Воеводы озадаченно переглянулись.
— Да правильно ли все это? — усомнился опять Голицын. — Попытать его разве?..
Сердце в груди у Петруся захолонуло. Но он и виду не показал.
— Воля ваша, бояре, пытайте! — смело сказал он. — Окроме чистой правды, все равно ничего не выпытаете. Дерзнул ли бы я, боярин Петр Федорыч, сам посуди, говорить тебе неправду? Да мне за тебя попало бы так от моего господина! А то и сам ведь можешь меня опосля батожьем поучить.
Басманов ничего на это не ответил, но все-таки, видно, пожалел шустрого хлопца, потому что взял Голицына под руку и отвел его в сторону для тайного совещания. До слуха Петруся долетали имена Вальтера Розена и Ивана Годунова (брата Борисова).
— Гей! Кто там? — крикнул Басманов. — Позвать сюда капитана Розена.
Забыл ли Басманов про присутствие Петруся, или, напротив, хотел, чтобы тот впоследствии мог удостоверить перед своим господином, что благоприятному для Димитрия исходу совещания способствовал главным образом он, Басманов, как бы там ни было, Петрусь был оставлен в палатке.
Капитан Вальтер Розен, начальник четырехтысячного иноземного отряда, происходил из лифляндских дворян и был атлет саженного роста. Но с его могучей фигурой и строгой военной выправкой ни мало не согласовались его добродушные, голубые, навыкате глаза под белобрысыми бровями и высокий тенор. Выслушав Басманова, он брякнул саблей и крикнул чуть не фистулой:
— Da schlage ja das Donnerwetter drein! (Разрази их гром!) Терпеть сие весьма невозможно. Пускайте меня наперед, meine Herren. О! Я буду им показать, wo Lukas Bier holt (буквально: «куда Лука за пивом ходит», то же, что русская поговорка: куда Макар телят не гонял).
— Что вы, господин капитан, чертовски храбры, об этом никто не спорит, — сказал Басманов. — За всем тем, однако ж, вот уже три месяца, что и вы-то с вашими немцами и мы с нашею русскою ратью — не много не мало — полтораста тысяч, стоим здесь под Кромами и ни тпру, ни ну.
— Ja, dieser vertluchte Korela mit seinen Kosacken! (Да, этот проклятый Корела с своими казаками!) Eine complecte Canaille, каналья прекомплектная…
— Прекомплектная, истинно что так, господин капитан. Наши трусы считают его даже колдуном. Колдун он или нет, а окопался рвами и валами так, что нам его, как крота из норы, не выманить. Сам же он со своими разбойниками-донцами по ночам то и дело вылезает оттуда и нападает врасплох.
— И колотит нас напропалую! — досказал Голицын. — Просто стыд и срам!
— С паном же Запорским идет на нас теперь, кроме польских гусар, еще свежая сила таких же казаков, — продолжал Басманов. — Справитесь ли вы с ними, господин капитан, — это еще вилами по воде писано.
— Aber zum Kuckuck, meine Herren! (Но черт побери, господа!) Надо ж какую диспозицию учинить…
— К этому я и веду речь. Сколь долго мы не воюем с тем человеком, что именует себя сыном приснопамятного царя Ивана Васильевича Грозного, все наши усилия и замыслы втуне; с войском в десять, в двадцать раз меньшим супротив нашего он, как клад, не дается нам в руки. Хранило ли бы его так святое Провидение, если бы он взаправду был самозванец, как мы доселе мнили, а не законный наследник престола Российского?
— Тут явная десница Божия! — поддержал Голицын. — А вы, господин капитан, хоть и лютерец, да человек тоже верующий, добрый христианин…
Капитан Розен, наравне с обоими воеводами, присягал Борису Годунову, а потом, всего несколько дней назад, заочно и его сыну Федору. Неподкупно честный, но крепколобый, он никак не мог сразу освоиться с мыслью, что такая присяга для него уже необязательна, и что впредь он должен будет служить точно так же верой и правдой заклятому врагу Годуновых, которого сейчас еще только считал наглым обманщиком. Недоверчиво вращая своими голубыми воловьими глазами, он старался прочесть на лицах своих двух соратников настоящий смысл их слов, за которым скрывается, быть может, какой-нибудь подвох или недостойная шутка. Но вид у обоих был самый серьезный, а Басманов для вящего убеждения еще добавил, что и в самом войске русском сильно уже поговаривают о царском происхождении Димитрия, потому долее противоборствовать было бы не только грешно, но и неразумно.
— Тем паче неразумно, — подхватил Голицын, — что, признав его ныне же, мы заслужили бы еще его особое благорасположение.
— Гм… — промычал Розен, начиная сдаваться. — А Иван Годунов, у коего войска девяносто тысяч?
— Опаску против него держать, понятно, надо, — отвечал Басманов. — Но стоят-то они по сторону крепости, а потому от них не может быть нам помехи соединиться с дружинами царя Димитрия. Однако, что за шум такой?
С улицы, действительно, послышались конский топот и отчаянные крики:
— Казаки! Поляки! Спасайтесь, ребятушки, кому жизнь дорога!
— Kreuzschockdonnerelement! — разразился своим петушиным тенором воинственный капитан и, выхватив из ножен саблю, опрометью выскочил из палатки.
За ним поспешно вышли на улицу и оба воеводы, чтобы узнать, в чем дело, а за воеводами, конечно, и Петрусь.
Оказалось, что пан Запорский, рассчитав, что его юный гонец попал уже в руки неприятеля, не хотел дать опомниться последнему и с своими гусарами и казаками обрушился на сторожевой отряд; этот же в паническом страхе без оглядки примчался теперь в лагерь. У страха глаза велики: беглецы так единодушно говорили о несметном числе и неукротимости врагов, что весь лагерь пришел в движение; сам капитан Розен должен был уверовать в непобедимость новоявленного царя. Ему же, Розену, была предоставлена честь дать первый отпор Ивану Годунову, который, как нельзя было сомневаться, добровольно не передался бы Димитрию.
И точно, едва лишь иноземная дружина Розена перешла мост через Крому-реку и выстроилась на заречной равнине в боевой порядок, как Иван Годунов прислал узнать, что это значит. Ответ был, что подходят поляки. Не верить почтенному немецкому капитану у Годунова не было оснований. Поэтому же его не особенно удивило, когда через тот же мост начали перебираться на равнину и дружины Басманова и Голицына. Когда же переход этот благополучно завершился, произошло нечто такое, чего Годунов никак уже не предвидел. Басманов, стоявший еще на мосту с Голицыным, обернулся вдруг к дружинам самого Годунова и окликнул их зычным голосом, махая бывшим в руках его листом.
— Воины! Извещаем вас, что эта грамота прислана нам от истинного царя нашего Димитрия, сына блаженной памяти великого князя и государя Ивана Васильевича. Борис Годунов хотел его погубить, но Промысл Божий его спас! Все мы признаем его ныне наследником и законным государем Великого княжества Российского. Кто из вас хочет впредь служить царю Димитрию, тот иди к нам на эту сторону реки, кто же останется на другой, тот будет изменником, рабом Годуновых и их клевретов!
Эта зажигательная речь произвела в рядах Годуновских дружин неописанное смятение. Целые полки готовы были последовать призыву, другие же пытались их обойти и задержать. Завязалась рукопашная, засверкали бердыши и сабли.
Защитник Кром, казацкий атаман Корела, с крепостной стены зорко следил все время за тем, что происходило в осаждавшем его московском войске. Теперь он растворил городские ворота и с своими донцами ударил в тыл противникам Димитрия, усеивая свой путь трупами и ранеными. Это решило исход междоусобной схватки. Немногие, верные до конца сторонники царя Федора Годунова спаслись бегством; все остальные перешли на сторону Басманова, приведя с собой связанным и своего воеводу, Ивана Годунова.
А что же Петрусь, который в этом эпизоде сыграл, в сущности, самую решительную роль? Считая теперь Басманова своим покровителем, он, по возможности, ни на шаг не отставал от него и был, таким образом, очевидцем всего описанного. Точно так же присутствовал он и несколько дней спустя при вступлении Басманова с четырьмя тысячами отборных ратников в Путивль для принесения присяги в верности новому царю от имени всего московского войска. К немалому огорчению хлопца Курбский не оказался налицо, когда Димитрий, по окончании торжественного приема, стал знакомить Басманова с своей свитой. Казачок побежал домой отыскать своего господина.
— Где же ты, княже? Тебя спрашивают, — доложил он, увидев его погруженным в чтение какой-то книги.
Курбский поднял на него свои затуманенные глаза.
— Кто спрашивает?
— Государь хотел показать тебя Басманову.
— А тебя нарочно послали за мной?
— Нет, я сам… Прием кончился.
— Ну, так им теперь уже не до меня.
— Да что ты, милый княже, верно, не совсем здоров.
— Не то, чтобы, а так… Сам же ты, Петрусь, я вижу, здоровее, чем когда-либо, точно и не устал даже от всей этой передряги.
— Устать-то устал шибко, да так-то уж рад, безмерно рад!..
Краснощекое лицо мальчика расплылось блаженной улыбкой.
— Чему ты так рад?
