изо всех сил.
— Го-ол! — пронеслось над полем. — Молодец, Гапур!
Я забил гол!
Из горла у меня вырвалось такое «Ура!», какое было бы впору целой роте солдат.
Вратарь карабулакцев безнадежно махнул рукой и повернулся, собираясь пойти за мячом, который застрял в сетке.
В этот миг и раздался свисток, возвещающий конец встречи.
Ко мне подбежал Сулейман, радостный, потный. Обняв меня, он крикнул в самое ухо, будто глухому:
— Здорово ты третью штуку засадил! Верно я сказал: не в ботинках дело, а в ногах!
Он посмотрел на мои ноги и вдруг спросил:
— Гапур, где твой ботинок?
Ботинка на правой ноге не было. Куда он мог подеваться? Я ничего не понимал. Два шерстяных носка — край первого вылезал из-под другого, более короткого, — были, а ботинка не было…
Я все еще остолбенело стоял около ворот карабулакцев, когда судья матча взял мегафон и сказал металлическим голосом на все поле:
— Товарищеская встреча по футболу между командой школы Сунжа-Юрта и коллективом школьников Карабулака закончилась… Выиграли…
Наши болельщики снова закричали «Ура!» и на мгновение заглушили голос судьи. Но он свои слова повторил:
— Встречу выиграли футболисты из Сунжа-Юрта со счетом три — два!
«Где мой ботинок? — тревожно раздумывал я. — Если я его не найду, бабушка меня со света сживет».
— Твой ботинок? — спросил кто-то над ухом.
Я поднял голову. Около меня стоял вратарь карабулакцев и держал в руках огромный ботинок.
— Мой! — обрадовался я. — Откуда ты его взял?
— Он в ворота вместо мяча влетел…
— Не может быть! — тихо сказал я. — Не мо…
Продолжать я не мог — у меня язык прилип к гортани…
Ну, вы, конечно, понимаете, что было потом. Я надел свой ботинок. Судья разыскал мяч, оказавшийся в какой-то ложбинке, — он через зрителей перелетел и туда закатился. Затем он взял мегафон и объявил, что произошла досадная ошибка: третий гол нашим ребятам не засчитывается, так как левый крайний Гапур забил в ворота противника не мяч, а ботинок.
Мне было обидно до слез. Я не мог поднять голову. Мне казалось, что сейчас все люди смотрят на меня с насмешкой и презрением.
Но смеха я не слышал, сколько ни прислушивался. Подняв голову, я заметил в глазах людей только радость и только доброту ко мне.
Сулейман похлопал меня по плечу и сказал:
— Я на тебя не злюсь… А клятву выполню, не беспокойся!
— Я и не беспокоюсь, — ответил я.
Бабушка вся так и сияла.
— Молодец! Молодец! — хвалила она меня и оборачивалась к соседям, словно приглашая их присоединиться к этой похвале.
И тут же объездчик Инал подмигнул мне: порядок, мол, Гапур, хорошо сыграл!
Потом ко мне подошел председатель колхоза Магомет Идрисович. Он не погнушался пожать мою руку. Он пожал ее так крепко, что у меня косточки хрустнули. Но не думайте, я боли не выдал.
— Поздравляю с победой! — сказал Магомет Идрисович.
— Так мы же не выиграли, — отговаривался я. — Счет-то два — два…
— Два — два в нашу пользу! — засмеялся председатель колхоза. — Хоть и не мяч, а ботинок в ворота карабулакцев ты пропихнул!
И тут мне стало легко. Вся моя обида улетучилась. Я засмеялся и посмотрел на мир такими глазами, будто впервые увидел его, — красиво сделан этот мир!
ШЕСТОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ
День сегодня был необыкновенный. В него столько новостей втиснулось, что разложи их на пять обычных дней, и то бы хватило.
Вот считайте. Во-первых, я был у Сулеймана, и мы с ним совсем помирились и дали друг другу слово, что больше никогда не поссоримся. Во-вторых, завтра мы отправляемся на экскурсию по горной Ингушетии: едем на автобусе, и главным у нас будет Гамид Баширович. В-третьих, дяде Абу прислали письмо из военкомата, что на следующей неделе председатель райисполкома и подполковник Волков вручат ему в торжественной обстановке высокую правительственную награду — Орден Отечественной войны II степени. В-четвертых, бывший мельник Касум стал преступником и его наказали — правда, не аллах и его пророк Магомет, а товарищеский суд…
О первых трех новостях заводить длинные разговоры нечего — достаточно и того, что я вам сказал. А вот история про Касума довольно занятная…
Еще не рассвело, когда к нам в калитку кто-то постучал. Да так сильно, что я проснулся. Бабушка накинула на себя платье и вышла к воротам. Я высунулся в окно и разглядел у калитки высокую фигуру бригадира Джаба́ра. Бригадир держал под уздцы осла.
— Простите, что беспокою вас, тетушка Хагоз, — начал Джабар глуховатым от ночной сырости голосом. — Это ваш ослик?
— Был мой, — ответила бабушка.
— Как это — был? — В голосе бригадира зазвенела сталь. — Я вас очень уважаю, тетушка Хагоз, но должен все-таки заметить: не к лицу вам юлить…
— Это что же за слово такое — «юлить»? — растерялась бабушка.
— Юлить — значит обманывать, — уточнил Джабар.
— Выходит, я обманщица?! — вскричала бабушка.
— Выходит, так, — спокойно сказал бригадир. — Ослик ваш — тут и говорить нечего. И вот на этом ослике сегодня ночью пытались вывезти с колхозного тока подсолнечные семечки. Как говорится, факт воровства налицо… Мне одно только не ясно: сами вы этим делом занимаетесь или кому-то другому поручаете? Вора мы спугнули, а ослик, только его распрягли, к вашему дому направился…
— Гяур ты! — прервала Джабара бабушка. — Шайтан, проклятый богом! Не даст тебе аллах счастья, коли ты такие слова говоришь! Да как ты смеешь называть меня обманщицей? Я тебя спрашиваю: как смеешь? Язык у тебя без костей!..
Бабушка частила, как пулемет. Запас слов у нее был — что семечек на колхозном току. И она говорила бы целый день, если б ее не прервал осел. Он вдруг поднял морду, уставился на бледнеющие звезды и затрубил на всю улицу: «И-аа! Иоо-аа!!»
Как только он замолчал, Джабар, словно бабушка и не ругала его, невозмутимо
