Колядо, Неборак, Митряй Дубов и Костя дымили махрой, как четыре трубы.
— Видел Артемкину мать,— медленно говорил Неборак,— просила уговорить Артемку остаться дома...
Костя так и подскочил:
— Как дома?! Да ты что, Неборак? Как я без Карева обойдусь? Ведь он настоящий разведчик, в любую щель пролезет, любые сведенья добудет.
Неборак нахмурился:
— Не горячись, Костя. У тебя и без того полно добрых хлопцев... Нам нужно о другом думать: как уберечь Карева. Ведь он совсем мальчишка. А мы — в боях. Вдруг убьют?
Наступило молчание. Колядо стрельнул окурком к печи.
— Шо тут скажешь? Усе верно. Оставить так оставить... А, правду сказать, жаль: хлопчик дюже боевой. Такого не враз отыщешь.
Костя будто ждал этой поддержки.
— Я об этом и говорю. А что опасность — так она сейчас и дома каждого подстерегает. Сколько их, мальцов да женщин, загубили каратели. А в отряде я всегда с ним. Думаете, не слежу, не оберегаю?
Колядо почесал затылок, усмехнулся, произнес смущенно:
— И это верно. Зовсим меня с толку сбили. Вот шо: як Митряй скажет, так и будет. Он сельская власть, он друг Артемкиного батька, он сам и свел хлопца с нами. Нехай решает.
Костя впился в Митряя нетерпеливым взглядом. А Дубов молчал. Молчал долго, затягиваясь дымом. Наконец произнес:
— По-хорошему, мальчишку надо бы оставить. Не его дело — воевать. Да боюсь я, товарищи, другого. Костя-то прав... Уходит ваш отряд. Что будет, если беляки в село нагрянут? Хорошо — отобьемся. А если нет?.. Тут не только Артемку, всех бы детишек и женщин куда-нибудь спровадил, спрятал... Пусть с вами идет Артемка, а с Ефросиньей я сам поговорю, объясню ей, успокою...
Вечером Тюменцево вышло провожать партизан. Артемка стоял с матерью, держа за узду Воронка.
— Береги себя, Темушка.
— Конешно. Не полезу же зазря под пулю...
— Слушай старших...
— Вот ты какая... Будто я маленький. У нас командиры есть. Он хоть молодой, хоть старый, а слушать надо.
Подбежал Спирька, сияющий, крикливый.
— А у нас в селе тоже есть отряд. Самооборона называется. Из наших мужиков. Командир — Митряй Дубов. И Суховерхов тоже. Меня обещали взять в разведчики. Село остерегать будем. Вдруг беляки придут, а мы мигом — тах-тарарах!
Но Артемка ничего не слышал: увидел в толпе Настеньку. Она торопливо ходила между людей, отыскивала кого-то. Заметила Артемку, остановилась, зарделась густо.
Так и стояла там, пока не раздалась команда выступать. Тогда она, будто готовясь прыгнуть с кручи, подбежала к Артемке, сунула ему что-то в руку. И, испугавшись своей неожиданной смелости, чужих глаз, которые, казалось ей, смотрели на нее с удивлением и укором, убежала. Артемка инстинктивно сжал пальцами то, что дала ему Настенька, и спрятал в карман, чтобы никто не видел и не знал: это только для него.
Мама, кажется, догадалась, улыбнулась, обняла смущенного не менее Настеньки Артемку.
— Пора, Темушка...
Тут и Спирька заторопился.
— До свиданья, Артеха. Приезжай.
Откуда-то Пронька взялся. Сунул руку Артемке, буркнул:
— Валяй. Да не задавайся...
Отряд двинулся через село, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вышли в степь. Село уплывало назад и вскоре совсем скрылось за березнячком, за клубами пыли, поднятой конями.
Только сейчас Артемка украдкой вынул из кармана мягкий комочек, врученный Настенькой. Глянул, и радость обдала сердце: то был платочек, небольшой голубой платочек. На одном из уголков вышито: «Н».
Не заметил, как сзади подъехал Костя.
— Что ты там рассматриваешь?
Артемка смутился, быстро сунул платочек в карман:
— Да так...
Костя хитро прищурился:
— Ах, вон как?! Секреты от меня завел?
— Никакие не секреты... Платочек... Настенька дала...
Костя ничего не ответил, только приобнял да легонько прижал Артемку к себе.
На отдых остановились в небольшой деревеньке уже за Мезенцево. Кормили коней, сами напились горячего чаю — очень похолодало.
А пулеметчику Афоньке Кудряшову хоть бы что — сидит на чужой завалинке, будто у себя дома, плетет небылицы, рассказывает забавное, собрав кучу мужиков. Тут как тут и желтоусый, любитель послушать веселое и похохотать всласть. Он лишь торопливо кивнул Артемке и снова перевел взгляд на Кудряшова.
— Нет, вы, хлопцы, зря на Антошку нападаете,— говорил Афонька.— Васюков геройский парень. Только вот иной раз у него в голове завихрение происходит, тогда он, уж будьте покойны, наделает делов. Но это редко бывает. Правда, Антошка? — обратился он к молчаливому парню.
Тот не ответил, только махнул рукой.
— Вот видите, он вполне согласный,— все так же, без тени улыбки, произнес Афонька.
Желтоусый, предвкушая смешную историю, придвинулся поближе.
— Ну, а энти... завихрения? Што он, Антошка-то, тогда?
— А вот я сейчас расскажу... Весной еще было. Забыл только: не то в Ярках, не то в Прыганке...— Снова обернулся к Васюкову: — Где, Антоша?
— Отстань! — с досадой ответил тот, вызвав взрыв смеха.
— Словом, получили мы приказ выбить карателей из села. Ну, как всегда, по-колядовски, ударили под утро. Распотрошили их: мечутся по селу, палят куда попало. Бегу это я по какому-то закоулку, гляжу: что такое? В заборе торчит чей-то зад и ноги дрыгаются...
Партизаны сдержанно хохотнули, дожидаясь главного в рассказе. Желтоусый так и впился в Афонькино лицо.
— Подбегаю, хочу заглянуть, кто же застрял в заборной дыре, и не могу. Забор-то плотный, высокий... «Кто это?» — спрашиваю. А из-за той стороны забора жалобно: «Я, Васюков. Партизан».
И тут уже грохнул смех, да такой, что заоглядывались вокруг мужики и, побросав дела, стали торопливо подходить к компании. Еще не зная, в чем дело, они уже потихоньку посмеивались.
Антошка сидел насупленный и носком сапога ковырял землю. Он уже привык к таким Афонькиным россказням о себе и терпеливо ждал конца.
— Ну, ну, дальше! — еле выдохнул желтоусый.— Штоб тя оземь шмякнуло!..
— Слышу,— продолжал Афонька,— голос будто и знакомый, а по заду никак не могу определить, партизан или нет. Но все равно, думаю, освобожу, не пропадать же человеку в таком виде. Только хотел отогнуть доску, подбегает Ко-лядо с хлопцами. «Шо это,— говорит,— такое?» — «Кажись, Антошка Васюков застрял,— отвечаю,— вот вытащиться ему помочь хочу».— «Погодь, Афоня,— говорит Колядо.— Надо ще узнать, як он попал в цю щеляку. Може, он тикав от беляков, тогда не стоит вытаскивать, нехай висит». А потом спрашивает: «Эй, ты, як попав в щель?» Васюков отвечает: «За беляком гнался...» — «Брешешь, Антошка!» — «Честное слово, Федор Ефимович, штоб мне не вылезть отседова!» — «Ты и так не вылезешь, покуда мы не поможем. Отвечай як на духу!».
Афонька, переждав смех, досказывал:
— Оказывается, Антошка и вправду гнался за беляком. Тот со страху сиганул в эту самую дыру и застрял. Ну, Васюков, конечно, подбежал, наставил пику и кричит: «Сдавайся, гад!» Тот орет: «Я и так сдаюсь».— «Подыми руки!» Беляк отвечает: «Я уже давно поднял, да ить за забором не видно». Васюков подумал, подумал и взялся отгибать доску, чтобы взять беляка. Только отогнул, а тот, как заяц, скок и помчался по огороду. Васюков за ним в эту же щель, да сам и застрял в ней. «А беляк так и утик?» — спрашивает Колядо. «Утик, Федор Ефимович».— «Дайте, хлопцы, мне ремешок, я вчешу по этому заду, дюже бить по нему сподручно!»
— Брехня! — не вытерпел Васюков.— Брехня!
— Ну, ну, брехня,— миролюбиво согласился Афонька.— Он не ремешком, а ладошкой малость хлопнул.
— Брехня! Не так все было!..
— Как же не так? А винтовку где взял?
— У того беляка, что от меня удрал...
— Вот, а говоришь — брехня!
Новый взрыв хохота покрыл последние Афонькины слова.
Васюков хотел было что-то сказать, но опять только махнул рукой.
Раздалась команда:
— Поднимайсь!
Все разом вскочили, а через две-три минуты отряд снова двинулся в путь.
В степи было еще холоднее, чем в деревушке. Откуда-то незаметно наползли косматые тучи и устлали небо, словно черной ватой, поднялся колючий ветер-степняк и погнал, погнал куда-то шары перекати-поля.
Надвигалась осень...
Примолкли партизаны, угасли шутки, улыбки. Думали о неубранных полях, о своих семьях, о хозяйствах, о предстоящем бое.
Думал о нем и Артемка, ежась в седле от зябкого ветра и дождя, и непонятная тревога вползала в сердце. Не то вдруг робость подкралась, не то действовала мрачная холодная ночь.
Костя тронул Артемку за руку:
— Что приуныл, Космач? Холодно?
— Не очень...
Костя молча достал из седельной сумки телогрейку, накинул на Артемкины плечи.
— Грейся...
Сказал так, что от одних слов теплее стало.
К утру хлестанул дождь, да такой, что сразу промочил всех до нитки. Даже тех, кто был одет тепло, пробирала неуемная дрожь.
