вырвалось у Наташи. Перед Арсением сидела обычная девочка, подросток… Может не говорить? Нет, надо.
— Пушкин был гением. Но на моей полке его книга спокойно может стоять…
— Он же не стоит?
— Хорошо. Баратынский, Тютчев, Рубцов, я их считаю великими, а рядом с ними какой-нибудь Иванов… Нет, неудачный пример. Иванов — не какой-нибудь. Пусть будет какой-нибудь Покровский…
— Понятно, — улыбнулась Наташа, — но вы тоже не какой-нибудь.
— Спасибо, конечно, но я хочу сказать, на книжной полке никому не тесно.
— Но ведь некоторые книги стоят далеко, а некоторые рядом, чтобы всегда можно было взять.
— Правильно, но ведь также и с людьми. Без кого-то ты и дня прожить не сможешь, а кого-то, увы, и рад бы увидеть, да он далеко. Но, честно сказать, я постарался сделать так, чтобы книги на моей книжной полке не стояли очень уж далеко.
— И всем им хватает места?
— Им, конечно, тесновато приходится… Но, с другой стороны, книг через мои руки проходит много. Когда беру новую, определяю быстро — буду ее читать, или нет, нужна она мне или я отпущу ее.
— Как это — отпущу?
— Так ведь у каждой книги соя судьба. Опять-таки, как у людей: кому-то слава и почет, кому-то бесславие…
— Скажите, Арсений Васильевич, но ведь бывает так: когда-то тебе книга нравилась, а потом…
— Разочаровала?
— Разочаровала. Или даже уснула.
Покровский улыбнулся и вновь полез в свою сумку.
— Ты, случайно, не эту книгу имеешь в виду? — спросил он и достал роман Булгакова.
Глаза Наташи мгновенно потухли. Она нахмурилась.
— Значит, не избавилась…
— А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее. Устал стоять, можно я присяду рядом?
— Конечно, можно.
— Мне сказали, ты хотела пообщаться со мной по поводу того, что я в своей книге написал о Булгаковском романе.
— Очень хотела. Только вы, как я думаю, уже все поняли? — улыбнулась Наташа.
— Об этом чуть позже. Вот скажи, хороший мой человек, зачем ты так с Леной поступила?
— Как? Я ей сказала, что книга не от Бога… она против Бога, и что ее надо убрать.
— Значит, убрать? Сжечь, порвать?
— А почему нет? Это лучше, чем Смирновым отдавать, людей соблазнять…
— Слушай, Наташа, дашь мне несколько минут?
— Конечно! Мне с вами интересно общаться.
— Взаимно. Просто хочу обрисовать ситуацию так, как я ее вижу. Если захочешь, потом поспорим.
— Я вся внимание.
— Ты эту книгу прочитала?
— Конечно.
— И что-то поняла про нее? Отлично. Лена читала ее давно. Относительно давно, конечно, в пору юности. Культовая книга, согласись, и не для одного поколения. Написана она, кстати, просто блестяще. Но я сейчас о другом. Приходит время тебе читать «Мастера и Маргариту», и ты… тебе дается возможность увидеть в ней то, что не видели другие, увидеть подспудный смысл романа. Почему бы тебе не сесть рядом с Леной вечером, зажечь вот эту лампу… кстати, что-то уже темнеет, можно я ее включу?
Наташа кивнула.
— Продолжу… Сесть, и ты рассказала бы о том, что поняла. А что ты сделала? Протянула матери книгу и сказала: «На, выброси!» А ведь Господь дал каждому из нас свободу. Он не хочет видеть ни в Лене, ни в тебе, ни во мне, ни в ком-то другом машину, автомат, которая будет делать те действия, на которые он, автомат, запрограммирован. Право выбора — это великий дар, это акт доверия к человеку Бога… И если Господь так с нами поступает…
— А если я боюсь, что человек, которого люблю, поступит не правильно?
— Так я и предложил тебе: зажги для него лампу, а не навязывай ему своей воли… У меня была одна знакомая директор библиотеки. Женщина пришла к Богу, как сама говорила. Наступил великий пост. Она решила поститься, причем постилась неистово. Первую неделю — одна вода и хлеб. Но ей этого показалось мало. Она решила, сто все ее сотрудники, молодые, пожилые, верующие, неверующие, была даже одна татарка, будут поститься.
— Как это такое возможно?
— А вот так. Разумеется, утром и вечером директор не могла проверить своих сотрудников, а вот за обедом следила. И знаешь, что стали делать ее подчиненные женщины?
— Уходить с работы?
— Нет, зачем. Брали с собой бутерброды с колбасой и, пока не видела начальница, ели. Как ты считаешь, какую пользу они получили от такого поста? И стали ли они ближе к Богу?
— Многие стали дальше.
— Думаю, ты права. Некоторые из них мне прямо об этом говорили. Их сердца ожесточились.
— Понимаю. Их принудили делать то, к чему они были не готовы…
— Теперь обратный пример. Один старец…
— Я перебью вас, Арсений Васильевич. Вот вы говорите, одна знакомая директор, один старец…
— Тебе нужны конкретные имена, фамилии?
— Не обижайтесь, а вдруг, ради воспитательных целей…
