повторил свой вопрос:
— Так чей же это ослик, если не ваш?
— Касумов! — вскричала бабушка. — Теперь он принадлежит вору и мошеннику Касуму! — Бабушка ткнула пальцем в грудь бригадиру. — Клянусь аллахом, ты недалеко ушел от этого презренного Касума! Я прожила на свете почти семь раз по десять лет, но никто и никогда не посмел назвать меня обманщицей! Ты ответишь за это перед богом и перед людьми! Знай, ответишь!..
— Ладно, говорите что хотите, — сказал Джабар. — Я пошел в правление, там во всем быстро разберутся…
Он повернулся, как на пружинах, и зашагал к правлению. Видно, разозлился. За ним поплелся ослик.
Бабушка долго не раздумывала — переоделась и отправилась вслед за Джабаром. До самого обеда ее не было. Я даже беспокоиться начал. Наконец во дворе послышались ее быстрые шаги.
Я не дал ей отдышаться, засыпал вопросами.
— Ну, разобрались в правлении?
— Разобрались. — Бабушка кивнула. Лицо у нее было горячее, возбужденное. — Я не зря говорила: божий гнев обрушится на землю, по которой ходит этот презренный Касум!
Я понял эти слова по-своему.
— Он умер? — испуганно спросил я.
— Кто тебе сказал, что он умер? Жив-здоров…
— Ты ж говоришь, божий гнев обрушился…
Бабушка насмешливо смерила меня глазами — от ног до самой макушки. Она глядела на меня так, будто я был муравьем.
— Все ты понимаешь, а прикидываешься глупым, — сказала она. — Божий гнев — не камень с неба и не яма на ровном месте. Божий гнев — гнев народа! Понял, дуралей?.. Сегодня вечером в клубе Касум перед людьми ответ держать будет…
После обеда я побежал к Сулейману. Мы помирились, и я хотел рассказать другу о проделке Касума. Только Сулейману ничего не надо было рассказывать, потому что он о всей этой истории побольше моего знал, — я же вам говорил, тетя Напсат работает уборщицей в правлении колхоза, к ней все новости стекаются.
Мы решили пробраться в клуб. Раньше нам всегда помогал папа Сулеймана. А теперь вдруг отказался. Взглянул на нас хмуро и объяснил, что, по его мнению, мальчишкам на суде делать нечего.
Около клуба стояли молодые ребята с красными повязками на рукаве — дружинники. Они рыскали в толпе строгими и зоркими глазами. Если какой-нибудь мальчишка вроде нас пытался проскользнуть в зал, дружинники быстро извлекали его из потока и, легонько шлепнув по затылку, направляли домой.
Нет, мимо них не проскочишь!
И все-таки мы с Сулейманом ухитрились кое-что увидеть и кое-что услышать.
Окна в клубе так высоки, что до них даже взрослому не дотянуться. Мы решили сделать так: сначала Сулейман встанет мне на плечи и заглянет в окно, потом я стану ему на плечи и тоже загляну.
А что, здорово придумано!
С большим трудом Сулейман вскарабкался мне на плечи. Тяжелый он: худой-худой, а веса много. Меня даже чуточку шатало от его веса.
— Ну, что там? — спросил я у Сулеймана, когда он уставился в окно.
— Вон мама моя сидит! — обрадованно заговорил он. — И папа рядом с ней…
— Да я не про них спрашиваю! — задыхаясь от тяжести, сказал я. — Ты что, дома на маму и папу не нагляделся? Касума привели?
Сулейман вытянул шею.
— Не видно его…
— А судья кто?
— Дядя Темирсолта́, механик…
— Ну что еще? — хрипя, спрашивал я.
— Ничего, — ответил Сулейман.
— Как это — ничего? — загорячился я. — Ведь суд идет!
— Чего там — идет, — пренебрежительно сказал Сулейман. — Рты разевают да руками машут, вот и все…
У меня уж плечи стонали от Сулеймановых ног. Я не выдержал.
— Слезай, — сказал я. — Теперь я погляжу.
Я взгромоздился на плечи Сулеймана и заглянул в окно. И тут мне сразу бросилась в глаза мамина косынка: на ней башни Кремля нарисованы, а еще ракеты.
— Вон мама моя сидит! — поспешил сообщить я Сулейману.
Честно говоря, ничего интересного я больше не увидел. Бабушка, механик Темирсолта и Касум сидели где-то в стороне, куда мой взгляд не доставал.
Неожиданно народ заволновался. Я заметил, как мама в возбуждении привстала. В проходе мелькнула широкая фигура аульского милиционера — старшины Макиева. К нам донесся смутный гул голосов.
— Что там такое? — спросил Сулейман.
— Не знаю… Подожди, погляжу. — Я оперся на подоконник, хотел подтянуться, но вдруг сорвался и, вскрикнув, грохнулся на Сулеймана.
— Ой! — пискнул Сулейман, прижатый к земле.
— Чего ойкаешь, я ведь не нарочно, — сказал я, вскочив на ноги.
Мы из-за этого случайного падения чуть снова не поругались. Но, к счастью, все обошлось…
Суд над Касумом кончился поздно вечером. Бабушка и мама долго не могли успокоиться — все говорили и говорили. Я узнал, что Касума оштрафовали на пятьдесят рублей да к тому же отняли у него ослика. Могло быть и хуже. За воровство полагается тюрьма, объясняла бабушка, но судья Темирсолта пожалел семью Касума — как-никак у него пятеро детей…
Вообще бабушка уделила Касуму всего-навсего десять слов, а тысячу оставила для себя. Она повторила все, что говорила на суде.
Если верить бабушке, в клубе только и делали, что извинялись перед ней. Извинялся председатель товарищеского суда Темирсолта, который назвал бабушку «самым уважаемым и честным человеком в Сунжа-Юрте», и поэтому ему, мол, неловко ее беспокоить. Извинялся Касум. Извинялся бригадир Джабар.
Бабушка была довольна судом. Она сказала мне:
— Я буду молить аллаха, чтобы ты стал таким, как Темирсолта! Большого ума человек и к старшим уважение имеет…
«А зато — лысый!» — подумал я.
СЕДЬМОЙ ДЕНЬ КАНИКУЛ, ИЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ГОРНОЙ ИНГУШЕТИИ
Мы едем в Джерах! Целых три дня мы будем путешествовать по горной Ингушетии!
Я много раз катался на автобусе. И, не скрою, мне это нравится. Я люблю тяжелое и сильное дыхание мотора. Я люблю высунуть голову в окно и, прищурив глаза, встречать лицом порывы прохладного и тугого ветра.
